Но вернемся к художникам. Вскоре после того как либретто было дописано и незадолго до отъезда из Парижа мы попали на выставку картин в галерее Бонжан. Там мы познакомились с одним из русских братьев, с Женей Берманом, и Гертруда Стайн сочла что его картины не лишены интереса. Она отправилась с ним вместе к нему в студию и посмотрела все что он когда-либо написал. Ей показалось что чистая идея видна здесь значительно более четко чем у двух других художников которые уж точно никак не создали нового направления в живописи, могло так статься что идея принадлежала именно ему. Вот она его и спросила, рассказав ему прежде историю своих мытарств как она ее вообще тогда рассказывала всякому кто готов был слушать, не он ли был автор идеи. Он ответил с понимающей такой про себя улыбкой что с его точки зрения именно так все и было. Она никак не была уверена что он не прав. Он приехал к нам в гости в Билиньян и мало-помалу она пришла к выводу что хоть он и был очень сильный художник он был слишком слабый художник чтобы стать творцом идеи. И поиск начался с начала.
И опять-таки перед самым отъездом из Парижа в той же самой картинной галерее ей попалась на глаза картина и на ней поэт у водопада. Кто ее написал, спросила она. Один молодой англичанин, Фрэнсис Роуз, был ответ. Ах да меня он не интересует. А я и говорю сколько же она стоила эта картина. Сущие пустяки. Гертруда Стайн часто повторяет что картина стоит либо триста франков либо триста тысяч франков. Эту она купила за триста франков и мы уехали на лето на юг.
Жорж Гюне решил стать издателем и встал во главе Editions de la Montagne. По сути дела издательство организовал Жорж Маратъе, наш и вообще всеобщий друг, но тот решил уехать в Америку и сделаться американцем и дело унаследовал Гюне. Первая книжка которая там вышла это шестьдесят страниц Становления американцев во французском переводе. Гертруда Стайн и Жорж Гюне делали этот перевод вдвоем и ей это было очень и очень в радость. Затем последовал томик Десять портретов написанных Гертрудой Стайн а иллюстрирован он был портретами причем себя художники нарисовали сами, и других тоже нарисовали, Вирджила Томсона рисовал Берар и рисованный автопортрет Берара, и автопортрет Челищева, и автопортрет Пикассо и портрет Гийома Аполлинера и портрет Эрика Сати оба работы Пикассо, и портрет Кристианса Тонни молодого голландца тоже автопортрет и портрет Бернара Фая работы Тонни. Книги были приняты на ура и всем было очень приятно.
И опять все разъехались.
Зимой Гертруда Стайн заводит своего белого пуделя по имени Бэскет к ветеринару чтобы его там искупали а потом она обычно шла в ту картинную галерею где купила романтическую картину молодого англичанина и там ждала пока Бэскет сох. Всякий раз возвращаясь домой она приносила очередную картину этого англичанина. Она на этот счет особенно не распространялась но картин становилось все больше. Отдельные знакомые стали рассказывать ей об этом молодом человеке и предлагали познакомить. Гертруда Стайн отказывалась. Она говорила что хватит с нее знакомств с молодыми художниками, ей теперь вполне довольно знакомства с молодой живописью.
Тем временем Жорж Поне написал стихотворение под названием Enfance[186]. Гертруда Стайн предложила перевести стихотворение на английский но вместо этого сама написала стихотворение об этом стихотворении. Поначалу Жорж Гюне очень этому обрадовался а потом совсем перестал этому радоваться и даже с точностью до наоборот. Тогда Гертруда Стайн озаглавила это стихотворение Прежде чем пожар погас порыва погас порыв. Все сочли своим долгом принять участие в ссоре. Группа распалась. Гертруда Стайн поначалу очень расстроилась а потом утешилась пересказав всю эту историю в рассказе под названием Слева Направо который вышел в лондонском Харперс базар.
Вскоре после этого Гертруда Стайн зашла как-то раз к консьержу и попросила развесить картины Фрэнсиса Роуза, к этому времени их накопилось больше тридцати. И пока их развешивали Гертруда Стайн все время ходила очень расстроенная. Я спросила ее зачем тогда она их вешает если так расстраиваться по этому поводу. Она сказала, ничего не поделаешь, она с ними уже сроднилась но когда вся комната вдруг становится совсем другой потому что тридцать с лишним картин это конечно сплошное расстройство. На том до поры до времени дело и закончилось.
Но вернемся к тем временам когда только-только напечатали Становление американцев. Как раз тогда в Атенеуме[187] вышла рецензия на книгу Гертруды Стайн География и пьесы за подписью Эдит Ситуэлл. Рецензия была длинная и немного свысока но мне она понравилась. Гертруда Стайн ее будто бы даже и не заметила. Год спустя в лондонском Вог напечатали статью подписанную опять же Эдит Ситуэлл и там Эдит Ситуэлл сказала что после того как год назад она дала статью в Атенеум она весь год ничего другого не читала кроме как. Географию и пьесы и что она хочет теперь сказать какая это оказалась книга поразительно прекрасная и важная.
Однажды у Элмера Хардена мы познакомились с мисс Тодд редактором лондонского Вог. Она сказала что Эдит Ситуэлл скоро будет в Париже и что она очень хотела бы встретиться с Гертрудой Стайн. Она сказала что Эдит Ситуэлл вообще очень застенчива и страшно стесняется идти к нам в гости[188]. Элмер Харден пообещал выступить в роли эскорта.
Я прекрасно помню свое первое впечатление от Эдит Ситуэлл, впечатление которое с тех пор ничуть не изменилось. Очень высокая, слегка сутулится, сдержанная и не слишком решительная походка, и просто красавица и нос самый изысканный нос который мне доводилось видеть на человеческом лице[189]. В тот раз и потом когда они разговаривали вдвоем с Гертрудой Стайн, я не уставала восхищаться тем как тонко и как глубоко она понимает поэзию. Они с Гертрудой Стайн подружились сразу. В этой дружбе как и во всякой дружбе не обходилось без сложностей но я глубоко уверена в том что по большому счету Гертруда Стайн и Эдит Ситуэлл настоящие друзья и что им эта дружба нравится.
Мы в тот раз очень тесно общались с Эдит Ситуэлл а потом она вернулась в Лондон.
Осенью того же года Гертруда Стайн получила письмо от президента кембриджского литературного общества с просьбой выступить перед ними в начале весны. Гертруду Стайн одна только мысль о чем-то подобном привела в ужас и она моментально ответила нет. Тут же пришло письмо от Эдит Ситуэлл и та сказала что все в порядке только нет нужно изменить на да. Что для самой Гертруды Стайн чрезвычайно важно чтобы это выступление состоялось и кроме того Оксфорд только и ждет ее согласия на Кембридж чтобы попросить ее о таком же выступлении в Оксфорде.
Судя по всему ничего не оставалось делать кроме как сказать да и Гертруда Стайн сказала да.
Но сама эта перспектива ее просто убивала, мир, сказала она, бывает пострашнее войны. Даже обрывы по сравнению с этим ничто. Она была просто сама не своя. К счастью в январе наш форд начал выкидывать все фокусы на которые только был способен. Приличные гаражи не связывались тогда со старенькими фордами и Гертруда Стайн взяла себе за правило ездить в маленькую мастерскую в Монруже где она могла не выходить из машины пока с машиной возились механики. А если бы она вдруг взяла и куда-нибудь отлучилась очень может статься ей бы потом было просто не на чем ехать домой.
Однажды холодным сумеречным вечером она отправилась туда посидеть над своим стареньким фордом и пока она вот так сидела на ступеньке другого такого же разбитого форда и смотрела как ее собственный автомобиль сперва разбирают на части а потом опять собирают воедино, она начала писать. Она провела там несколько часов а когда вернулась страшно замерзшая, но с приведенным в порядок фордом, у нее был готов полный текст Композиции как объяснения.
Итак лекция была написана но тут же возникала следующая проблема как ее читать. Каждый считал своим долгом дать ей совет. Она читала ее всем кто приходил к нам в дом а некоторые читали ее сами вслух ей в ответ. Как раз в то время в Париже оказался Причард и они с Эмили Чэдбурн давали ей советы и слушали как она читает. Причард показал ей как читать лекцию в чисто английской манере а Эмили Чэдбурн была обеими руками за чисто американскую манеру а Гертруда Стайн была вся на нервах так что у нее вообще не было ровным счетом никакой манеры. Однажды вечером мы пошли к Натали Барни. И там у нее был чрезвычайно старый и чрезвычайно достопочтенный профессор истории. Натали Барни попросила его объяснить Гертруде Стайн как нужно читать лекции.
Говорите так быстро как вы только можете и ни за что не поднимайте глаз, таков был его совет. Причард советовал говорить как можно медленней и ни за что не опускать глаз.
Короче говоря я заказала для Гертруды Стайн новое платье и новую шляпу и в самом начале весны мы отправились в Лондон.
Дело было весной двадцать шестого года и в Англии по-прежнему были строгости насчет паспортов. У нас с паспортами все было в порядке но Гертруда Стайн терпеть не может отвечать на вопросы всяких чиновников, она всегда начинает нервничать а ввиду предстоящей лекции настроение у нее и без того было не самое безоблачное.
По сей причине я взяла оба паспорта и спустилась вниз пообщаться с чиновниками.
Так, сказал один из них, а где же мисс Гертруда Стайн? На борту, ответила я, ей не хочется спускаться. Ей не хочется спускаться, повторил он, н-да тут она права, ей не хочется спускаться, и он расписался везде где нужно. Ну а потом мы приехали в Лондон. Эдит Ситуэлл устроила нам вечеринку а потом то же самое сделал ее брат Осберт[190]. Осберт стал для Гертруды Стайн главным ее утешением. Он настолько глубоко и полно понимал все возможные поводы по которым человек может нервничать что как только он пришел к ней в гостиницу сел с нею рядом и принялся описывать все возможные муки выхода на сцену которые в равной степени страшны и ему и ей и она совершенно успокоилась. Ей всегда очень нравился Осберт. Она часто повторяла что он вроде королевского дядьки. Он был всегда такой милый заботливый безответственный суетливый и совершенно невозмутимый каким и должен быть дядька всякого порядочного английского короля.