Соответствующие документы были составлены, и, уплатив долги, попечители академии вступили во владение помещением; большой и высокий холл был разделен перегородками на два этажа и на комнаты для нескольких классов наверху и внизу, был куплен дополнительный участок земли, и, таким образом, все было приспособлено для нашей цели, и учащиеся перешли в это здание. На меня легли все трудности и заботы до найму рабочих, покупке материалов и наблюдению за работами; я тем более охотно брался за все это, что это не мешало тогда моему частному предприятию, так как за год до того я взял очень способного, трудолюбивого и честного партнера, мистера Давида Холла, которого я хорошо знал, так как он четыре года работал для меня. Он снял с меня все заботы о типографии и аккуратно выплачивал мне мою долю доходов. Это партнерство продолжалось восемнадцать лет и было успешным для нас обоих.
Через некоторое время грамотой губернатора попечители академии были признаны легальным обществом, их фонды возросли за счет пожертвований в Британии и земельных дарений собственников, к которым впоследствии сделало значительное добавление собрание; так был учрежден теперешний Филадельфийский университет.
Я продолжаю, вот уже почти сорок лет, быть одним из его попечителей; за эти годы я имел величайшее удовольствие видеть, как многие молодые люди, получившие образование в этом университете, развили свои способности, выдвинулись на поприще полезной общественной деятельности и стали украшением своей страны.
Когда я освободился от забот о своем частном предприятии – о чем я уже говорил выше – у меня появилась отрадная надежда, что приобретенное мной скромное, но достаточное состояние дозволит мне пользоваться досугом для философских занятий и развлечений в продолжении оставшихся мне лет жизни. Я купил всю аппаратуру у доктора Спенса, приехавшего из Англии, чтобы читать лекции в Филадельфии, и вскоре я достиг значительных успехов в моих опытах над электричеством; но общественность, считая меня досужим человеком, завладела мною для своих целей: каждый орган нашего гражданского управления возложил на меня какие-либо обязанности, причем все это делалось почти одновременно. Губернатор сделал меня членом комиссии по заключению мира; городская корпорация избрала меня членом коммунального совета, а вскоре за этим – членом городской управы; граждане ряда округов избрали меня своим представителем в собрании. Последняя должность была самой приятной для меня, так как мне, наконец, надоело сидеть там и слушать дебаты, в которых я, как секретарь, не мог участвовать и которые часто были такими неинтересными, что мне приходилось развлекаться рисованием магических квадратов или кругов, или делать еще что-нибудь, чтобы избавиться от скуки; и я считал, что, став членом собрания, я буду иметь больше возможностей делать добро. Я не хочу сказать, что все это возвышение не льстило моему честолюбию; конечно, я был весьма польщен.
Если принять во внимание, что я начал с самых низших ступеней, это было большим успехом, тем более приятным, что успех этот являлся широким непринужденным проявлением благоприятного общественного мнения, не вызванным никакими претензиями с моей стороны.
Одно время я немного занимался исполнением своих обязанностей в качестве мирового судьи, посещая некоторые судебные заседания, где, сидя на скамье, слушал дела; но, обнаружив, что для достойной работы на этом посту необходимо лучше знать обычное право, чем я его знал, я постепенно отошел от этого дела, оправдываясь обязанностью выполнять более высокие задачи законодателя в собрании. На этот пост меня избирали ежегодно в течение десяти лет, причем я ни разу не попросил ни одного избирателя голосовать за меня и никогда, ни прямо, ни косвенно, не выражал желания быть избранным. После того как я стал членом Палаты представителей, секретарем стал мой сын.
В следующем году, когда дело шло о заключении договора с индейцами в Карлиле, губернатор обратился к Палате с посланием, предлагая ей назначить несколько своих членов, которые вместе с некоторыми членами совета должны были стать комиссарами для заключения договора. Палата выделила спикера (мистера Норриса) и меня, и мы, облеченные полномочиями, отправились в Карлиль, где встретились с индейцами.
Так как эти люди питают огромное пристрастие к спиртным напиткам, а в пьяном виде сварливы и необузданны, мы строго запретили продавать им спиртные напитки; когда они стали жаловаться на это запрещение, мы сказали им, что, если они продержатся трезвыми в течение переговоров, мы дадим им много рома после завершения дела. Они обещали это и сдержали свое обещание, так как не могли достать спиртных напитков; переговоры прошли очень спокойно и были завершены к обоюдному удовлетворению. Тогда они потребовали и получили ром. Это было в полдень, их было около ста человек – мужчин, женщин и детей; они разместились во временных шалашах, расположенных в форме квадрата, невдалеке от города. Вечером, услышав, что они подняли большой шум, комиссары вышли посмотреть, в чем дело. Мы увидели, что они развели большой костер в середине квадрата; все они, мужчины и женщины, были пьяны, ссорились и дрались. Их полуобнаженные темные тела мелькали вокруг, освещенные лишь тусклым светом костра; они гонялись друг за другом, наносили друг другу удары головешками под аккомпанемент ужасных воплей – все это составляло сцену, очень похожую на наши представления об аде; буйство не утихало, и мы вернулись в наше помещение. В полночь индейцы начали барабанить в нашу дверь, требуя еще рома, но мы не обратили на это внимания.
На следующий день, чувствуя, что они провинились, доставив нам беспокойство, они прислали к нам для извинений трех старых советников. Один из них произнес речь, в которой признал вину, но возложил ее на ром, а затем попытался извинить ром, сказав: «Великий дух, сотворивший все существующее, создал каждую вещь для какой-нибудь пользы, и вещь должна использоваться для того, для чего она предназначена. Когда же он сотворил ром, он сказал: „Да будет он для того, чтобы индейцы им напивались“. Так оно и должно быть». И действительно, если провидению было угодно уничтожить этих дикарей, чтобы освободить место для земледельцев, то ром был бы, по всей вероятности, самым подходящим средством для этого. Он уже привел к гибели все племена, населявшие раньше морское побережье.
В 1751 году доктор Томас Бонд, мой близкий друг, задумал основать в Филадельфии больницу для содержания и лечения больных бедняков, будь то жители провинции или чужеземцы. Это весьма благодетельное намерение было приписано мне, но в действительности исходило первоначально от него. Он усердно и деятельно пытался собрать взносы по подписке, но, поскольку такое предложение было в Америке новостью и вначале не было хорошо понято, он не имел большого успеха.
Наконец, он пришел ко мне с любезным заявлением, что он убедился в невозможности провести в жизнь какой-либо проект, направленный на пользу общества, без моего участия. «Ибо те, – сказал он, – к кому я обращаюсь с предложением сделать взнос, часто спрашивают меня: „вы советовались по этому делу с Франклином? Что он думает об этом?“ И когда я отвечаю им – нет, полагая, что это не по вашей части, они не подписываются и говорят, что еще подумают об этом». Я расспросил о содержании его проекта и пользе, которую он может принести, и, получив от него вполне удовлетворительное объяснение, не только подписался сам, но и ревностно занялся сбором подписей среди населения. Предварительно, однако, я постарался подготовить для этого умы людей, написав в газетах об этом вопросе, что я обычно делал в подобных случаях и чего не сделал доктор Бонд.
После этого публика стала подписываться охотнее и на более крупные суммы; но скоро подписка снова начала ослабевать, и я увидел, что взносов не хватит без некоторой помощи со стороны собрания. Поэтому я предложил подать петицию об этом, что и было сделано. Представителям сельских местностей проект сначала не понравился. Они утверждали, что он применим только в городе и поэтому платить за него должны только горожане; к тому же они выражали сомнение, что его одобрят и все горожане.
Мое заявление, что проект встретил одобрение и мы, без сомнения, можем получить две тысячи фунтов по добровольным взносам, они сочли фантастическим и совершенно нереальным предположением.
В ответ на это я составил свой план и попросил разрешения внести билль о создании корпорации жертвователей соответственно их просьбе, выраженной в петиции, и выдаче им необходимой суммы денег; это разрешение было дано в основном из того соображения, что Палата может отвергнуть билль, если он ей не понравится; но я составил билль так, что основная его статья была условной, а именно: «Да будет постановлено вышеуказанными властями, что когда означенные жертвователи соберутся и изберут своих управителей и казначея и когда их пожертвования составят основной капитал в две тысячи фунтов (ежегодный процент от которого должен употребляться на устройство больных в означенную больницу, на питание, уход, медицинские консультации и лекарства), и если наличный в то время спикер ассамблеи сочтет, что это может и будет считаться законным с его стороны, то означенный спикер должен подписать приказ казначею провинции о выплате двух тысяч фунтов двумя годичными платежами казначею больницы на закладку фундамента, постройку и завершение здания».
Благодаря этому условию билль прошел, так как члены, выступавшие против него, поняли теперь, что могут прослыть милосердными без всяких затрат, и согласились на его принятие. Тогда, обращаясь за подпиской к населению, мы усердно использовали условное обещание закона как дополнительный мотив для пожертвований, пока взносы каждого не удвоились; таким образом, этот пункт билля сослужил нам двойную службу. В результате подписка скоро принесла необходимую сумму, и мы потребовали и получили общественный дар, который позволил нам привести план в исполнение. Вскоре было построено удобное и красивое здание. Опыт показал, что это учреждение полезно; оно процветает до сего дня. Среди всех моих политических маневров я не помню ни о