— Подходите, братья! Профсоюзное собрание! Собрание начинается!
С того времени, как появился игорный шатер, собрания стали посещаться хуже. Это тревожило и огорчало Брата Джонса. Большинство смотрело теперь на собрания как на досадную помеху игре, и только немногие приходили аккуратно. Другое дело — когда начиналась или готовилась стачка. Впрочем, взносы все платили исправно — люди доверяли профсоюзу. Но Брату Джонсу хотелось большего.
Игра продолжалась. Кое-кто из игроков повернулся в сторону Брата, как бы показывая, что собирается слушать, не прерывая игры.
Брат Джонс подождал еще несколько минут. Вокруг стола собралось только двести человек из шестисот.
Брат Джонс предложил называть кандидатуры в председатели. Участники собрания подались в стороны, чтобы и игроки тоже видели, что происходит.
— Я предлагаю Нагетта Дэйвиса, — крикнул из угла сидевший на полу старший посудник из пивной техасца Джо.
Уже вошло в привычку, что на собраниях председательствует Нагетт Дэйвис, но Брат неукоснительно требовал, чтобы называли кандидатуры, в надежде, что когда-нибудь другой председатель, посерьезнее, сменит Нагетта, которого интересовало только одно — как бы поскорее разделаться с собранием. Нагетт, коренастый, крепко сбитый человек с черными курчавыми волосами и красным лицом, чем он в немалой степени был обязан пристрастию к вину, сидел спиной к собранию — там, где играли в «обе вверх».
Нагетт вел эту игру. Переходя с работы на работу, он всюду становился заводилой в азартных играх. На обитателей лагеря он оказывал большое влияние, главным образом — дурное. Многие были его должниками. У него были ухватки хулигана и насмешника, и при случае он был не прочь показать, что «умеет орудовать кулаками».
— Есть ли другие кандидатуры? — спросил с тайной надеждой Брат Джонс.
Ему ответили молчанием.
— Хорошо. Давай сюда, Нагетт, сейчас мы начнем.
Нагетт знал, что его выберут. Но сегодня было воскресенье, да еще после получки, и ему не хотелось бросать игру, — он делал снисхождение только для самых важных собраний.
Нагетт медленно обернулся.
— Ладно, Брат, — проговорил он. — Тащи сюда стол.
— Этого я не могу сделать, — неуверенно ответил Брат Джонс.
— Ясно, что не можешь. Да и не к чему, если хотите знать! — раздался вдруг чей-то громкий голос.
Все повернулись к углу, откуда донеслись эти слова. Там стоял высокий молодой человек в поношенном синем костюме. Скрестив руки, он глядел поверх голов собравшихся. Его никто не знал в лагере, появился он здесь всего несколько дней назад. Неизвестный снова заговорил, обращаясь к Нагетту:
— Если хочешь вести собрание, подойди к столу.
В душном шатре словно стало еще труднее дышать. Нагетт перекинул ноги через деревянный чурбан, на котором сидел, и, так и не вставая, посмотрел на чужака. Он привык здесь командовать и вовсе не был намерен отступать, раз ему брошен такой вызов.
— Меня выбрали председателем, — сказал он угрожающе. — И я требую, чтобы стол принесли сюда.
Все снова повернулись к неизвестному. Уже давно никто не решался поднять голос против Нагетта. Игроки, до сих пор занимавшиеся своим делом, стали переходить поближе к столу Брата Джонса.
Предчувствуя скандал. Брат поспешил вмешаться:
— Ладно, Нагетт, пусть будет по-твоему. Помоги-ка мне, Кэрли.
У старика был немного сконфуженный вид, но он решил уступить.
Чужак быстро и решительно пробился через толпу. Став перед столом, лицом к собранию, он оглядел всех, потом отдельно Нагетта. Он стоял, вызывающе упершись руками в бока.
— Так-то вы ведете ваши профсоюзные дела! Жалкое зрелище, скажу я вам…
Нагетт поднялся на ноги.
— Не суй нос не в свое дело, — рявкнул он.
Кэрли усердно грыз карандаш, а Нагетт в упор, не спуская глаз, разглядывал пришельца. Его дружки молча подвигались ближе к нему.
Игра повсюду прекратилась, все столпились у стола огромным полукругом.
Неизвестный между тем продолжал:
— Как я слышал, сегодняшнее собрание должно обсудить важные дела. Но, видно, некоторые думают, что игра важнее, чем профсоюз.
Те, что подошли к столу по первому зову, одобрительно осклабились; те же, кто только что бросил игру, неловко переминались с ноги на ногу и глядели в пол.
Нагетт хотел перебить чужака, но тот опередил его:
— Если собрание происходит в шатре, это еще не резон превращать его в цирк. В каждом цирке есть клоун, и, видать, клоун здешнего цирка — наш председатель.
Дело оборачивалось против Нагетта, и он видел это. Сделав несколько шагов вперед, он остановился, набычившись, готовый к драке.
— Еще не бывало, чтобы кто-нибудь назвал меня клоуном и ему это сошло с рук! Возьми это слово назад, либо выставляй свои грязные кулаки.
Брат Джонс метался вокруг стола. Он хотел одного: избежать драки. Но не успел он произнести и слово, как неизвестный, не дрогнув, бросил прямо в лицо Нагетту:
— Я умею и это. Но сначала я скажу, что думаю.
Он уже отчасти утратил свое спокойствие, и в его голосе слышалось волнение.
— Я не хочу превращать собрание в свалку; но все, что завоевали для своей жизни австралийские рабочие, завоевано не за игрой в пенсы, а на собраниях и в стачках. Ценой голода, а иногда и жизни. Мой отец был убит во время стачки стригальщиков[16]. Он был членом вот этого самого профсоюза. Только с тех пор профсоюз сильно расшатался… Если вы вот так проводите ваши собрания, то мне, например, не хочется оставаться членом этого профсоюза.
Он сунул руку в нагрудный карман, вытащил несколько бумажек и бросил их себе под ноги.
— Вот мои профсоюзные карточки. Возьмите их себе, пока не научитесь вести свои рабочие дела как следует.
Он замолчал и двинулся к выходу.
Старик Джонс вдруг оживился и расправил плечи. Двигаясь много, бойчее, он снова занял свое место у стола.
— Кандидатуре Нагетта Дейвиса заявлен отвод, — провозгласил он с торжеством. — Прошу называть других кандидатов.
— Предлагаю этого нового парня! — закричали с разных сторон, и хор голосов поддержал кандидатуру.
Чужак уже собирался отбросить полу шатра. Он остановился. Брат Джонс бросил на него ободряющий взгляд.
Нагетт был побит, побит жестоко, и сам сознавал это. Он презрительно сплюнул, повернулся и зашагал к месту, отведенному для игры в «обе вверх».
— Эй, валите сюда, — крикнул он. — Мы займемся игрой, и пусть этот умник ведет собрание сам.
Ни один человек не двинулся с места. Нагетт подождал с минуту, но когда даже ближайшие дружки отвернулись, избегая его взгляда, он выбежал вон из шатра.
Чужак поднял с пола свои карточки и стал у стола рядом с Братом и Кэрли.
— Итак, братья, — сказал он, — объявляю собрание открытым. Секретарь прочтет нам протокол.
Джоанна Кларк
Жизнь хороша
Перевод Н. Ветошкиной
Странно, когда все идет гладко, — кажется, что так оно и должно быть, и вовсе не задумываешься над тем, до чего в общем хороша жизнь.
Так чувствовала я в то время, когда познакомилась с Ларри. Конечно, с тех пор прошел уже почти год, и тогда я была совсем девчонкой — мне еще и восемнадцати не исполнилось. Ларри было всего двадцать, но, увидев его впервые в тот вечер у Нэнси, я подумала, что с виду ему никак не меньше двадцати одного.
Нас познакомил брат Нэнси, Боб. Этот Боб довольно несносный парень.
— Ларри, прошу обратить внимание — это Энн, наша рыжая красотка. Осторожнее закуривай — она огнеопасна.
— Постараюсь быть осторожнее, — сказал Ларри, и я почувствовала, что у меня вспыхнули щеки, — так смеялись его глаза.
Был субботний вечер, и мы вчетвером решили отправиться в кино. Я не помню, какая шла картина, но какая-то очень интересная, и я немножко злилась, потому что рядом со мной сидел Боб, а Ларри — рядом с Нэнси. Но потом, возвращаясь домой, мы шли все вместе под руку и распевали песни, и я — прекрасно это помню — подумала, увидев падающую звезду: жизнь хороша!
На следующий день мы поехали купаться. Когда мы пересекали гавань на пароме Мэнли, Ларри кое-что рассказал мне о себе. Он работал механиком там же, где и Боб. Он сказал, что, если когда-нибудь ему удастся выиграть в лотерею, он купит себе красивую парусную лодку, вроде тех, что плавают в залитой солнцем морской дали.
Вот как пролетел этот день, чудесный день. Мы смеялись, уплетая сандвичи пополам с песком, мы смеялись, когда на нас обрушивались огромные волны. Мы пили молочный напиток и ели сосиски, а потом взошла луна, и мы пошли покататься на чертовом колесе в Луна-парке. Когда мы взлетели на самый верх, Нэнси подняла визг, а Ларри взглянул на меня и улыбнулся, и я снова подумала; жизнь хороша!
Когда мы возвращались на пароме домой, у Нэнси был усталый и сердитый вид, и она притворилась, будто спит. Ларри пересел ко мне. Они с Бобом по-приятельски болтали о своих делах: о работе, о том, что теперь, видимо, придется туго, — так сказал представитель профсоюза. Меня все это совсем не интересовало, но мне нравилось, закрыв глаза, прислушиваться к их голосам, плеску волн за бортом парома и долетавшим откуда-то издали задорным звукам рояля и скрипки…
Когда мы спускались по сходням, Ларри спросил меня, где я работаю и можно ли звонить мне по телефону моего начальника. Я дала ему номер.
Целых три дня я ждала этого звонка. Он позвонил в четверг утром и спросил, пойду ли я с ним в субботу вечером на танцы.
Бедная моя старенькая мама! Помню, как она в пятницу примчалась в город ко мне на работу, — я получила жалованье, и в обеденный перерыв мы с ней пошли в магазин и купили миленькое бледно-зеленое маркизетовое платье — без плеч, и юбка клеш. Я собиралась на этой неделе отдать в починку туфли, но тут взяла и потратила все деньги на платье.
И вот настал субботний вечер. После было много, много других вечеров, но тот был первый; а вы ведь знаете, такой вечер навсегда остается в памяти. Жизнь кажется прекрасной, и ты словно не ты, и просто не верится, что все это может еще продлиться… Но проходит время, и ты уже начинаешь считать, что все так и должно быть, как вдруг в один прекрасный день…