мя Израиль?
Но и проникнись Капитан неожиданными сионистскими настроениями, от книги Моше бен Израиля Поргеса из Праги ему было бы мало проку. Прочти он, например, в спальне на квартире вдовы Батушич на Илице следующее:
«В Иерусалим ведут несколько путей, которые мы здесь с Божьей помощью хотим описать. Первый путь идет через Вену, оттуда посольства отправляются в Константинополь, а купеческие караваны — в Офен, также находящийся в Турции. К купцам можно со всем своим скарбом попроситься в попутчики, стоит это недорого, однако сначала надо получить императорский паспорт, что тоже стоит недорого. В Вене живут набожные люди, которые помогут и деньгами, и хлопотами»…
Не принадлежит ли в этом смысле к набожным людям и неутомимый венский адвокат доктор Теодор Рихтхофен, обладающий чудодейственно прямым доступом в недра тайной полиции и организующий визу в три дня, помогает ли и он и деньгами, и хлопотами? Наверняка, если ты согласен с тем, что исторические уроки идут человеку впрок и что все, происходящее с нами, в той или иной форме и с известными вариациями уже демонстрировало миру свою непотребную сущность. Правда, Нафтали Поргес не сообщает, что чиновник, выписывавший паспорта в 1650 году, снабжал их, как это делает доктор Рихтхофен в 1938-м, пометкой о том, что паспорт действителен лишь для выезда из страны и, соответственно, его обладатель, поставив свою подпись, обязуется никогда не возвращаться! Поргеса, простака-паломника Поргеса страшат только разбойники с большой дороги и предостерегает он отъезжающего, — о этот неисправимый еврейский материалистический оптимизм! — только против разбойников. Он рекомендует как можно скорее подняться на борт судна.
«На корабле чувствуешь себя от разбойников (оборони нас Господь) в полной безопасности, и бури бояться тоже нечего, потому что эти корабли держат путь вдоль берега. А когда выходят в открытое море, то днем и ночью вокруг не видно ничего, кроме неба и воды. И не надо впадать в испуг, если такой корабль вдруг начнет крениться на борт, — при попутном ветре корабль почти всегда кренится на борт (и, тем не менее, да хранит нас Господь от горя и несчастья! Аминь)».
Туда ли, сюда ли, — на борт кренящегося корабля Нафтали Поргеса или маленького парусника, плаванье которого по волнам Сарматского моря можно замаскировать под безобидную морскую прогулку, в далекий Шанхай или на чудесный, давным-давно забытый мировой политикой дунайский островок Ада Калех, в лондонский Гайд-парк или вовсе в хижину на берегу Ориноко, которую придется сначала еще построить, очистив участок от деревьев, — но сев в купе второго класса на скорый поезд из Вены через Грац и Шпильфельд-Штрас до границы, Капитан Своей Судьбы сделал первый шаг, и он в принципе готов пересесть в любое из вышеупомянутых средств передвижения и устремиться в каждое из вышеперечисленных мест, лишь бы не оставаться жертвой непростительного недопонимания его собственной исторической лояльности и не быть обязанным, получив в консульстве нежеланное новое имя Израиль, любым видом транспорта отправиться в Палестину. Итак, он вновь гневно топает ногами в спальне, открывает дверь в жилую комнату, на ходу подбирает паспорт с пола, подсаживается к обеденному столу и говорит, прекрасно понимая, что с этого дня ему предстоит называться Капитаном Израилем Своей Судьбы:
— Да здравствует обед! И давайте поговорим о чем-нибудь другом!
Этюд о фальшивых паспортах, подлинных с точки зрения закона!
«Да — о чем я: о том, что столичный наш город… принадлежит к стране загробного мира, — говорить об этом не принято как-то при составлении географических карт, путеводителей, указателей; красноречиво помалкивает тут сам почтенный Бедекер; скромный провинциал, вовремя не осведомленный об этом, попадает в лужу уже на Николаевском или даже на Варшавском вокзале; он считается с явной администрацией Петербурга: теневого паспорта у него нет».
Другие страны, другие паспорта! Другие паспорта, другие судьбы! Заполучить не просто паспорт, но совершенно другой паспорт, — вот в чем вопрос. Но если изначально у тебя было совершенно иное имя, то по законам логики другой паспорт тебе следует выписать на имя новое!
Как придумать нам с матерью новое имя, размышляет брат Матросика и Капитана, раз уж пошли прахом все усилия стать внебрачным сыном габсбургского красавца-гроссмейстера немецкого рыцарского ордена и тем самым наполовину арийцем. Новые имена на улице не валяются, да и неторопливо-буржуазный процесс усыновления не годится в наше стремительно летящее время, новые имена нам надо просто-напросто купить!
В Карлсбаде, где мы нашли прибежище в санатории у дядюшки Мордехая Флеша, до самого недавнего времени имевшего обыкновение заканчивать каждую политическую дискуссию словами «Бенеш — это самая умная голова со времен Спинозы!», заняться этим было бы совершенно немыслимо. Здесь семью Флешей и их ближайших родственников слишком хорошо знали.
Еще дед Флеша, умудрившийся стать доктором медицинских наук, выпустил в 1846 году «Самый надежный путеводитель по Карлсбаду и его окрестностям», начиная с общих предписаний вроде «Не следует мешкать с переходом к здоровому образу жизни до приезда в Карлсбад», продолжая своего рода диетой для души: «Две дороги ведут к здоровой и полноценной жизни, они же ведут и по ней самой, а называются они Истина и Природа», и распространением карлсбадских минеральных вод по всему свету (этикетки на немецком, французском и чешском языках) и заканчивая «Сведенным в таблицу обозрением направлений и названий всех карлсбадских променадов» («От Шлосбрунна до обелиска милорда Финдлейтера: 448 морских саженей, 1120 широких, 1400 частых шагов, продолжительность — 14 минут»), любому богатому ипохондрику, вздумавшему посетить курорт, открывались тем самым все его тайны, а отпечатано все было в типографии братьев Франек и выпущено одноименным издательством. Сын этого Флеша-старейшего приумножил семейную славу врачевательства, выпустив в 1866 г., в год битвы под Кениггрецом, «Словарь здоровья для отдыхающих на курорте Карлсбад», представляющий собой самый объемистый панегирик духовной, физической и душевной жизни буржуазного или аристократического ипохондрика. Полистайте в алфавитном порядке: «Акклиматизация», «Аллеи», «Балы», «Вечером», «Вкус к жизни», «Гармония», «Доверие (к лечащему врачу)» — и так вплоть до «Яиц вкрутую, всмятку или в мешочек». Доктор Флеш изъясняется в собственном словаре с такою метафоричностью, что она заставляет трепетать небо и землю. «Вечер — пишет он, например, — это осень дня; жизнь кровеносной системы берет верх над жизнью нервной системы; повышения кровяного давления следует избегать, а приготовления к предстоящему ночному отдохновению начинать немедленно!»
Доктор Мордехай Флеш заново издал сочинения отца и деда, сведя их в единый том и предпослав ему
Слова признательности
От Его Превосходительства Высокоблагочинному
Господину патриарху Архиепископу фон Эрлау
Иог. Лад. Пиркеру фон Фельзо-Ёр
По случаю
Его первого посещения
Им основанной
Офицерской купальни
В Карлсбаде:
«Слава армии!
Подумал ты, проникнувшийся благом,
Дарующий без цели от души,
И дал припасть к широкошумным влагам
Воителю в волнующей тиши».
Семейство однако же дядюшка Мордехай ошеломил прежде всего лихостью, с которой раздобыл совершенно неслыханные кредиты на строительство гигантского белоснежного санатория для страдающих заболеваниями ушей, категорически и непрерывно утверждая, будто он способен излечить от стопроцентной глухоты. Доктор Мордехай Флеш стремился главным образом потрафить вкусам страдающих стопроцентной глухотой американских миллионеров: так, он распорядился оборудовать бронированное помещение-сейф, способное выдержать и прямое попадание бомбы, более того, перед лицом опасности сейф можно было простым нажатием кнопки погрузить под воду, причем ценности, хранимые в нем миллионером, не пострадали бы. Он распорядился украсить одеяла, наволочки, простыни, купальные полотенца, крышки роялей и даже колпаки поваров монограммой «Санаторий доктора Мордехая Флеша», и вскоре после Первой мировой у него действительно появился первый стопроцентно глухой пациент из числа американских мультимиллионеров… Перед самым окончанием курса лечения он велел курортной капелле сыграть мультимиллионеру на трубах и барабанах марш, удвоив обычное число музыкантов, и утверждал, что излеченный и осчастливленный американец на протяжении всего исполнения радостно кивал. Семейство однако же знает, что кивками, да и то короткими, — сопровождались лишь самые мощные аккорды удвоенной капеллы.
В период великой депрессии поток глухих мультимиллионеров иссяк, рейхсканцлер без единого выстрела наложил лапу на Карлсбад с окрестностями, и доктору Мордехаю вместе с ближайшими и не самыми близкими сородичами пришлось перебраться в Бад Пиштьян. И хотя теперь дядюшка Мордехай не терпящим возражений голосом патриарха изрекает: «Пиштьянские воды по меньшей мере столь же целительны, как карлсбадские, осенью я открываю здесь первый кабинет!», брат Капитана пожимает плечами и думает: здесь, в Пиштьяне, нам легче обзавестись новыми именами и паспортами. Тут нас никто не знает…
Сперва он приводит в порядок паспорт матери, то есть наоборот, в беспорядок, если воспользоваться покрытыми паутиной времени правовыми нормами. Но кому охота пользоваться ими, если тебе нужно найти семидесятипятилетнего жениха (даже не вспоминая при этом изречение из вавилонского талмуда: «Рабби Иокинаан имел обыкновение вставать и перед старцами неиудейского происхождения»), имея в виду заплатить ему за то, что он один-единственный раз появится вдвоем с твоей вдовой матерью в магистрате Бад Пиштьяна и поставит подпись под соответствующим документом… Этот старец снабдит пожилую даму, спасающуюся от рейхсканцлера, новым именем и новым гражданством, и произойдет это в мгновение ока в самом конце февраля 1939 года, а главное — новым паспортом в качестве своего рода мужнина приданого, приданого весьма полезного, хотя и проплаченного заранее. А большего от него не ждут и не просят.