Кто бы смог поверить, что сблизиться с Юпитером окажется даже тяжелее, чем с Солнцем, и все же это было так, и все же нам это удалось. А поскольку Юпитер, при своем гигантском размере, имел лишь один процент массы Солнца, мы быстро вышли из отвратительного рева и направились к Сатурну. Когда же наши чувства прояснились и к нам вернулась способность слышать и воспринимать собственные расчеты, мы с радостью обнаружили, что движемся точно по той траектории, на какой надеялись находиться. Мы выяснили также, что эти несколько минут прохода на нас действовала нагрузка в 5 g.
Два есть, осталось три!
Да, только в этом проходе погибло еще пять гибернавтов. Дьюи, Ильстир, Моки, Фил и Церинг. Ничего не поделаешь, мы делали то, что необходимо, как сказал бы Бадим, но все равно досадно. Мы знали и любили этих людей. Надеемся только, у них не было в тот момент сновидений, которые бы резко оборвались каким-нибудь молотом, прилетевшим с неба, и сменились бы ужасной головной болью и чернотой, наступившей слишком скоро. Как жаль, как жаль.
Тем не менее было необходимо собраться и приготовиться к сближению с Сатурном. Несмотря на весьма эффективное и обнадеживающее замедление, которого мы уже достигли, следующий этап все еще должен был наступить скоро – всего шестьдесят пять дней на подготовку, а поскольку мы заходили на плоскость эклиптики, важно было обойти знаменитые кольца, которые, к счастью, лежали в экваториальной плоскости Сатурна, отклоненной от экваториальной плоскости Солнца на несколько градусов. Это означало, что от нас не требовалось ничего, кроме как проследить за тем, чтобы этот плотный проход великолепной жемчужины Солнечной системы удался, но мы в любом случае за этим бы проследили. Мы собирались только повернуть на несколько градусов, чтобы проскочить под внутренним кольцом Сатурна и выйти на свой путь.
И когда мы приблизились к окольцованной планете и малой цивилизации, состоящей из поселений на Титане и множестве других лун, – цивилизации, которая нас построила и отправила в дорогу почти четыре столетия назад, а потом заново активировала лазерные линзы, которые замедлили нас, чтобы теперь мы могли выполнять свои маневры, – нам было приятно ее приветствовать, пусть даже мимоходом. Также нам было приятно не только слышать приветствия сатурнианцев, но и узнавать новости о самой планете, которая, в отличие от Юпитера, имела довольно низкую внутреннюю радиацию. И действительно, проход получился спокойным и прохладным по сравнению с предыдущими двумя, а главной его особенностью стал быстрый вид на кольца, невероятно широкие и в то же время очень тонкие в сечении. Это было великое свойство «паутинной» гравитации – они были гораздо тоньше, чем лист бумаги, если взять его в пропорции. В таком соотношении лист бумаги имел бы толщину в считаные молекулы. Пролетая мимо этого чуда естественной циркулярности, мы видели его прямо перед собой, словно это был некий физический эксперимент или экспозиция. А учитывая его малую массу, нашу сниженную скорость, его прохладу и гладкость верхней атмосферы во время нашего аэроторможения, это пока был наш самый тихий проход, где нагрузка даже не превысила 1 g. После этого – небольшой поворот в сторону следующего пункта назначения, Урана. Теперь мы летели со скоростью всего 120 километров в секунду. По-прежнему быстро по местным меркам, но у нас было еще больше времени перед следующим подходом – около девяноста шести дней. И среди животных и людей никто не погиб.
На пути к Урану мы попытались с помощью моделирования разобраться со следующим нашим проходом, который должен был слегка отличаться от предыдущих. Это было вызвано тем, что немного полосатая и окольцованная планета вращается поперек плоскости эклиптики, а ее угол вращения таков, что она обращается вокруг Солнца, будто мячик. Это такая странная аномалия Солнечной системы, причины которой упоминаются в литературе бегло и изучены слабо. Для нас это означало, что если мы, как обычно, выполним аэроторможение – а мы вынуждены были его выполнить, потому что это было необходимо для нашего дальнейшего замедления, – то пробились бы сквозь несколько широтных поясов планеты, образованных ветрами, дувшими навстречу дувшим выше и ниже их, как на Юпитере. Поэтому каждая граница между поясами будет представлять собой похожую область ветровых сдвигов и атмосферной турбулентности. Пожалуй, не лучшая идея!
На моделирование этой задачи у нас было чуть больше времени, чем раньше, но жителям Солнечной системы, привыкшим преодолевать такие расстояния годами, все равно казалось, что мы летим быстро. Хотя уже существовали сверхскоростные паромы, гонявшие по системе для тех, у кого по-настоящему была жажда скорости. Из-за топлива и прочих расходов такие поездки были большой редкостью, но тем не менее они давали местным возможность проводить сравнения – поэтому-то мы с самого начала и показались им чудом, когда появились, пролетая быстрее, чем что-либо виденное ими прежде. Теперь же наша скорость укладывалась в их понимание – мы летели быстро, но уже не невероятно быстро. Кроме того, новизна нашего возвращения уже постепенно выветривалась, и мы становились просто очередной чудаковатой составляющей жизни Солнечной системы. Мы надеялись на это.
Довольно скоро Уран был уже рядом, и по его узкому, едва заметному кольцу стало ясно, что нам предстояло пролететь от полюса до полюса. И хотя уклониться и от кольца, и от мелких лун было несложно, моделирование показало, что нам следовало быть очень осторожными при аэроторможении и держаться в атмосфере Урана как можно выше, чтобы выйти после резкого пролета по кривой и направиться прямиком к Нептуну.
Когда мы приблизились, Уран уже казался нам хорошо знакомым, весь лиловый, лавандовый, перламутровый. А когда мы вошли в верхний слой атмосферы, то сначала все было как всегда – резкое замедление, увеличение нагрузки до 1 g, что не так уж плохо, – а потом БАХ-БАХ-БАХ-БАХ, будто бы мы раз за разом пробивались сквозь закрытые двери, и каждый удар сотрясал нас сильнее предыдущего. Все ломалось, животные и люди погибали, очевидно, от сердечных приступов. На этот раз шестеро человек: Эрн, Арип, Джуди, Ула, Роуз и Томас, и теперь становилось в самом деле непонятно, сумеем ли мы выдержать последующие удары. Нас потрясло то, насколько трудные препятствия могли чинить ветровые сдвиги: сначала толчок слева направо, за ним мгновенно – толчок справа налево. Когда же мы наконец выбрались из атмосферы, прежде чем случилась бы какая-нибудь более серьезная поломка, мы вновь встали на свой курс и полетели навстречу Нептуну.
Что означало: мы подходим к самой сути. Это был решающий момент. Нам снова предстояло подлететь, увернуться от колец, занырнуть в верхний слой атмосферы этого холодного голубого великолепия, внешним видом напоминающего планету F системы Тау Кита. Только в этот раз требовалось совершить почти U-образный поворот (может быть, это потому, что в уравнениях гравитационных маневров тоже есть буква U?), точнее, совсем U-образный, но на 151 градус, вполне себе изогнутый, буквой V, что совсем нелегко, да еще и на 113 километрах в секунду. Это подразумевало более глубокий нырок в атмосферу, бо́льшее воздействие приливных сил, бо́льшие нагрузки. При аэроторможении нас снова должно было потрясти – наверное, следовало ожидать чего-то подобного тому, что ощущают крысы в зубах терьера. Но если у нас получится, мы снова вылетим в сторону Солнца, только теперь значительно медленнее и таким образом, что сможем и дальше играть в «веревочку» и терять скорость, скача по Солнечной системе от одного гравитационного рычага к другому. И, по крайней мере, до тех пор, пока у нас оставалось топливо, чтобы корректировать курс. А топливо у нас заканчивалось.
Итак, Нептун. Холодный, зелено-голубой, с обилием водного льда и метана. И тонкими, едва различимыми кольцами. Почти лишенный солнечного света. Расположенный далеко за пределами обитаемой зоны. Почти неподвижный. Любопытно, что ему дали морское название, – оно казалось в каком-то смысле подходящим, в привычно слащавом метафорическом смысле, в импрессионистском, зыбком, интуитивном смысле.
Летели мы по-прежнему быстро, но путь был долгий – на то, чтобы все подготовить, у нас было 459 дней. Диаметр нашего окна сближения был мал как никогда, учитывая, какой резкий поворот нам предстоял. Нужно было попасть точно в цель, поэтому мы установили для нашей траектории стометровый диапазон, который, после всего проделанного расстояния, казался невероятно узким. Но все равно – даже ста метров было слегка многовато для окна; здесь нужен был один метр, одна геометрическая точка.
И мы вошли. Попали в цель. Начали проход, напряглись изо всех сил.
Аэроторможение прошло сравнительно гладко, особенно если сравнивать с той взбучкой на Уране. Быстрая вибрация, окутывание облаками со всех сторон, несколько минут тряски вслепую, тревожное напряжение – и выход наружу, после еще одной нагрузки в 1 g, на этот раз во многом за счет приливных сил. И поворот буквой V!
Выйдя из него, мы направились к Солнцу. Обратно. Замкнули петлю. Остались. Удержались.
Если каждый из пяти проходов давал нам один шанс из миллиона, что еще представлялось весьма скромной оценкой, то все пять давали один из октиллиона. Головокружительно – в буквальном смысле, если учесть, какой мы проделали поворот. Это такая шутка.
А теперь снова к Солнцу, медленнее, чем когда-либо прежде, но все же – 106 километров в секунду. Зато при следующем проходе Солнца мы сбросим еще прилично, а потом продолжим, с каждым разом все медленнее, как в том парадоксе Зенона[50], который, к счастью, не продлится вечным делением, но приведет к конечному результату, а вместе с ним – к счастливому решению этой трудной проблемы остановки.
На обратном пути мы пролетали рядом с Марсом, и это было любопытно. Там оказалось так много станций, что он теперь был не только научной базой, но чем-то вроде Луны, или системы Сатурна, или комплекса Европа – Ганимед – Каллисто. Он стал своего рода зарождающейся конфедерацией городов-государств, вкопанных в скалы или расположившихся в крытых кратерах. При этом каждое поселение имело свой облик и назначение, а в целом они казались кое-чем бо́льшим, чем просто представительство Земли, хотя и это тоже. Ранние мечты о терраформировании Марса и превращении его во вторую Землю быстро развеялись, прежде всего вследствие четырех физических факторов, упущенных в первых оптимистичных порывах. Так, почти вся поверхность Марса была покрыта перхлоратными солями, разновидностью хлористых солей, с которыми намучилась еще Деви: всего нескольких частиц на миллиард хватило бы, чтобы доставить людям серьезные проблемы со щитовидной железой, и избавиться от этого было невозможно. В общем, это было плохо. Разумеется, многие микроорганизмы легко бы справились с перхлоратами, переработав в более безобидные вещества, но до тех пор поверхность была для людей ядовита. Что еще хуже, выяснилось, что в марсианской почве и реголите содержалось слишком мало нитратов – всего несколько частиц на миллиард, то есть имел место недостаток азота, о причинах чего еще продолжались споры, но тем не менее без нитратов не было и азота, необходимого для создания атмосферы. Таким образом, терраформирование весьма существенно