Итальянцы. Превращение Австрии после 1815 г. в державу, доминирующую на Апеннинском полуострове, отнюдь не примирило итальянский народ с Габсбургами. Национальное самосознание итальянцев к тому времени находилось на той стадии развития, когда стремление к созданию национального государства становится ярко выраженным. В манифесте «Молодой Европы» — содружества революционных организаций, объединявших радикально настроенную молодежь разных стран (наиболее известной и активной из этих групп была «Молодая Италия»), — говорилось: «У каждого народа есть собственное предназначение, которое объединится с миссией всего человечества. Эта миссия и определяет национальность человека. Национальность — это святое».
Носителям подобных взглядов власть Габсбургов над Ломбардией и Венецией, Тосканой и Моденой и австрийское влияние в остальной Италии не могли не казаться чужеземным игом. При этом положительные стороны габсбургского правления — например, относительная упорядоченность бюрократической системы и невиданная для тогдашней Италии честность чиновников — не принимались во внимание: главным было то, что эти чиновники, как и их государь, в большинстве своем говорили по-немецки и были чужаками на итальянской земле. Примирению между властью и народом не способствовало и постоянное присутствие в Ломбардо-Венецианском королевстве крупного австрийского воинского контингента, чей командующий, старый фельдмаршал Радецкий, де-факто располагал большей властью, чем вице-король.
В Италии враждебны Габсбургам оказались практически все слои населения. Дворянство было озлоблено деятельностью императорских геральдических комиссий, которые после 1818 г. «понизили» многих представителей итальянской знати, не признав их титулы: князья стали графами, графы — баронами и т. д. В свою очередь, богатым землевладельцам незнатного происхождения стало куда сложнее приобрести дворянское достоинство. Отпрыскам дворянских и буржуазных семей Италии оказалось трудно сделать карьеру при Габсбургах, т. к. языком государственного аппарата был немецкий, которым владели немногие итальянцы. Городская интеллигенция была настроена либерально, революционно и националистически. Наконец, крестьяне, находившиеся под сильным влиянием церкви и папской курии, настороженно относились к австрийским властям, отношения которых с Римом со времен Иосифа II оставались непростыми. Еще более осложнилась ситуация после избрания папой Пия IX (1846), который в первые годы своего понтификата заигрывал с либералами и рассматривался многими из них как возможный лидер движения за объединение Италии.
Недовольство итальянцев правлением Габсбургов усугублялось непреклонностью самих властей, придерживавшихся по отношению к Италии еще более жесткой линии, чем к Венгрии. Один из немногих миланских дворян, лояльных императору, как-то сказал Меттерниху, что «если бы итальянцам были предоставлены хоть какие-то преимущества, их довольно легко удалось бы привлечь к сотрудничеству с правящими кругами». Но голоса здравомыслящих людей не были услышаны: в Вене предпочитали опираться главным образом на военную силу, которой итальянцам до поры до времени было нечего, противопоставить.
В Италии Габсбурги оказались в историческом тупике. Чтобы примириться с итальянцами, им нужно было проводить политику, противоположную той, которая осуществлялась в эпоху Меттерниха, а именно — «оседлать» неизбежный процесс национально-государственного объединения Италии, встав во главе него (как это позднее сделал правивший в Сардинии савойский дом). При этом в Италии вряд ли могла быть реализована даже дуалистическая модель, схожая с венгерской. Вероятно, единственным способом сохранения власти Габсбургов на Апеннинах могло стать создание независимого Итальянского королевства в личной унии с Австрией Или же с австрийским эрцгерцогом в качестве короля. Однако подобный проект не только противоречил консервативному Духу габсбургской политики, но и мог в случае его осуществления вызвать серьезные проблемы у венских властей, поскольку другие провинции империи, в первую очередь Венгрия, наверняка потребовали бы аналогичных мер. Выхода не оставалось: рано или поздно Габсбургам было суждено потерять Италию.
Чехи. Еще при Марии Терезии чешские владения Габсбургов лишились остатков административной самостоятельности: управление ими перешло в ведение венского правительства. Политическая и этнокультурная ситуация на протяжении двух столетий после роковой битвы на Белой Горе (1620; см. раздел I, главу «Тридцатилетняя война») оставалась неблагоприятной для коренного населения. В городах господствовали немецкая культура и язык; богемская и моравская аристократия, лояльная Габсбургам, в большинстве своем не имела чешских корней и была носительницей регионального, а не национального патриотизма; gentry в Чехии, в отличие от Венгрии, практически сошла на нет еще в XVII — начале XVIII вв.; чешский народ оставался лишен сколько-нибудь развитого национального самосознания.
Положение изменилось в первой половине XIX в., когда вследствие ускоренного экономического развития чешских земель местная социальная структура начала меняться. Возросла доля чехов в городском населении, появилась чешская интеллигенция, вставшая во главе движения за национальное возрождение. В предмартовский период число этих людей, правда, было настолько невелико, что один из них, уже упоминавшийся Ф. Палацкий, как-то заметил, что если бы в комнате, где собрались поборники чешской культуры, вдруг обрушился потолок, с национальным возрождением было бы покончено. Серьезных трений между чехами и немцами в Богемии и Моравии в эпоху Меттерниха практически не возникало; столкновения между ними начнутся позднее, при Франце Иосифе, когда политические и экономические силы сторон станут примерно равными.
Пока же чешское национальное возрождение не представляло опасности для Габсбургов. Несмотря на приверженность части местной интеллигенции прорусским панславистским теориям, главным идейным течением среди образованных чехов был австрославизм, подчеркивавший благотворность и необходимость существования австрийской монархии для свободного развития западных и южных славян. В наднациональном характере государства Габсбургов многие чехи видели защиту как от великогерманских притязаний немецких националистов, так и от возможного русского господства. Как писал известный чешский публицист того времени К. Гавличек-Боровский, «австрийская монархия есть лучшая гарантия сохранения нашего... народа, и чем сильнее будет Австрийская империя, тем прочнее будет его положение» (Ceskj libera-lismus, 78).
В то же время сам факт существования королевства Богемия и маркграфства Моравия как государственно-административных единиц, воплощавших определенную историческую традицию, создавал почву для стремления чешских политиков к большей автономии их края. Поскольку определенная часть городской интеллигенции и буржуазии, как чешской, так и немецкой, к концу 40-х гг. XIX в. была привержена либеральным принципам, соединение либерализма, стремления к региональной автономии и первых ростков чешского национализма привело к тому, что Богемия, в первую очередь Прага, тоже участвовала в событиях 1848 г., хотя здесь они не приобрели такого размаха, как в Вене и тем более в Венгрии.
Поляки. В предыдущей главе уже говорилось о «галицийской резне» — кровавом восстании 1846 г., когда руками крестьян австрийским властям удалось привести к повиновению местную польскую шляхту, выступившую под националистическими лозунгами. Тогда же было покончено с Краковской республикой — крошечным осколком Польши, существовавшим 30 лет под совместным протекторатом Австрии, Пруссии и России. Тем не менее в целом поляки, несмотря на ярко выраженное стремление к восстановлению национально-государственной независимости, на протяжении всего XIX в. доставляли Габсбургам гораздо меньше хлопот, чем венгры.
Секрет относительной лояльности поляков заключался в том, что австрийский режим был по отношению к их культуре и традициям куда более либеральным, нежели русский или прусский. Поляки, в первую очередь местная шляхта, составляли элиту Галиции, которая после компромисса 1867 г. стала административной единицей, пользовавшейся в рамках Австро-Венгрии довольно широкой автономией. Делопроизводство здесь велось на польском языке (за исключением переписки местных властей с центральными органами или учреждениями других провинций), существовали польские школы, университеты, театры и т. д. Еще в 40-е гг. многие поляки рассматривали Галицию как возможный плацдарм, откуда в будущем начнется восстановление исторической Польши. Пока же следовало сотрудничать с Веной — и это сотрудничество, особенно во второй половине XIX в., приобрело столь активный характер, что многие историки называют поляков третьим привилегированным народом Австро-Венгрии после немцев и венгров.
Не стоит забывать и о том, что Галиция была одной из наиболее экономически отсталых областей империи, ее бедной аграрной окраиной. Кроме Кракова и Львова (Лемберга), здесь не было крупных городов — главных «рассадников» либерализма в эпоху, предшествовавшую революции 1848 г. Тем не менее и поляки не остались в стороне от революционных событий: в июне 1848 г. галицийская делегация присутствовала на заседаниях проходившего в Праге всеславянского съезда, а позднее небольшие польские подразделения участвовали в сражениях в Венгрии на стороне революционных войск.
Южные славяне. В середине XIX в. в Австрийской империи жило больше сербов, чем в самой Сербии — автономном княжестве, находившемся под сюзеренитетом турецкого султана. С административной точки зрения часть из них была подданными Венгерского королевства, другая часть жила в Австрии, третья — служила императору в рядах гренцеров, крестьян-солдат, которые обитали на границе с Турцией и подчинялись непосредственно австрийскому военному ведомству. Сербы располагали религиозно-культурной, но не административно-политической автономией, и по мер