— Разве люди бывают такие белые? Разве у людей бывают светлые глаза?
— Ой, амма! — засмеялся господин Кришнан. — Люди бывают даже красные и желтые. Не то что белые.
— Первый раз слышу, — печально покачала головой женщина. — А ты правду говоришь, пришелец?
Пришелец поклялся, что правду.
— Ладно, — как-то обреченно согласилась она. — Раз пришли, будете гостями.
В мою сторону ей смотреть не хотелось. Я положила перед женщиной и детьми конфеты в пестрых бумажках.
Младший сразу потянулся к ним, но женщина шлепнула его по руке и отодвинула конфеты.
— Ешь, — сказала я.
— Я не знаю, что это такое, — женщина упрямо покачала головой. — Первый раз вижу.
— Смотри, — сказал господин Кришнан и бросил в рот конфету. — Видишь, я ее съел. Не отравился и не умер.
Женщина осторожно развернула конфету. Долго смотрела на нее и с тяжким вздохом приговоренной жертвы положила в рот. И выражение печальной обреченности в ее глазах сменилось удивлением, а удивление радостью неожиданного открытия.
— Ишь ты! — сказала она. — Вкусно, как мед.
И, повернувшись ко мне, спросила:
— Ты где взяла это?
— Там, за большим озером, — махнула я рукой.
— Там всем дают? — живо поинтересовалась женщина.
— Нет, не всем. Только за деньги.
— За деньги? — задумалась она. — А что это такое?
Я положила перед ней несколько монеток.
— Красивые… — она осторожно прикоснулась к монеткам.
— А их где дают?
— Там же, — сказала я.
Женщина примерила серебряную монетку к груди и еще раз сказала:
— Красивые. Можно ожерелье сделать.
— Ну возьми и сделай.
Женщина сгребла монетки в горсть и, еще не веря своему счастью, переспросила:
— Ты разрешаешь? Я сделаю, да?
Так с помощью конфет и монеток я из мира белых духов перекочевала в мир людей.
Женщину звали Айрави, а деревня называлась Айранкаль. В деревне было тридцать хижин, разбросанных далеко друг от друга по джунглям у горной реки. Хижина на пригорке была «дневная». Ночью все уходят спать на деревья. А в хижине остаются только те, кто отгоняет ночью диких слонов. Слоны приходят в деревню, вытаптывают тапиоковые поля и нападают на людей. Слонов отпугивают криками и огнем. Иногда в деревню приходят тигры и пантеры. Поэтому лучше всего спать на дереве.
Айрави объяснила, что все каникары сейчас в лесу, но скоро вернутся, так как солнце уже садится. В лесу после захода солнца оставаться нельзя.
Потом вернулись люди из леса. Они шли вереницей. Женщины, дети, мужчины. Они несли корзины с накопанными за день кореньями, связки дров, дикие ягоды в узелочках и подстреленных лесных крыс.
Пришел вождь деревни Сиданкани. Коренастый, сильный, с лицом, изуродованным шрамами. Вождь тоже удивился. Но ничем не выдал своего удивления. Айрави хлопотала около очага. В горшке на очаге варились длинные оранжевые корни «нуру». Когда корни были готовы, Сиданкани пригласил к горшку гостей, и мы повели с ним степенную беседу.
На джунгли и тапиоковые поля постепенно наползали сумерки. Потом они сменились темнотой. От реки и земли поднималась промозглая сырость. Взошла яркая луна и осветила хижины, листья пальм и деревьев и дальний горный хребет.
— Амма, — сказал вождь, — ночью внизу оставаться опасно. Я отведу тебя в хижину на дереве. Там тебе будет спокойно.
Я была слишком уставшей и поэтому, наверно, согласилась. Мы подошли к дереву, с которого спускалась бамбуковая лестница. В высокой кроне угадывалось какое-то сооружение. Поднявшись по лестнице, в которой было не менее тридцати метров, я оказалась в хижине с бамбуковым полом и такими же стенами. Тут, наверху, свободно разгуливал ветер, проникая сквозь щели стен и неплотно пригнанную крышу. Я завернулась в плащ и улеглась на полу. Наверно, я сразу заснула. Я не знала, сколько я проспала. Проснулась я от пронизывающего холода. И не сразу смогла понять, где нахожусь. Пол хижины раскачивался подо мной, как палуба корабля. Бамбуковые бревна, связанные лианами, скрипели и стонали. Совсем близко над головой шумела крона дерева. «Ну да, — вспомнила я, — я же в хижине на дереве».
Холодный ветер, ночь и оторванность от земли пробудили во мне склонность к размышлениям. Я стала думать о том, сколько тысяч, а может быть, и миллионов лет потратил человек, чтобы слезть с дерева и на твердой земле создать свою человеческую культуру. А я, поздний продукт этой многовековой и развитой культуры, снова вернулась на дерево и при этом не испытала никакого неудобства и никаких угрызений совести. Да, со мной было что-то не так. Над этим стоило подумать.
Через некоторое время я поняла, что являюсь позором своего атомного века. Я предала свою цивилизацию, хотя над ней трудились лучшие умы человечества. Надо было слезать с дерева, и немедленно. Но вместе с тем я ясно сознавала, что здешняя земля не принадлежала ни моему веку, ни моей цивилизации. На этой земле росли гигантские деревья и бродили дикие слоны и пантеры. Я выглянула в дверной проем и сквозь ветви далеко внизу увидела желтый огонь костра. Огонь притягивал меня, как и всякого первобытного человека. Огонь был началом моей цивилизации. Очень далеким началом. И если я вернусь хотя бы к этому началу, мне станет легче. А дикие слоны, пантеры и прочие тигры? Как быть с ними?
— Но почему дикий слон должен выйти именно на меня, почему тигр должен съесть именно меня? — ответила я себе. Этот довод показался мне неопровержимым. Я нащупала ногой в темноте первую ступеньку шаткой лестницы и стала спускаться. Туда, к земле, к огню…
Начало, вероятно, было именно таким, каким я увидела его в ту ночь. Они сидели у костра, прислонившись спинами к бамбуковой стене хижины. Женщины и мужчины. Полуобнаженные, маленькие, темнолицые. На плечи некоторых из них были накинуты грязные тряпки. И только вождь Сиданкани сидел, завернувшись в медвежью шкуру. Тут же рядом у огня примостились собаки. А вокруг стояли темные джунгли, и ветер шумел в кронах гигантских деревьев. В этих окружавших их джунглях и горах все было крупным, высоким и значительным. И от этого фигурки людей, жмущихся к огню, казались совсем маленькими, беспомощными.
Пламя костра освещало изуродованное шрамами лицо вождя. Он задумчиво улыбался одной стороной рта, и эта странная улыбка придавала его лицу какое-то трагическое выражение. Он был самым сильным из них и отвечал за них. Но он был частью их и ничего не мог для них сделать. Он не мог вывести их из джунглей туда, к сияющим в ночи городам. Он не мог вернуть им земли, которые отняли у них, чтобы создать в горах прекрасное озеро. Он ничего не мог. В этих лесных трущобах он делил с ними до конца их странную, нелепую судьбу.
Я не знаю, о чем думал вождь, смотря в огонь. Но вот он наклонился вперед, потом откинулся и запел песню. Низким печальным голосом. Песня была древняя. Может быть, очень древняя. Я не могла разобрать ее слов. Да и не пыталась этого сделать. Своеобразный ритм песни и ее мелодия завораживали, уводили куда-то в сумеречный мир первых снов человека. И моя мысль, усыпленная этой песней, покачивалась, как челнок без руля, на темной воде древней мелодии. Потом ее что-то нарушило. В нее вплелись два женских голоса. Заскрежетали кокоры. Заскрежетали ритмично и слаженно. И песня, обретя новую жизнь, пыталась разорвать темноту, но не смогла. О чем они пели? О том, что их окружает. О джунглях, о кореньях, о том, что они делают, о диких слонах, которые топчут их тапиоковые поля, о пантере, которая предательски прыгает на спину человека.
И вдруг в джунглях раздался крик. Печальный и одинокий.
— О-о-о! О-о-о!
Ему откликнулся другой.
— О-о-о! О-о-о!
Но песня не прекратилась.
— Что это? — спросила я у сидящего рядом.
— Дикие слоны, — спокойно ответил он. — Они всегда приходят в это время. Наши сторожа их пугают.
И снова:
— О-о-о! О-о-о!
Несколько человек поднялись от костра. Они зажгли факелы и исчезли в ночи, растворившись в ней, как призраки.
Я задремала. Но сквозь дремоту я продолжала слышать эту бесконечную песню. Временами она уплывала куда-то, но потом снова начинала отчетливо звучать. Я открывала глаза и опять видела прокопченную стену бамбуковой хижины, огонь костра и темные лица людей. Но теперь я не знала, было ли это началом или концом. Концом древней расы австралоидов, разбитой на группы и заброшенной в джунгли, обреченной на вырождение и постепенное угасание. Концом расы, потерявшей возможность к движению…
Перед рассветом тьма сгустилась. Я отошла от костра и увидела на темном небе крупные звезды. На юго-западе стояла какая-то странная лиловая звезда. Потом запели петухи, и я поняла, что скоро уже рассвет. Кусок неба над горами на востоке стал светлеть. И призрачный его свет смешивался с туманом, который поднимался над джунглями и горами. Звезды постепенно гасли. И когда погасла лиловая звезда, запели птицы. Мужчины подбросили дрова в костер. Из хижины вышла женщина и, усевшись на корточки перед огнем, стала чистить тапиоку. Над горами поплыли оранжевые облака — предвестники солнечных лучей. Вереница людей уходила сквозь туман в джунгли. Начинался новый день.
10Карри из крысы
Во-первых, что такое карри? Карри — это острый соус. Его делают иногда из мяса, иногда из овощей. Здесь речь пойдет о мясном карри. Мясо в соус кладут разное. Говядину, баранину, курятину. И даже мясо дикого кабана. Каникары делают карри из мяса лесной крысы. И карри, приготовленное таким образом, считается лучшим деликатесом. А деликатесами, как известно, угощают гостей. Конечно, самых уважаемых и почетных гостей. В этот ранг я попала через три дня после появления в деревне Айранкаль. Я очень этим гордилась. Но день расплаты наступил скоро.
С утра Сиданкани отправился в лес осматривать ловушки. Вернулся он из леса веселый и довольный. Он нес на палке пять крыс, связанных за хвосты. Я равнодушно наблюдала за Сиданкани, не думая о том, что пойманные крысы могут иметь ко мне хотя бы малейшее отношение.