боку, а правая нога сломана. Но голова цела, слава богу. Надо остановить кровотечение и дать ему маленько тепла, а то ему крышка.
Я уже почти забыл наш предыдущий разговор, и мысль о том, что этот полоумный вздумает натирать несчастную жертву своей ворванью, пронзила меня, как острой иглой.
— А ты уверен?
— Конечно.
Прежде чем я мог сказать хоть слово, он подтолкнул меня к бесформенной груде окровавленного тряпья.
— Он еще жив… Умеешь ты водить машину?
— Да. Но с этой твоей колымагой…
— Ладно, она ходит, как молодая… Теперь послушай: мы перенесем его сейчас на заднее сиденье. Ты поведешь машину, а я пока полечу его. До поселка доберемся в каких-нибудь полчаса. Иначе не выручить этого парня. Бери-ка его под мышки.
Я повиновался. Мой спутник побежал к машине, вытащил мой чемодан и переложил его на переднее сидение.
Мы отнесли слабо стонущего человека в машину. Укладывая раненого на сиденье, я заметил на полу кабины сумку и бутыль. «Аптечка и… ворвань, — подумал я, — о боже милостивый!»
Каким-то чудом мотор еще не заглох. Разворачивая машину, я с ужасом подумал о том, к чему может привести медицинская помощь, которую сейчас примется оказывать умирающему, мой верзила.
Женщина как будто немного успокоилась, она сидела рядом со мной выпрямившись, как в столбняке. Я повел машину назад к поселку, чувствуя, что моя одежда промокла насквозь. Все мое внимание было поглощено тем, чтобы оставаться на правой стороне дороги. Вдруг я услышал стон и на мгновение обернулся. Мой спутник снял с раненого брюки и кальсоны и при свете своего фонарика накладывал повязки. Женщина не решалась посмотреть туда. Вдруг она стиснула мою руку.
— Скорее! Ради бога, скорее!
— Да нажми как следует, — отозвался верзила. — Если нажать, она дает двадцать пять миль.
Потом я услышал бульканье и новый стон. «Хорошо хоть, что он дал раненому глотнуть водки», — подумал я.
Стоны становились громче, — мой лекарь продолжал перевязку. Поворот — и вдали замелькали слабые огоньки поселка. Я снова обернулся. Разрази меня гром! — верзила втирал свое снадобье в ноги и бока раненого, между искусно наложенными повязками.
— Давай сюда коврик! — крикнул он. — Там есть еще один, скатанный. Давай и его!
Я с трудом выполнил это распоряжение. Когда мы доехали до окраины поселка, я не мог удержаться и опять бросил взгляд назад. Верзила укутал ноги пациента в коврик. Он, по-видимому, снял с него остальную мокрую одежду и укрыл своим пальто и вторым ковриком — без сомнения предварительно растерев ворванью плечи и грудь раненого. Когда женщина указала мне дом врача и я затормозил, мой спутник, влив в рот своему пациенту еще глоток водки, энергично тер ему руки.
— Ступайте позовите доктора, миссис, — сказал он.
Женщина взбежала на крыльцо. Мы вдвоем подняли раненого на руки, причем я опять поддерживал наименее разбитую часть его тела. Вышедший навстречу врач провел нас прямо в операционную, и мы положили неподвижное тело на высокий стол. Жена фермера была в полуобмороке, ею занялась какая-то женщина.
Врач тут же выпроводил нас из операционной. Только теперь я заметил, что верзила мой был весь измазан кровью и дрожал как осиновый лист в своей полотняной рубашке. Мы молча уселись в прихожей. Прошло бесконечно много времени, или так нам показалось. Потом в дверях появился врач. Женщина бросилась к нему.
— Как он, доктор? Он не умрет? Он…
— Думаю, что все обойдется, — сказал врач. — Повреждения тяжелые, но, мне кажется, он выкарабкается из беды благополучно. Тот, кто остановил кровотечение и снял с вашего мужа мокрую одежду, спас ему жизнь.
Жена фермера бросила благодарный взгляд на моего сурового спутника, но не успела сказать ни слова, — он кивнул мне, и мы вышли из комнаты.
Когда мы усаживались в машину, он сказал:
— Ты слышал? Доктор говорит — я спас ему жизнь. Я-то хорошо знал — раз кровь остановлена, остается одно: тепло против холода.
Я промолчал. Когда машина тронулась, он добавил:
— Мне придется завернуть в гостиницу, переодеться в сухое. А потом отвезу тебя в город. Не миновать мне новой простуды, но ничего — ворвань меня живо на ноги поставит.
В конце концов мы добрались до города. Все это было много лет назад, и я больше не встречал моего странного спутника. Но я часто невольно вспоминаю о нем — об этом широкоплечем детине, которому следовало быть врачом, а не уборщиком в гостинице.
Полно дров
Перевод Т. Озерской
Шестеро безработных трудились в поте лица, отрабатывая свое пособие. Каждый поочередно насыпал на дорогу полную лопату гравия и добросовестно, не спеша, разравнивал его. Некоторые были в шерстяных фуфайках, другие надели старые жилеты, ибо, невзирая на все старания солнца изгнать из долины мороз, погода держалась холодная. Две порожние подводы стояли у обочины. Лошади пощипывали белую от инея траву.
— Кончайте эту кучу, и пора обедать, — сказал Мэрфи, десятник, присланный муниципалитетом для наблюдения за общественными работами. — Скоро уж полдень.
Один из безработных, выделявшийся своим ростом и могучим сложением, кинул лопату на подводу.
— Ну, а Дарки больше пальцем не шевельнет до обеда, — сказал он, приглаживая мозолистой ладонью свои черные взлохмаченные волосы. — Можно подумать, что вы нам не пособие платите, а каждую неделю отваливаете по десятке.
Из кармана поношенного пиджака, висевшего на ограде, он достал завернутый в обрывок газеты завтрак и бутылку с холодным чаем и с удобством растянулся на пустом мешке из-под сечки. Его мощный торс и ляжки с трудом, казалось, вмещались в одежде — футбольной фуфайке, черной в красную полоску, и заплатанных парусиновых штанах.
— Воля твоя, Дарки, — осторожно отвечал Мэрфи. — А мое дело следить за работой, сам понимаешь.
— Ну да, и тебе неплохо за это платят, Спад. Вали домой обедать. Мы тут управимся, как поедим.
— Мистер Тай и так уж бесится оттого, что у вас, ребята, дело что-то туго подвигается вперед. — Мэрфи взял свой велосипед, прислоненный к ограде, и перекинул ногу через седло. — Навалили бы еще две-три лопаты до обеда.
Мэрфи был уже немолод и порядком сутул; только на велосипеде его круглая спина и не бросалась в глаза. Когда он медленно покатил прочь, нажимая на педали каблуками, Дарки крикнул ему вдогонку:
— Скажи Таю, пусть придет да сам возьмется за лопату, если ему не терпится!
Остальные безработные продолжали разравнивать гравий, пока фигура Мэрфи не исчезла за вязами, росшими у окраины городка, который притулился в глубине долины. Городок выглядел уныло, словно и ему было невмоготу от кризиса, державшего за горло его жителей.
— Интересно бы поглядеть на Тая с лопатой в руках, — сказал Дарки, когда остальные, примостившись на куче гравия, принялись за еду. — Мы бы тут заставили его попотеть.
Все рассмеялись, представив себе эту картину. Дарки приподнялся, опираясь на локоть.
— Повстречался я с ним раз возле кооперативной лавчонки, ну он спрашивает: «Как живешь, Дарки?» — «Да уж хорошо ли, худо ли, говорю, а от ваших вопросов не полегчает. В нашем городе, говорю, если хотите знать, есть два паршивых гада».:—«Кто такие?» — спрашивает. «Известно кто, говорю. Тай, секретарь городского управления, да Тай — инженер управления». Сдается мне, что это ему не понравилось.
— А ты что ж, хотел доставить ему удовольствие, когда обозвал его паршивым гадом? — проворчал «Брюзга» Коннорс, утирая нос рукой.
— Ишь ты! За Тая, значит, заступаешься, — огрызнулся Дарки.
— Ничего я за него не заступаюсь, а только говорю — чего ты ждал? Думал, ему понравится, что его обзывают паршивым гадом?
Дарки отхлебнул чаю, откинулся на спину и с аппетитом принялся за толстый ломоть хлеба с повидлом.
Рабочий, который голосует за националистов, — это все одно что скэб, — сказал он вдруг, глядя в небо. — Ты это знаешь, нет?
— А я сроду за них не голосовал, — раздраженно отвечал Брюзга.
— Я не говорю, что ты голосовал, — сказал Дарки, поглядев на него. — Я говорю, что рабочий, который голосует за националистов, — это проклятый скэб, вот и все.
Воцарилось неловкое молчание. Все продолжали молча жевать. Эрни Лайл, молодой рабочий, женатый и недавно ставший отцом, направил беседу в другое русло.
— Черт побери, какой холодина завернул нынче ночью! Я совсем окоченел — думал, околею.
— Неделю подряд мороз, а в доме ни полена, — отозвался один из возчиков. — Дров, что выдают, и на три дня не хватает. Мы вот взяли, сожгли штук пять кольев из ограды за домом, а теперь хозяин грозится согнать с квартиры, если не поставим новые.
— А мы с Лиз, как напьемся чаю, — сразу в постель, — сказал Брюзга. — Дрова-то бережем, чтобы обед варить. Да и те уж на исходе.
— Прошелся вчера вечером вниз по речке, думал, наберу чего-нибудь. Куда там — в половодье смыло все, — вздохнул еще кто-то.
— Мне, хоть ты тресни, надо раздобыть дров, — снова с жаром заговорил Эрни. — Малыш так кашляет, просто страх! В нашей старой хибаре да без топлива — в два счета воспаление легких схватишь.
Второй возчик, пожилой уже человек, встал и размял ноги.
— Мы тоже пропадаем, — хмуро сказал он. — Разобрали уже пол в уборной на топливо.
Дарки вскочил и в сердцах швырнул недогрызенную корку в траву.
— А мне вас не жаль, ребята, — сказал он. — Я тоже перебиваюсь, как и вы. Но дрова-то у меня есть. Полным-полно в сарае!
— Да, со складов за городом теперь частенько стали уплывать дрова, — покосившись в его сторону, заметил Брюзга. — Не иначе, как и ты оттуда поживился.
— Поживился или не поживился, я тебе докладывать не стану. Но уж если поживиться, так за счет тех толстопузых, у кого от этого не убудет. Мне, ребята, — тошно вас слушать. Ну чего вы скулите, когда кругом лес стоит, куда ни глянь? Достали бы грузовик как-нибудь вечерком да навалили бы доверху.
— Это воровство, — буркнул Брюзга. — А с нашим новым полисменом шутки плохи. Слышал небось, что было с Бино Джексоном, когда его накрыли? Кому охота угодить за решетку.