Позже когда Хуан умер и Гертруда Стайн очень по нему горевала Пикассо пришел к нам в дом и пробыл весь день. Я не знаю о чем они говорили знаю только что Гертруда Стайн сказала ему с укором, ты не имеешь права по нему горевать, а он ответил, а ты не имеешь права мне такое говорить. Ты никогда не видел смысла в том что он делает потому что для тебя никакого смысла вообще не существует, со злостью бросила она. Ты прекрасно знаешь что все было не так, ответил он.
Самая за душу берущая вещь из всего что написала Гертруда Стайн это Жизнь и смерть Хуана Гриса. Ее напечатали в транзишн а потом перевели на немецкий для его ретроспективной выставки в Берлине.
Брак никогда не мешал Пикассо дышать. Пикассо сказал однажды когда они с Гертрудой Стайн что-то там обсуждали, да-да, конечно, Брак и Джеймс Джойс, они такие непонятные что понять их может всякий. Les incomprehensibles que tout le monde peut comprendre.
Первое что стряслось по приезде в Париж был Хемингуэй с рекомендательным письмом от Шервуда Андерсона.
Я прекрасно помню то впечатление которое в первый же вечер произвел на меня Хемингуэй. Это был необычайно приятной наружности молодой человек двадцати трех лет от роду. Потом совсем немного времени спустя всем стало от роду по двадцать шесть.
Такая была мода на двадцатишестилетних. Года два наверное или три всякому встречному молодому человеку непременно было двадцать шесть. Должно быть для тогдашнего времени и места это был самый правильный возраст. Были какие-то люди один или два которым не было еще и двадцати, например Джордж Лайнс, но они в счет не шли и Гертруда Стайн им дотошнейшим образом это объясняла. Если ты молодой человек тебе должно быть двадцать шесть. Потом, много позже, они перешли на двадцать один и на двадцать два.
Итак Хемингуэю было двадцать три года от роду, он смотрел иностранцем, и глаза у него были очень любопытные, в том смысле что не сами по себе, а что ему было все интересно. Он садился напротив Гертруды Стайн и все смотрел и слушал. Они тогда подолгу говорили, и говорили все чаще и чаще, и все больше времени вдвоем. Он просил ее прийти к нему в гости и провести у них вечер и посмотреть его тексты. У Хемингуэя было в то время да и вообще всегда было совершенно замечательное свойство отыскивать себе квартиры в странных но не лишенных приятства районах и отыскивать хороших femmes de menage и хорошую еду. Эта его первая квартира была чуть не на самой пляс дю Тертр. Мы провели там вечер и они с Гертрудой Стайн пересмотрели все что он к тому времени написал. Он тогда как раз начал писать роман было совершенно ясно что он не мог не начать его писать и еще были маленькие стихотворения потом Макэлмон напечатал их в Контакт эдишн. Стихотворения Гертруде Стайн в общем понравились, там была прямая, киплинговская, интонация, а вот роман ей показался так себе. Здесь очень много описаний, сказала она, и описаний не самых лучших. Начните еще раз с самого начала и постарайтесь сосредоточиться, сказала она.
Хемингуэй был в то время парижским корреспондентом одной канадской газеты. И обязан был выражать в ней то что он называл канадской точкой зрения.
Они с Гертрудой Стайн имели обыкновение беседовать с глазу на глаз и беседовали с глазу на глаз они очень подолгу. Однажды она ему сказала, послушайте меня, вы говорите что у вас с женой есть немного денег. Этого хватит на жизнь если особо не роскошествовать. Да, сказал он. Ну что ж, сказала она, тогда так и живите. Если вы и дальше станете заниматься газетной работой вы никогда не научитесь видеть вещи как они есть, вы будете видеть одни слова а это никуда не годится, если вы конечно и впрямь хотите стать писателем. Они с женой отправились путешествовать и вскоре после этого Хемингуэй вернулся и вернулся один. Он пришел к нам часов в десять утра и остался, он остался к обеду, он остался до самого вечера, потом он остался к ужину а потом сидел часов наверное до десяти вечера и потом вдруг ни с того ни с сего заявил что его жена в положении и следом и так знаете горько, а я, я еще слишком молод чтобы стать отцом. Мы утешили его как только могли и выпроводили восвояси.
Когда они вернулись оба Хемингуэй сказал что он все обдумал и принял решение. Они вернутся в Америку и он будет работать как проклятый целый год а потом с тем что он заработает плюс те деньги которые у них уже есть они снимут постоянную квартиру и он пошлет к черту газетную работу и станет писателем. Они уехали и задолго до того как истек положенный год вернулись уже втроем с новорожденным младенцем. И с газетной работой было покончено.
Первое что они собирались сделать как только приедут так это окрестить ребенка. Им хотелось чтобы мы с Гертрудой Стайн были крестные матери а один англичанин фронтовой товарищ Хемингуэя был крестный отец. Мы все от рождения принадлежали к разным вероисповеданиям и вообще по большей части были люди неверующие, так что было довольно трудно решить в какую же веру окрестить младенца. Мы тогда убили уйму времени, все до единого, обсуждая что да как. В конце концов мы пришли к выводу пусть это будет епископальная церковь[168] и окрестили его в епископальную веру. Как там уладилась неразбериха со всем этим довольно диким ассортиментом крестных я уж точно не знаю, но ребенка крестили в епископальной часовне.
На крестных если они художники или писатели положиться нельзя. То есть вся проблема в том что от дружеских отношений наверняка вскоре и следа не останется. Я знаю тому не один пример, у бедняжки Пауло Пикассо крестных поминай как звали да и у нас естественно точно так же прошло всего ничего и мы о нашем крестном сыне по фамилии Хемингуэй ни слухом ни полслухом.
Но по крайней мере поначалу мы были очень активные крестные, в особенности я. Я нашему крестному сыну вышила детский стульчик и связала одежонку веселеньких таких расцветок Тем временем отец нашего крестного сына самым честным образом[169] засел за работу чтобы сделать из себя писателя.
Гертруда Стайн никогда не правит частностей в чьих бы то ни было рукописях, она строжайшим образом выдерживает общие принципы, то как писатель видит то что он избрал своим предметом, и отношения между этим виденьем и тем как оно ложится на бумагу. Если виденье ущербно слова выходят плоские, все очень просто, тут никак не ошибешься, и она настаивает на своем. Именно в то время Хемингуэй начал писать серию коротких текстов которые были потом напечатаны в сборнике с общим названием В наше время.
Как-то раз Хемингуэй явился очень возбужденный и начал говорить о Форде Мэдоксе Форде[170] и о Трансатлантик.
Форд Мэдокс Форд затеял Трансатлантик буквально несколько месяцев назад. Много лет назад, еще до войны, мы уже имели удовольствие познакомиться с Фордом Мэдоксом Фордом который был тогда Форд Мэдокс Хюффер. Он был женат на Вайолет Хант а Вайолет Хант с Гертрудой Стайн за чаем оказались соседками и очень долго тогда проговорили. Я сидела рядом с Фордом Мэдоксом Хюффером и он мне очень понравился и очень понравились его истории про Мистраля и Тараскон и мне понравилось как в этом традиционном оплоте французского роялизма народ ходил за ним толпой, потому что он похож на Бурбона вообще и на претендента на престол в частности. Я ни разу в жизни не видела претендента на французский престол но вот что Форд в то время был вылитый Бурбон[171] так это точно.
Мы слышали что Форд в Париже, но как-то все не доводилось встретиться. Тем не менее Гертруде Стайн попались однажды в руки несколько номеров Трансатлантик и она сочла что журнал довольно интересный но никаких дальнейших планов на этот счет у нее не возникло.
Хемингуэй явился очень возбужденный и сказал что Форд прямо в следующий номер хочет что-нибудь Гертруды Стайн и что он, Хемингуэй, хочет публиковать Становление американцев с продолжением и что первые пятьдесят страниц ему нужны прямо сейчас.
При мысли что можно будет опубликовать Становление американцев Гертруда Стайн конечно очень разволновалась, но рукопись у нее была только в одном экземпляре и тот мы переплели.
Да какая разница, сказал Хемингуэй, я сам ее перепечатаю. И мы с ним вдвоем действительно перепечатали первую часть и она вышла в следующем номере Трансатлантик. Вот так часть монументальной книги которая по сути была началом, действительно была началом всего современного[172] письма в первый раз увидела свет, и мы все были очень счастливы. Позже, когда отношения между Гертрудой Стайн и Хемингуэем стали намного более сложными, она всегда с признательностью вспоминала что именно благодаря Хемингуэю впервые увидела свет часть Становления американцев Она часто повторяет, ну да конечно у меня к Хемингуэю слабость В конце концов он первым из всех молодых постучал в мою дверь и это он заставил Форда напечатать первую часть Становления американцев
Что касается меня то я не слишком верю что тут всему причиной именно Хемингуэй. Я не знаю всех подробностей этой истории но я всегда была уверена в том что за этой историей стоит еще другая какая-то история. Вот такое у меня ощущение.
Гертруда Стайн и Шервуд Андерсон когда сойдутся вместе очень веселятся на счет Хемингуэя. В последний раз когда Шервуд Андерсон был в Париже они частенько о нем говорили. Хемингуэй появился на свет их общими стараниями и им обоим это совместное духовное детище внушает отчасти гордость а отчасти стыд Был такой эпизод, когда Хемингуэй очень старался втоптать в грязь и самого Шервуда Андерсона и его творчество, и написал ему письмо от лица американской литературы которую он, Хемингуэй, за компанию с молодым поколением собирался спасать, и прямо выложил Шервуду все что он, Хемингуэй, думает о творчестве Шервуда, и в том что он думал комплиментарная часть отсутствовала напрочь. Когда Шервуд приехал в Париж Хемингуэй понятное дело испугался. А Шервуд понятное дело нет.