Они могут и сами листать в своих запястниках статьи и видеть, что о них говорят. Однако это вызывает тревогу, потому что они видят и слышат, как много возмущения, презрения, гнева и ненависти на них направлено. Очевидно, что многие считают их трусами и предателями. Они предали историю, предали человеческую расу, предали эволюцию, предали саму Вселенную. Разве Вселенная сможет познать себя сама? Как распространится сознание? Да, они подвели не только человечество, но и всю Вселенную!
Фрея выключает запястник.
– Почему? – спрашивает она Бадима. – Почему люди нас так ненавидят?
Он пожимает плечами. Он и сам глубоко этим озабочен.
– У людей есть идеи. Они живут ими, понимаешь? И от этих идей, какими бы они ни были, все у них и зависит.
– Но ведь существует кое-что и помимо идей, – возражает она. – Этот мир. – Она указывает на затухающий закат. – Это не только наши идеи.
– Для некоторых – только. Может, у них нет ничего другого, и они отдаются этим идеям полностью.
Она расстроенно качает головой.
– Я бы этого не стерпела. Я бы такого не вынесла. – Она указывает на мелкие рассерженные лица на экранах, все еще мерцающих на запястьях у окружающих, – злобные лица, буквально плюющиеся своей злобой. – Надеюсь, они оставят нас в покое.
– Скоро они о нас забудут. Пока мы для них новинка, но скоро нас заменит что-то другое. А таким людям всегда нужно подливать свежее масло в огонь.
Арам, услышав это, становится хмурым. По его лицу неясно, согласен он с Бадимом или нет.
В Пекине их проводят в прямоугольное здание размером с пару биомов – жилой комплекс, как они его называют, – окруженное территорией, в основном вымощенной, но и усеянной немногими низенькими деревьями. Все население корабля можно разместить в одной секции этого комплекса, то есть его вместимость составляет, похоже, четыре-пять тысяч человек. И это только одно здание в городе, который тянется к горизонту во все стороны, – в городе, где дорога от окраины до центра на поезде занимает четыре часа.
На следующий день многих из них везут на площадь Тяньаньмэнь. Фрея не едет. В день после этого им показывают Запретный город, обитель древних китайских императоров. Фрея снова не может решиться поехать. Как и многие другие. Но когда те, кто поехал, возвращаются, они рассказывают, что древние здания сияют, как новенькие, и было даже трудно понять, что они из себя представляют. Фрея жалеет, что не видела этого.
Их китайские хозяева обращаются к ним по-английски и, похоже, рады их приютить, что после всех тех язвительных лиц на экранах кажется обнадеживающим. Китайцам хочется, чтобы звездные путники полюбили их город, потому что сами им гордятся. Между тем облака и желтоватая дымка закрывают небо, и оно не кажется Фрее давящим. Она не выходит из комнат и заставляет себя думать, будто мир снаружи – это еще одна, более просторная комната, или что она находится под своего рода защитой. Может быть, она сможет уцепиться за это ощущение и оно останется с ней навсегда. Она чувствует, что столкнулась с самым худшим, хотя и не выходит наружу и даже не подходит к окнам.
Некоторые из звездных путников (так их называют китайцы), однако, следующие несколько дней падают в обморок, потрясенные то ли физически, то ли умственно, – если в этом есть какая-то разница. Их туры внезапно отменяют, и всех переводят в некий медицинский блок, такой же огромный, как и жилой комплекс. Его либо намеренно освободили к их прибытию, либо вообще не использовали, – внешне это не очень понятно, а объясняли им мало, и некоторые уже начинают подозревать, что они стали пешками в некой неведомой игре, тогда как другие думают только о себе и своих товарищах, которые словно разваливаются на куски. Китайцы хотят подвергнуть их ряду тестов, так как тревожатся за их здоровье. С момента приземления умерло уже четыре человека; многие недееспособны после выхода из гибернации или спуска из космоса; еще больше – так или иначе не могут совладать с Землей. Печальные, пугающие факты. Все эти лица были знакомы ей всю жизнь, были единственными, кто ей знаком. Это был ее народ. Вот как Фрея их воспринимала. И ей было грустно.
– Что же это? – спрашивает она Бадима. – Что с нами происходит? Мы сделали все.
Он пожимает плечами:
– Мы изгои. Корабля больше нет, а это – не наш мир. Теперь все, что у нас есть, – это мы сами, а это, как мы знаем, никогда не приносило нам ни большого счастья, ни спокойствия. А выходить наружу – страшно.
– Знаю. И я – хуже всех. – Ей приходится это признать. – Но я не хочу, чтобы так было. Я хочу здесь адаптироваться!
– Ты сможешь, – заверяет Бадим. – Сможешь, если захочешь. Я знаю, у тебя получится.
Но когда она приближается к окну, когда подходит к двери, ее сердце бьется в груди, будто ребенок, стремящийся вырваться на свободу. Этот небосвод, эти далекие облака! Невыносимое солнце! Она стискивает зубы, слышит их скрежет. И широкими шагами подходит к окну, прижимается к стеклу и смотрит, сложив руки на груди, потея и скрежеща зубами. Она намерена смотреть на открывшийся мир, пока у нее не утихает пульс. Но он так и не утихает.
Проходят дни, они несчастливо ютятся в своих комнатах.
Арам и Бадим, хоть и обеспокоенные вещами за пределами круга знаний Фреи, продолжают сидеть друг с другом, смотреть на свои экраны и болтать обо всем, что видят, с любопытством наблюдать за товарищами. И ладно, если бы это зависело только от них. Они просто переживают очередное приключение, говорили их постаревшие лица. Они проводят свое время так, как хотят. И все же видно, что пребывают в глубоком удивлении. Фрея черпает в их лицах храбрость – она сидит у Бадима в ногах, прижимаясь к его костлявым голеням, глядя на него и пытаясь расслабиться.
Двое старых друзей часто читают друг другу, точно как в старые вечера в Ветролове, в их прекрасном городке. А однажды Арам, молча читавший со своего запястника, вдруг хихикает и говорит Бадиму:
– А послушай-ка это – стихотворение одного греческого поэта из Александрии, по имени Кавафис:
Сказал ты: «Еду в край чужой, найду другое море
и город новый отыщу, прекраснее, чем мой,
где в замыслах конец сквозит, как приговор немой,
а сердце остывает, как в могиле.
Доколе разум мой дремать останется в бессилье?..»[54]
И дальше в том же духе, та же старая песня, которую мы хорошо знаем: будь я в каком-нибудь другом месте, я был бы счастлив. А потом поэт повторяет своему несчастному другу:
Нет, не ищи других земель, неведомого моря:
твой Город за тобой пойдет. И будешь ты смотреть
на те же самые дома, и медленно стареть
на тех же самых улицах, что прежде,
и тот же Город находить. В другой – оставь надежду –
нет ни дорог тебе, ни корабля.
Не уголок один потерян – вся земля,
коль жизнь свою потратил ты, с судьбой напрасно споря.[55]
Бадим, улыбаясь, кивает.
– Я помню это стихотворение! Я однажды читал его Деви, чтобы она не возлагала слишком много надежд на Аврору, чтобы не ждала нашего прибытия как начала новой жизни. Мы тогда были молоды, и она очень сильно раздражалась. Но этот перевод, по-моему, не самый подходящий. Мне кажется, есть и получше. – И он нажимает что-то на одном из планшетов, которые им оставили.
– Вот он, – объявляет он. – Послушай этот перевод:
Ты мне сказал: «За морями – рай,
Огни других городов…
Город родной задушил меня –
Я покинуть его готов.
Ум омертвеет, сердце застынет:
Ни цели, ни счастья нет, –
Только зияют окна пустые
В руинах прошедших лет»[56].
Видишь, какая рифма?
– Не уверен, что мне так уж понравилось, – отвечает Арам.
– Но тут смысл тот же, а развязка вот какая:
Новых земель и других морей
Тебе не увидеть – нет!
Город родной, как твоя судьба,
Будет идти вослед.
Тем же кварталом, улицей прежней
Вечно тебе бродить,
В тех же домах сединою снежной
Голову остудить.
Будешь опять ты в старых харчевнях
Старое пить вино, –
Здесь твоя жизнь навсегда осталась –
Другой тебе не дано.[57]
Арам кивает.
– Да, это здорово.
Они еще что-то ищут и читают про себя. Затем Арам нарушает молчание:
– Смотри, я нашел еще один вариант, марсианский. Послушай конец:
Будешь опять ты сидеть под замком,
Разум твой – это плен.
Вся жизнь твоя на Марсе осталась –
Другой тебе не дано.
– Очень красиво, – соглашается Бадим. – Все про нас. Мы ведь тоже заперли себя в плену своих замыслов.
– Ужасно! – возражает Фрея. – Что здесь красивого? Это ужасно! И мы не в плену! И мы себя не запирали! Мы родились в тюрьме.
– Но сейчас-то мы не там, – отвечает Бадим, пристально глядя на дочь. Она сидит у его ног, как и обычно в последнее время. – И мы теперь сами по себе, куда бы ни пошли. Вот о чем идет речь в стихотворении, как мне кажется. Мы должны признать это и сделать все, что в наших силах. Этот мир, пусть даже он такой огромный, – это просто еще один биом, в котором нам придется теперь жить.
– Я знаю, – говорит Фрея. – Это нормально. Ничего не имею против. Только не надо винить нас. Деви была права. Мы всю жизнь жили в гребаном туалете. Будто какой-то безумец похитил нас в детстве и запер. Но сейчас мы оттуда выбрались, и я собираюсь поразвлечься!
Бадим кивает, у него сияют глаза.
– Молодец! Ты это сможешь. Еще и нас научишь.