ечных шляпок. Часто зеленый мох или плесень ползут по фундаменту. Перед окнами, снаружи, почти во всех домах и дворцах натянуты или просто висят большие занавеси шафранно- или апельсинно-желтого цвета. Они дают красивые, красочные пятна. Над водой на фасадах дворцов висят балконы с мраморными балюстрадами. Все это отражается, двоится в тихой, спокойной воде.
По каналам шныряют по всем направлениям гондолы — легкие, черные, с высокими металлическими носами, с уютными каютками. Проплывают служебные баркасы с овощами, с какой-нибудь кладью. Крыши дворцов украшены богатыми карнизами и усеяны высокими, кверху расширяющимися дымовыми трубами. Они четко, но мягко выделяются на полуденном небе.
Уже издали мы увидели мраморный и такой неожиданный мост Риальто. На нем и вокруг него толпилось много народу. Видимо, по оживлению это было центральное место города, где сосредоточена его жизнь. Оттуда мы пешком отправились домой по узким кривым улицам. Иногда улица была так узка, что двум встречным людям на ней трудно разминуться, а открытый зонтик спицами задевал обе ее стороны.
Трудно представить себе ту ненасытную жадность, с которой мы на все смотрели!
После позднего обеда, совсем утомленные, мы все-таки отправились на набережную Скьявони, в начале которой стоит Дворец дожей. Ее прорезают четыре канала, впадающие в море. Через них перекинуты изящные, из белого мрамора мосты. Они довольно высоки, настолько, чтобы гондолы с высокими носами и каютами могли беспрепятственно проходить под сводами мостов, но на них легко взбегать по широким и плоским ступеням.
Смотрели с первого мостика на закрытый Мост вздохов, который невдалеке высоко висит над этим же каналом и соединяет Дворец дожей с тюрьмой. Он служил прежде проходом для заключенных.
Народ толпился и гулял на этой набережной. На венецианках из народа большей частью были накинуты черные платки с длинной бахромой.
Все наслаждались теплом, тишиной вечера и видом уснувшего ласкового моря. Прямо впереди, за тихой полосой моря, виднелись здания Джудекки[347]. Налево еле мерещился далекий горизонт. Небо потемнело и едва заметной чертой отделялось от блестевшего моря. Появились первые звезды. Нам не хотелось уходить, и мы долго еще сидели на мраморных скамьях наружной колоннады Дворца дожей.
Следующий день мы начали очень рано, так что довольно долго пришлось ждать открытия галереи академии де Бель Арти[348].
Мы торопились. Обстоятельства так складывались, что Клавдия Петровна и я больше четырех дней в Венеции не могли оставаться. Пробыв так мало в Венеции, я могу только бегло и кратко рассказать о моих впечатлениях от произведений великих венецианских художников.
Картины многих из венецианских мастеров я уже видела и в Риме, и во Флоренции, и в Париже, и в нашем Эрмитаже. Казалось, знала их, но здесь, в Венеции, они выступают с такой полнотой и таким блеском, что кажется, видишь их впервые.
Великий Тициан поражает больше всех. Его искусство возвышенно, свободно, спокойно, точно выковано из прекрасного металла и дает низкие, богатые звуки. Его картины «Успение Божьей матери», «Введение во храм» и «Мадонна Пезаро» трактованы ясно, торжественно, величаво[349]. И во всем чувствуется трепет жизни. Кроме центральных, главных фигур, удивительно сделаны второстепенные персонажи и разные детали. Его картины нельзя быстро осмотреть. Мы много времени провели перед ними, рассматривая каждую фигуру, каждое лицо…
Здесь, в Венеции, я особенно ясно поняла все очарование Джованни Беллини[350]. Ах, какой мастер! Такой одухотворенный и возвышенный! От его картин, мадонн веет необыкновенной прелестью и обаянием. Особенных технических приемов или особого колорита, как, например, у Тинторетто, я у него не запомнила, а в то же время он навсегда остался в моей памяти как один из самых одухотворенных и возвышенных художников эпохи Возрождения. Среди множества картин разных мастеров его произведения я сейчас узнаю. Узнаю чувством, а не умом, по какой-то присущей Беллини духовной тонкости и чистоте.
Но кто еще на меня произвел огромное впечатление — это Тинторетто. Его очень большая картина «Распятие» меня ошеломила. Я тогда не могла сказать, нравится мне или нет эта картина. Но в ней чувствовалось столько темперамента, страсти, порыва, движения, столько реализма, что она захватила и потрясла меня до глубины души.
Еще мне запомнилась его картина «Св. Марк освобождает невольника от смерти». Святой с такой стремительностью летит с неба вниз головой, и так это реалистично передано, что кажется, слышишь свист воздуха от его раздувающихся одежд. Вообще эта картина превосходна.
Тинторетто очень полно представлен в Scuola di S. Rocco, где мы успели побывать несколько раз. Здесь облик этого замечательного художника ясно обрисовывается, облик необыкновенно могучий по бурному темпераменту, стремительности, смелости, дерзаниям. В сущности, Тинторетто на меня произвел самое сильное впечатление из всех художников Венеции. И колорит картин его еще больше подчеркивает его индивидуальные черты.
Мне запомнился и сильно привлек мое внимание Витторе Карпаччо. Его картины, изображающие сцены из легенды св. Урсулы, — прекрасны. В них много прелести. Его живопись и рисунок более сухи, чем у Джованни Беллини и у других художников. В них есть элементы архаичности, и эта черта мне особенно нравилась. В его картинах много праздничного, шумного, много движения, экспрессии в лицах, но в них отсутствует внешняя пышность и роскошь, как в картинах Паоло Веронезе[351].
Паоло Веронезе поражает своим колоссальным талантом, легкостью, с которой он творит, покрывая громадные холсты блестящей, сверкающей живописью. Драпировкам, колоннам, роскошным туалетам дам Паоло Веронезе отводит большое место в своих композициях. Я стояла перед его произведениями и думала о неистощимости его таланта, фантазии, вдохновения, и в то же время он в моей душе не вызывал чувства умиления и радости, как Беллини и Карпаччо, и чувства жути и душевного потрясения, как Тинторетто. Я смотрела на его картины, как на празднества, которыми я любуюсь, но сама в них не участвую…
Еще раньше, во время нашего пребывания в Риме, в археологическом музее[352], рассматривая этрусские изделия, мы, между прочим, обратили внимание на красивые мозаичные бусы, дошедшие до нас с древних времен. Приехав в Венецию, вдруг неожиданно у одного продавца мы заметили точь-в-точь такие бусы. Мы заинтересовались ими, но продавец пренебрежительно отозвался о них, сказав, что это «неходкий» товар. Узнав от него, что они выделываются здесь, в Венеции, мы решили поехать на фабрику и осмотреть это производство.
Ехали мы в гондоле очень долго по узким каналам. Погода испортилась, небо заволокло, темные тучи поползли над нами. Все кругом потемнело. Послышался гром. Мы забрались в уютную каюту с маленькими окошечками и с мягкими вокруг ее стенок диванами. И только успели выскочить из гондолы на ступени входа на фабрику, как полил сильный, сплошной ливень. Целые каскады воды хлынули с неба. Служащие фабрики приняли нас очень любезно и просили немного подождать, пока один из них достанет нам от директора пропуск. Совсем потемнело. Казалось, что черные тучи легли на крыши домов. Молния ярко сверкала, а гром нас оглушал. Мы не жалели, что побывали на фабрике. Нам показали подробно все производство, что было очень интересно.
Их бусы и бисер расходились во все страны мира, много шло в Россию и распространялось в ней до самых глухих областей Севера. Подражанию же этрусским бусам они не придавали коммерческого значения, а смотрели на это, как на художественное достижение в своем производстве. Они просили нас взять на память из образцов то, что нам понравится (я до сих пор любуюсь ими).
На третий день нашего пребывания в Венеции нас напугала Клавдия Петровна, внезапно заболев. Пригласили врача, который посоветовал ей пролежать два дня в постели. Она просила меня с нею не сидеть, а продолжать осматривать Венецию.
Следующие дни с утра и до обеда мы провели во Дворце дожей. Бесконечное количество великолепных картин. К сожалению, погибли картины художников ранее 1577 года, когда во дворце случился пожар. Но зато художники конца XVI и всего XVII века представлены с исчерпывающей полнотой.
Невероятным блеском сияют картины Паоло Веронезе своими красками и удивляют размахом. Мне ярко запомнилось то впечатление восхищения, когда я стояла перед его холстом «Битва при Лепанто». Особенно нижняя часть картины поразительна, где изображено морское сражение. Множество судов, целый лес мачт, и все пронизано лучами света и тенью[353]. Великолепны картины Тинторетто, украшающие стены и плафоны дворца. Им нет конца, и просто становишься в тупик от плодовитости этого гениального художника.
Не могу не упомянуть удивительного архитектора Венеции — Сансовино. Прекрасная лоджия на Пьяцетте — творение его гения, так же как и ее скульптурные украшения. «Старая Библиотека» — создание его творчества, и Дворец дожей украшен тоже им.
Побывали на выставке современного искусства, но лучше было бы на нее и не ходить…
Конец дня мы посвящали поездкам за город. Я и Сергей Васильевич ездили на Лидо. Мы просто садились на пароходик или в гондолу и плавали по морю и по каналам.
Мое пребывание в Венеции закончилось для меня неожиданно. И я не могу об этом умолчать, так как с этого времени моя жизнь должна была пойти по новому пути.
В последний вечер перед отъездом я и Сергей Васильевич катались по Большому каналу. Спускались сумерки. Кругом была тишина. Изредка звучал голос гондольера. Мы сидели молча. Я любовалась дворцами, мимо которых мы плыли, а Сергей Васильевич, кажется, больше смотрел на меня. Я вдруг поняла (точно пелена упала с глаз), что я давно люблю его… И хотя я ни слова не сказала Сергею Васильевичу (он был несвободен), но он понял меня.