оворенная заранее.
Конечно же, именно это новшество особенно пришлось мне по вкусу; но и спектакли кукольного театра в детском отделе книжного магазина оказались достаточно интригующими. Кукольник, которого Матросик приговорил к практически беспрерывным выступлениям, особенно в дни рождественских каникул, решил не ограничиваться демонстрацией элементарного репертуара трюков и шуток: Все вы тут, да? Тогда крикните «ура!» А смелости у вас хватит? Я вот Касперль, а где же крокодил? Дети, где крокодил? Вот он, Касперль, у тебя за спиной! А на кого же он набросится? На тебя, Касперль, он и набросится… Нет, этот кукольник, нанятый Матросиком для оживления торговли в детском отделе, оказался, несмотря на экономический кризис, самым настоящим художником!
На сцене его кукольного театра сверкала молния и гремел гром, разверзались скалы, и в глубине разлома пламенели адские бездны, запертые в горных пещерах феи писклявыми голосами умоляли о спасении и обретали затем свободу, совершая достойный самого Икара полет над бездной из каменного узилища. В детском отделе гасили свет, и я вместе с остальными как зачарованный следил за полетом феи, сопровождаемым раскатами грома. Разумеется, эти театральные раскаты грома, эти полеты фей (пусть и будучи всего лишь рекламным трюком в ходе рождественской распродажи) не могли не оказать влияния на психофизику моего младенческого «я».
Сейчас-то мне рассуждать легко. Каждый человек, получивший университетское образование, может вписать любую из собственных нужд, хоть малую, хоть половую, в рамки гуманистически организованной системы, в которой причина и следствие разнесены на максимальное расстояние друг от друга, может, философски говоря, заключить ее в многопудовые абстрактные категории с тем, чтобы разнести эти категории в разные концы своего пусть и остающегося единым сознания. Мне же тогда доставляло величайшее удовольствие и облегчение оказаться извлеченным из нагоняющего страх и ужас мира громов и молний, населенного к тому же феями, — оказаться извлеченным уверенной рукой няни и ею же стремительно усаженным на детский унитаз (он вдвое ниже унитаза для взрослых, и сесть на него не составляет труда даже для дошкольника). Должно быть, и другие дети испытывали то же самое, и с нашей, детской точки зрения оригинальное изобретение Гого являлось сущим благословением.
А вот Матросик, вернувшись в магазин, разбушевался по поводу оригинальной инвестиции. Шарахнув кулаком по столу, он запретил Гого даже заходить в магазин вплоть до новых распоряжений. Так или иначе, даже сейчас, задним числом, я принимаю в этом споре сторону Гого. Проблема смены поколений не решаема, в частности, и потому, что, как мне представляется, даже сейчас, когда мне столько же лет, сколько было Матросику, когда он запретил Гого даже показываться в книжном магазине, совладельцем которого тот как-никак являлся, когда мне столько лет, что уже не хочется на детский унитаз, едва меня попросит выпустить ее на свободу какая-нибудь запертая в каменной пещере фея, — я все равно стою на стороне очевидной бессмыслицы и в партию Бессмыслицы я бы вступил с превеликим удовольствием, предпочтя ее любым другим партиям, сражающимся за мой голос на выборах.
Будь то представления кукольного театра, или веселые проказы с дядюшкой Гого, или тот факт, что бабушка с отцовской стороны прибыла в славящийся чистым воздухом квартал вилл из своей квартиры на Шотландском Кольце и привезла мне сласти, экипировку американского индейца, включая головной убор с перьями, карманный фонарик или еще что-нибудь в том же роде, или дедушка с материнской стороны распорядился, чтобы его доставили сюда на машине с Новейшей Звезды по Гюртелю и Верингерштрассе, — как ни верти, а всего этого мало, чтобы мое младенческое «я» не томилось от одиночества и вынужденного молчания в отсутствие сверстников, которые могли бы стать товарищами по играм. В доме на несколько семейств, как уже сказано, никаких других детей просто не было. Да и в соседних домах тоже. Может быть, именно изобилие свежего воздуха и распугало детей? Или, может быть, после гражданской войны и экономического кризиса люди заметно утратили тягу к продолжению рода? Или само название нашего века, — Век Ребенка, — именно так и объясняется: нехваткой детей, вследствие чего как раз они, дефицитный товар, и становятся символом? Ведь сомнительным явлениям в человеческой истории далеко не раз присваивались высокопарные наименования: героическая смерть, слава Отечества, кровное братство, государственная тайна, оскорбление величества, требование сатисфакции, гарантированно-ценные бумаги.
Какое-то время спустя жена Матросика все же обнаружила, что тут чего-то не хватает. Необходимо было подыскать мне товарища по играм. Почему выбор пал именно на Густи Вавру, мне не известно. Думаю, к этому приложила руку наша привратница Еллинек. Ей ведь было известно абсолютно все про возрастные, классовые и конфессиональные особенности обитателей вилл на несколько семей, на две семьи и на одну семью, расположенных между горой Шафберг, центральной улицей Пётцляйнсдорфа вплоть до окованных железом и украшенных парой каменных львов ворот парка, окружающего замок. Не зря же тайная полиция, если случается что-нибудь подозрительное, обращается за сведениями прежде всего к привратникам. Судя по всему, моя мать в отчаянных поисках дружка или подружки для меня решила опереться на возрастные, классовые и конфессиональные особенности обитателей вилл, расположенных в треугольнике между Шафбергом, парком вокруг замка и центральной улицей, которые могла бы предоставить ей госпожа Еллинек, потому что именно она, госпожа привратница, и привела ко мне, держа за руку, Густи Вавру, однако того, прежде чем допустить в детскую, перехватила моя няня, — вымыла, заставила просморкаться, переодела в чистую одежду, причесала. Таким образом Густи Вавру подготовили к совместным играм с наследным принцем. Так вот и происходит судьбоносный выбор, когда право принять решение во благо пропадающему от одиночества ребенку предоставляют добродушным, однако однобоко мыслящим особам вроде госпожи Еллинек. А она притаскивает какого-то грязного, в лохмотьях, Густи Вавру, пятого и младшего ребенка в семье рабочего сцены из Народной оперы, сидящего, как правило, без работы. Мать Густи служит экономкой на богатой вилле, покрашенной на шёнбруннский лад в желтый цвет, — на задворках виллы она и обитает вместе с пятью детьми и с рабочим сцены, как правило, сидящим без работы.
Уличный мальчишка, если так можно выразиться. Госпожа Еллинек, добродушно улыбнувшись, говорит со своим всегдашним чешским акцентом: ну, поиграйте-ка друг с дружкой, Густи и ты. Я, конечно, счастлив тому, что у меня появился товарищ по играм. В возрастном отношении он подходит, правда, в классовом госпожа привратница сделала промашку. Но, может быть, речь шла о конфессиональном совпадении? Не решила ли она тем самым произвести расовый отбор между моими протестантскими и иудейскими предками с одной стороны, и католиками из семьи Вавра с другой? Но младенческое «я» в дошкольном возрасте не знает и знать не хочет о подобных теологических затруднениях из мира взрослых, не интересуется и вопросами классовой борьбы, хотя, будучи внуком своего деда с Новейшей Звезды, подобный интерес мне проявить стоило бы. К счастью, у младенческого «я» отсутствует даже хотя бы смутное представление о божественном триединстве, общепринятое в наших широтах (кроме как на уроках Закона Божьего в католической школе): Святая Троица состоит вовсе не из Отца, Сына и Святого Духа, а из иудеев, католиков и протестантов. Правда, геометрическая фигура божества, возникающая в результате, совершенно не похожа на изумительный треугольник, который чертит мелом на доске преподаватель Закона Божьего, — скорее, прямо напротив…
Я, во всяком случае, даже не собираюсь вести с Густи Ваврой ни классовую борьбу, ни религиозную войну. Мы с Густи решаем воевать, как американские индейцы, и, естественно, не друг против дружки. Разумеется, мы оба принадлежим к одному и тому же племени, его вигвамы стоят в дальнем конце сада, в единственном уголке этого ухоженного сада, имеющем несколько запущенный вид и поросшем кустами. Каждый из обитателей дома облюбовал для себя в саду особое место. В одном конце одна из семей ставит весной садовый столик и венские стулья, которые каждый год по весне красят заново, а осенью убирают в подвал, где тем и предстоит перезимовать… Лишь один угол сада, как уже сказано, не присыпан гравием, лишь один щеголяет отсутствием летнего столика и венских стульев. В этот уголок госпожа Еллинек сгребает палую листву, сваливает высохшие и обломившиеся сучья, здесь же она хранит запас гравия и лопату. И здесь же нашло пристанище племя индейцев, состоящее из меня и Густи Вавры! Няня помогает нам по утрам облачиться в коричневые индейские костюмчики, надеть на голову соответствующие уборы, изготовленные из крашеных куриных перьев. Моя бабушка подарила полную индейскую экипировку и Густи, и от моей та ничем не отличается — такие же головные уборы, штаны и жилетки из той же ткани, одинаковое количество томагавков и мачете из серебряного папье-маше. Густи Вавру ни в коем случае не надо дискриминировать, по меньшей мере, пока он со мной играет.
Почему однако же Вавре-старшему, безработному рабочему сцены, это достойное похвалы стремление Матросика и его супруги к уравнительной классовой справедливости представляется оскорбительным, так и осталось для меня загадкой. Или до него так и не дошло, что его сына Густи кормят за завтраком точно такими же лакомствами и деликатесами, как меня, — ветчиной, бананами и шоколадом, что, сидя в вигваме за кучами мусора и компоста, собранными госпожой Еллинек, и с томагавками на коленках поджидая неприятеля, мы жуем бананы и настоящий шоколад? К сожалению, неприятель так ни разу и не объявляется. В пётцляйнсдорфском квартале вилл слишком мало детей, способных выйти на тропу войны. Возможно, следовало набрать детей, способных выйти на военную тропу. Возможно, следовало набрать детей из более отдаленных мест, — из Нойвальдегга, Гринцинга, Гернальса и Оттакринга, — одеть их всех в индейские костюмчики и послать на приступ нашего с Густи вигвама; мы, во всяком случае, были бы только счастливы, потому что тем самым в нашу вигвамную жизнь был бы внесен четкий смысл. Но ничего похожего не случилось. Неприятеля для нас так и не организовали. Наверное, у детей из Нойвальдегга и Гринцинга, не говоря уж о детях из рабочих семей в Гернальсе и Оттакринге, не такие заботливые няни, поэтому их, в отличие от нас с Густи, не заставляют объедаться ветчиной, бананами и шоколадом, от этого они растут слишком слабыми, чтобы пойти на утомительный штурм, не растеряв по дороге боевого пыла. В конце концов мы решили, бесцельно просидев в вигваме множество дообеденных часов (в послеобеденное время надо спать, а потом для сидения в вигваме становится уже слишком темно), отказаться от этой затеи и придать нашим играм несколько менее привязанное к рельефу местности течение.