Тяжелая дубовая дверь дома была заперта на железный засов, на улицах Хоразина сгущалась тьма, а в комнате с белеными стенами было уютно: горели лампы, на расписных блюдах лежала хорошая пища, и добрые старые девы вздыхали, слушая меня, вытирали слезы, когда оскорбленный левит резал ножом свою наложницу на двенадцать частей, и смеялись, когда ослица говорила рассвирепевшему Валааму человеческим голосом: «Что я тебе сделала, что ты бьешь меня вот уже третий раз?»
Слуга приносил из подвала двуручный сосуд с охлажденным фасосским вином, я наливал его в кубки и чувствовал себя счастливейшим из симпосиархов. Правда, в отличие от эллинских мастеров застолья я никогда не портил вино водой. Вино можно размешивать только старым густым вином, чтобы улучшить вкус молодого.
У нас было коровье масло и хлеб из первосортной муки, ягнятина, копченая рыба, выдержанный сыр и вяленые оливки; птица, тушенная в козьем молоке. О, если бы души людей так же легко усваивали мудрость мира, как их тела усваивают пищу! Тогда бы не было обид и недоразумений, войн и ревности, пусть даже священной.
Гита полюбила меня. Слушая мои истории, она подолгу мечтательно смотрела на меня, приоткрыв рот, в котором виднелись белые и крепкие, как у юной девушки, зубы.
Вскоре благодаря нам обе старые девы перестали быть девами, но избавить их от старости мы были не в силах. От старости избавляет только смерть.
Но мы разожгли огонь, который они гасили в себе столько лет! Они стали настоящими рыжими бестиями в постели, и это было прекрасно. Это было гармонией двух женщин и шестерых мужчин – им хватало нас, а мы были полностью удовлетворены ими.
Следует упомянуть, что у Гиты было больше веснушек на щеках и носу – эта деталь мне кажется исключительно важной, ведь по количеству и расположению звезд можно найти дорогу к дому, если он существует, а по веснушкам на личике немолодой пылкой женщины – путь к недолгому счастью. В свое оправдание добавлю, что счастье вообще не бывает долгим. Не правда ли?
Жаркими ночами я склонялся над Гитой, запустив пальцы в ее густые рыжие волосы, и целовал в губы, касаясь кончиком языка двух ее прекрасных верхних зубов, а потом она скакала на мне, будто парфянский катафракт[63], осыпая все вокруг стрелами своей страсти. Когда у меня кончались силы, ее ублажали ученики, в том числе Матфей, этот старый мешок с навозом тоже изголодался по мускусной женской плоти. Иногда после разгульной ночи я просыпался в обнимку с Тали (ее лоно было чуть уже, и стонала она чуть громче), а иногда – в обнимку с родным Иудой. Меньше всего забавлялся с сестрами Филипп, но это было понятно: тот, кто однажды распробовал тесный зад юноши, всегда найдет повод выскользнуть из женских тенет. Он часто вспоминал Иону, улизнувшего от него любовника, и проклинал эллина, с которым тот сбежал.
Глава 29Деметрий
Когда люди узнали, что я перебрался из Кафарнаума в Хоразин, ко мне снова потянулась череда больных, увечных и тех, кто просто нуждался в утешении и совете. Чаще стали приходить люди, которые просили меня стать судьей в том или ином деле, но я старался избегать этой роли, чтобы не дразнить власть, и отправлял их либо к старшему раввину, либо в канцелярию римского гарнизона. Приходили простаки, которые хотели всего лишь поглазеть на меня и поцеловать мою сандалию.
Я принимал людей в одной из комнат первого этажа. Там был деревянный пол, а через два окна проходило достаточно света. В углу – очаг с дымоходом. По моей просьбе в эту комнату был внесен стол с поверхностью из мрамора, а на полках я расставил горшочки со снадобьями и разложил инструменты, в том числе новые, специально выкованные по моим рисункам, – работу искусного кузнеца оплатили наши хозяйки.
Посоветовавшись с учениками, я стал брать плату за лечение, в основном с людей состоятельных. Это позволило избавиться от тех, кто хотел просто поболтать с известным учителем о какой-нибудь ерунде – например, о том, можно ли на праздник Пурим печь печенье в форме ушей любовника царя Артаксеркса, – тем самым растрачивая и мое, и свое время.
К тому же мы прекрасно знали, насколько зыбким является любое благополучие, и хотели скопить на будущее немного серебра.
Вырвать зуб и обработать рану настойкой – один ассарий.
Вырвать коренной зуб – два ассария.
Вправить вывих – одна драхма.
Наложить дощечки и зафиксировать сломанную руку – две драхмы.
Утешительная беседа с тем, кто всего боится, – одна драхма.
Молитва за богатого и грешного человека – один серебряный сикль.
Исцеление того, кто беснуется в новолуние и без ума лезет то в огонь, то в воду, – три драхмы.
Почистить и прижечь гноящуюся рану – три драхмы.
Благословение на паломничество в Храм – два ассария.
Благословение на торговую сделку – цена по договоренности.
Средство от мужской слабости – три драхмы.
Обрезание младенца – пять ассариев.
Предсказание больному смерти с точностью до года – семь драхм.
Предсказание больному смерти с точностью до полугода – десять драхм.
Зелье от укуса змеи – бесплатно.
Окуривание дома фимиамом от злых духов – четыре драхмы.
Сведение бородавки – три лепты.
Приворот умного мужчины – пятнадцать драхм.
Приворот обычного мужчины – пять драхм.
Легиним[64] желчи льва (для ритуала ослабления врага) – один сикль.
Сосуд настойки от бессонницы (полынь, хмель, мята) – две драхмы.
Судороги, удушье, черная болезнь, избавление от ночных кошмаров, ревматизм и насморк… То, что человек получает даром, имеет для него малую цену, это относится и к исцелению. Я брал с людей деньги и тем самым помогал им ощутить радость от того, что здоровье можно купить. Купить! Прямо сейчас! А не ждать годами бесплатной милости капризного Бога, как это делают калеки и прокаженные возле Шилоахской купели.
Когда ко мне приходили искать утешения истеричные женщины, я часто совокуплялся с ними во врачебной комнате, и это было лучшее, что я мог для них сделать. Иногда они оказывались девственницами, и я брал с них обещание никому не говорить о происшедшем, чтобы меня не преследовали их родственники. Некоторые приходили вновь. Некоторых я пугал, чтобы не проболтались. Ничто так хорошо не связывает женский язык, как страх проклятия.
Гита и Тали ревновали меня к этим женщинам, но ничего не могли поделать. Как не в моей власти было исцелить всех вокруг, так не во власти сестер было заполучить меня всецело. Впрочем, пока в отношениях мужчины и его женщин есть какая-то незавершенность или тень обиды – эти игры и острее, и ярче.
Кстати, действенное средство для тех, кто никак не может забеременеть, – выжигание клеймом слова «пуриют»[65] на животе женщины. Но без соития все равно ничего не выйдет.
Я чаще стал исцелять душевнобольных. Обычно им требовалось только внимание, доброе успокоительное слово. Многие врачи (и не только среди евреев) пытаются лечить своих безумных подопечных, запирая их в темных комнатах, связывая, избивая, опаивая крепким вином и заставляя слушать громкую музыку, но это глупо. И столь же бесполезно, как исцеление посредством молитв Богу, в которого давно не веришь.
Душевнобольных надо побуждать к умственной деятельности, к занятиям гимнастикой и даже к ораторской деятельности.
Признаюсь, мне нравилось брать солидные суммы с недалеких и жадных в привычных обстоятельствах людей. Выслушав жалобы на боли в желудке от какого-нибудь хозяина постоялого двора, я советовал ему есть по утрам кашу на молоке, давал маленький сосуд с миндальным маслом (принимать по утрам вместе с кашей) – и брал за это пять сиклей. На его красном мясистом лице написано: подлец и жулик! И вот, скуля от огорчения, он достает из своего пояса пять серебряных монет. Как приятно наблюдать за этим!
Но деньги я брал не со всех, хотя у меня и появилась страсть к накоплению, за которую я себя укорял. Когда приходил мучимый каким-то недугом бедняк в рваном синдоне[66], я, конечно, лечил его бесплатно.
Неграмотные, мелочные, пустые люди наполняли мои дни своими реальными болезнями и призрачными фобиями, а мне иной раз хотелось побеседовать с мудрым человеком. Но в Хоразине, как и везде, почти все жители влачили дремотное существование, и мне полезнее было поговорить с деревьями в саду, чем с ними, – по крайней мере, оливы и смоковницы не могли ответить какой-нибудь глупостью. Конечно, в городе жило несколько семей римской знати, в том числе префект с женой, это были образованные люди, но они, как и местное духовенство, избегали моего общества. С учениками же у меня никогда не было полного душевного доверия, и, более того, иногда я замечал, что они стыдились меня, как стыдятся отца дети, а я, что уж тут скрывать, смотрел на них немного свысока и уж точно не считал мудрецами.
Поэтому я очень обрадовался, когда однажды ко мне приехал из Дамаска ученый человек по имени Деметрий. Он поведал, что утратил радость жизни, и поэтому, когда услышал где-то про целителя из Галилеи, сразу отправился в путь. Деметрий хотел познакомиться со мной и получить лекарство от меланхолии, а я был рад лишний раз убедиться в том, что в меня верят не только болваны. Он привез новости из столицы провинции, а главное, с ним можно было обсудить вопросы медицины, поговорить о философии и поэзии.
Я подробно расспросил Деметрия обо всем, чем он занимается. Когда-то, работая в Александрийской библиотеке, я вместе с тем обучался обращению с металлами и другими веществами у одного из жрецов Гермеса и поэтому довольно быстро смог установить причину недуга Деметрия – она заключалась в отравлении ртутью, с которой он экспериментировал в своей мастерской, пытаясь отыскать дешевый способ золочения посуды по заказу какого-то торговца-римлянина. Он уже почти создал ксерион – средство для излечения и для видоизменения металлов, но вдруг впал в тяжкое уныние.