Император в бакенбардах уже помер. Он сделал это раньше, чем Сосед прокричал с кухонного подоконника: «Да здравствует республика», — так откуда же, ко всем чертям, взяться врагу? Генерал-лейтенанты с сорванными эполетами и уланские ротмистры, скинутые с коней и трусливо укрывшиеся в своих, еще в соответствии с прошлым статусом роскошных квартирах, — неужели они способны совершить кавалерийский наскок на Новейшую Звезду? Ударят ли пушки по запрещенным к разведению кроликам и разрешенному белью, вывешенному на просушку? Но откуда взяться пушкам? Кто из бывших адъютантов его императорского и королевского величества осмелится прогарцевать с развевающимся на шлеме конским хвостом по Виднерхауптштрассе, минуя лавки зеленщиков, мебельные магазины, сапожные мастерские и булочные, проскакать по Матцляйнсдорфской площади и Триестерштрассе в южную сторону — к Новейшей Звезде, чтобы затем убраться восвояси и доложить своему полководцу: некто Шмёльцер стоит на балконе-«выбивоне» с лейкой в руках, собравшись поливать штурмующих кипящей смолой… Вот оно как: другом обзавестись трудно, но порою куда труднее обзавестись врагом.
Шмёльцер с Соседом внушают себе: мы построили Новую Звезду, а теперь мы добились сооружения Новейшей Звезды, мы водрузили республиканские флаги на обе зубчатые башни, — на правую и на левую, — на обеих теперь развевается красно-бело-красное знамя, белая полоса посредине — как белое пятно на карте, терра инкогнита, возможно, и она когда-нибудь станет красной, все кругом станет красным, как на знаменах у товарищей, живущих восточнее Брест-Литовска. Главные ворота крепости, предназначенные для проезда машин, с железными прутьями толщиной в детскую руку, постоянно открыты настежь; запирает их в десять вечера привратник, бесплатно проживающий в первом подъезде на первом этаже. Но их можно будет запереть и днем, если появится враг, и товарищи общим числом в двенадцать взводов, не говоря уж о членах семей, образуют гарнизон нашей цитадели, — что ж, пожалуй, не так уж плохо. Но кто же, черт его побери, у нас во врагах? Обезоруженный и лишенный пенсии генерал-лейтенант, по-прежнему проживающий в положенной по былому статусу шикарной квартире, безлошадный уланский ротмистр, пивные бароны, которым теперь раз и навсегда отказано во дворянстве, или, может быть, чехи, живущие по ту сторону Тайи, или священник со своей мелкобуржуазной паствой? Победоносные товарищи, живущие восточнее Брест-Литовска между Доном и Волгой, — они-то уж безусловно наши друзья! А как насчет чадолюбивых американцев, подбрасывающих нынче и манку, и крупу, и овсяные хлопья, и все такое прочес голодающим школьникам красных районов Вены? Раньше они подсуетились и помогли нам сократить население страны с пятидесяти до семи миллионов человек, не насильственным путем, конечно, а исключительно патетическими призывами к самоопределению, адресованными ко всем нациям бывшей императорско-королевской «тюрьмы народов». Ладно, не будем об этом. Мы ведь не на уроке в общеобразовательной школе для рабочих, где даются точные определения того, кого и что следует называть врагом, враждой, классовой ненавистью (классовая ненависть — это политическая ненависть, классовая борьба — средство ее реализации), причем не без помощи гимназического преподавателя еврейского происхождения. Нет, прежде всего надо построить Новейшую Звезду, надо ее обустроить и открыть, и все в ней как следует организовать. А враг откуда-нибудь сам возьмется. Если же он собьется с пути и не начнет осаду зубчатых оборонительных башен, на которых развеваются республиканские флаги, тогда здешний привратник все равно запрет главные ворота, правда, во вполне мирных целях. В десять вечера, как принято домовым уставом. Запирать их днем еще не приходилось ни разу.
Главное — держаться всем заодно. Шмёльцер и Сосед-депутат переезжают на Новейшую Звезду рука об руку. Сосед получает квартиру на третьем этаже в первом подъезде. Этаж здесь, в отличие от Новой Звезды, имеет значение, потому что квартиры на втором и третьем этажах в первом подъезде — единственные жилые соты, в которых не погнушалась бы жить и пчелиная матка, да простится мне эта натурфилософски-лирическая метафора, но в королевстве Датском явно что-то подгнило, — и темный барочный стиль оказывается в самый раз.
Здесь единый фронт прорван. Единый — и на единственном числе зиждущийся. В каждой квартире две каморки, две кладовки, ванная, ватерклозет, кухня, чулан и балкон. Что касается удобств, то они имеются на Новейшей Звезде во всех квартирках, но вот количество комнат… Угрызениями совести начали мучиться, еще только проектируя эти королевские апартаменты. Какое уж тут братство и равенство, если двое товарищей получили по четыре комнаты каждый, тогда как остальные избиратели — всего лишь по одной комнате и жилой кухне, да в лучшем случае еще по каморке, — и это на все будущие времена? На заседаниях строительной комиссии яростно спорили, Шмёльцер молотил кулаком по столу, но это еще полбеды, — архитектор, человек уж пожилой, хватался за сердце: господа, я прошу вас прийти к единой точке зрения, — мне ведь предстоит подавать проект на утверждение, — в конце концов, в партийных рядах есть и врачи, и ученые, и преподаватели гимназии! Дело зашло в тупик, необходимо было спасение, выход, разве что не божественное вмешательство. Ну как тут обойтись без крупноформатных квартир? И вот в конце решающего заседания Шмёльцер постановляет: обе большие квартиры должны достаться врачам! Тут и до остальных членов комиссии доходит: нужны же доктору и комната для посетителей, и ординаторская…
И вот они готовы к сдаче — обе квартиры, предназначенные для докторов. В одну из них, на втором этаже, и впрямь въезжает врач, доктор медицины Макс Фриденталь с женой и двумя детьми, — здесь, на Новейшей Звезде, ему предстоит вести терапевтическую практику. Но во вторую докторскую квартиру въезжает вовсе не врач, нет, куда там, в нее въезжает Сосед, легитимный народный избранник, делегированный в парламент как раз от того округа, в самом сердце которого горят две звезды — новая и новейшая, заливая лучами света и радости всю страну, знаменуя тем самым возникновение в будущем жестко замкнутых звездных систем того же типа. Все новые и новые звезды будут возникать по явленному здесь образцу, целое звездное море, в котором всем товарищам предстоит идти верным курсом! Так разве при таких перспективах не стоит закрыть глаза на тот факт, что сосед не является доктором, — ни доктором медицины, ни доктором философии, ни доктором уголовного или гражданского права (а доктором богословия он не может являться по определению), — и тем не менее получает докторскую квартиру на третьем этаже?
Что же поставлено на карту в этой игре? Косвенный подкуп народного избранника, он же депутат парламента, заурядное заискивание перед новой властью, ловкая махинация Шмёльцера, а он прочно обосновался в жилищной и строительной комиссиях, и голос его при распределении квартир весьма весом? Может быть, мне теперь, задним числом, потребовать создания еще одной комиссии, следственной, эдакой внепартийной парламентской следственной комиссии, а то и внутрипартийного суда, или же созвать профсоюзный комитет? Но ведь и его тогдашнее заседание не вызвало никакого шума. Но я прекрасно представляю себе, что все могло обернуться по-иному. Например, при другом исходе выборов, при котором республиканский крокодил оказался бы побежден монархическим орлом, Сосед не получил бы места в парламенте или, допустим, рассорился с первым секретарем, который, в отличие от него самого, не был трезвенником. Но лучше оставим струхнувшего, как заяц, обывателя за запретным разведением кроликов на балконе-«выбивоне», лучше откроем наконец зеркально чистую дверь с латунным глазком и фамилией на латунной табличке, лучше сделаем шаг в прихожую и прямо с порога провозгласим: «Дружба!»
Или теперь, когда речь идет о другой квартире, о жилье гораздо больших размеров, и входить в нее полагается по-другому? Не сыграть ли мне роль робкого просителя, который посредством данной прихожей хочет довести свою нужду до сведения белоколонного парламента с Афиной Палладой в золотом шлеме? Не прикинуться ли солдатской вдовой, хлопочущей о пенсии, или контуженным, вернувшимся с войны и потому не нужным никому бедолагой, а сам он, видите ли, твердит о своем праве на труд, тогда как для начала не прочь побывать в санатории для инвалидов войны, или товарищем по партии, который спешит сделать донос на другого товарища по партии, или представителем профсоюза типографских рабочих, доставившим приглашение на утренник по случаю избрания почетным членом означенного профсоюза? Не то, так это, — только мне все эти уловки ни к чему. В этом доме я свой человек, я родня, мне и нечего задерживаться в прихожей; я распахиваю двери, чтобы взглянуть прямо в комнату и со стремительностью тайного агента полиции обнаружить все перемены: что сюда купили, какие вещи перевезли с Новой Звезды на Новейшую, как в результате переезда изменилось общее положение вещей, что здесь за время моего отсутствия произошло?
Как поживает, например, книжный шкаф, у которого ни с того ни с сего появился напарник? Конечно, от книжных шкафов нельзя ожидать, что они станут вести себя как резвящиеся в воде дельфины, что они начнут кувыркаться и плясать, что примутся гоняться друг за дружкой, пусть всего лишь по простору двух комнат — гостиной и столовой, что будут фыркать и толкаться. Хромает и сравнение с играющими и дующимися друг на дружку детьми, нельзя в такой степени предаваться анимализму, ни полтергейста, ни спиритических сеансов тут нет, — буржуазной пародии на религию, при исполнении которой начинают сдвигаться с места книги, столы, стулья и прочая мебель, — да что там двигаться, — они взмывают в воздух, они, опускаясь, парят и планируют подобно ясеневу листу, — но нет: игра, которую ведут друг с другом книжные шкафы на Новейшей Звезде, куда утонченней, хотя и вполне посюстороннего свойства. Строго говоря, это не книжные шкафы играют друг с другом; скорее, дух Человека Играющего вселился в их содержимое. Дочь Соседа, участница молодежного движения, в неизменных сандалиях, тепер