Толпитесь, любимые, над желтью арены,
Подбоченьте осанку душ своих.
И когда все бесстукно потухнет, кинется в тени,
Обещаю, что на лай реклам, обнажающих острые огни,
В знак того, что кончено представление, –
Тяжелый слон полночи обрушит свои ступни.
«Прикрепил кнопками свою ярость к столбу…»
Прикрепил кнопками свою ярость к столбу.
Эй, грамотные и неграмотные! Тычьте, чорт возьми,
Корявые глаза в жирные вскрики. Площадьми
И улицами я забрасываю жеманничающую судьбу,
Тра-та-та-та! Тра-та-та-та! Ура! Сто раз: ура!
За здоровие жизни! Поднимите лужи, как чаши, выше!
Это ничего, что гранит грязнее громкого баккара,
Пустяки, что у нас не шампанское, а вода с крыши!
А вот мне скучно, а я не сознаюсь никому и ни за что;
Я повесил мой плач, обмохрившийся, на виселицы книжек!
Я пляшу с моторами в желтом пальто,
А дома угрозятся на струсивших людишек.
Это мне весело, а не вам; это моя голова
Пробила брешь, а люди говорят, что это переулки;
Да разве вас не кусали, как собаки, за икры слова,
Сочные и подрумяненные, как булки?!
А вы только читаете стихи, стихеты, стишонки;
Да кидайете замусленные памятники в небоплешь!
Смотрите, мои маленькия мысли бегают, задрав рубашонки,
И шмыгают трамваев меж.
Ведь стихи это только рецензия на жизнь ругательная,
Жизнелитературный словарь! Бросимте охать!
С пригоршней моторов, возле нас сиятельная,
Обаятельная, антимечтательная, звательная похоть!
Да я и сам отдам все свои стихи, статьи и переводы,
За потертый воздух громыхающего кабака,
За уличный салат яркооранжевой женской моды
И за то, чтобы хулиганы – избили слово: тоска!