Я объяснил, что он должен вывести ртуть из своего тела, и только тогда серая, как волны Северного моря, печаль, оставит его.
– Как же это сделать, Йесус? – спросил Деметрий.
– Известно, что в мире есть семь металлов, и каждому соответствует своя блуждающая звезда[67], – сказал я. – Ртутью управляет Кохав[68], притягивая ее утром и отдавая вечером, поэтому тебе следует до восхода солнца раздеться донага на каком-то возвышенном уединенном месте, встать лицом к востоку, найти в небе звезду Кохав и громко произнести: «Возвращаю тебе твой дар!» Затем нужно до рассвета танцевать плавный танец, подставляя бока, плечи и зад свету этой звезды и похлестывая себя пучком веток цветущей жимолости, которая распускается как раз в конце месяца ийара[69], когда бледный лик Кохав виден лучше всего. Встретить рассвет таким образом надо семь раз либо девять раз, если после семи не почувствуешь радость жизни.
Я смог вдохновить Деметрия – он заметно приободрился, представляя, как вернет звезде ее тяжелый дар, выйдет наконец из ее тени. Мне было жаль его, ведь большую часть жизни он провел за опытами в сумрачной мастерской. Еще я сказал ему, что от меланхолии помогает закапанная в нос желчь фазана и делать это надо одновременно с манифестациями перед звездой. Деметрий записал мои советы на куске папируса.
Прощаясь, он сказал, что всегда будет рад принять меня в своем доме в Дамаске, и объяснил, как я могу его там найти. А еще он подарил мне написанную на эллинском наречии книгу стихотворений Николаоса Дамасского «Семя единорога», которая привела меня в восторг, – я знал, что этот человек был историком и учителем Клеопатры Селены, царицы Киренаики, но он оказался еще и безупречным поэтом, которого я не побоюсь назвать арбитром изящества. Эти папирусы в кожаном чехле, перевязанные лентой, стали для меня поистине царским подарком. Николаос Дамасский отрицал в этой книге все ценности мира, чтобы нежно, непринужденно, но властно воздействовать на мир.
В своей врачебной комнате я с жадным интересом слушал новости, которые рассказывали люди, приходившие из Иерусалима. Какие указы издал префект? Какие товары нынче в цене? Какие новые проповедники дали о себе знать? Что слышно о моих двойниках? Не упоминал ли меня кто-то из духовенства в публичных выступлениях? Какие военные действия начались или закончились в сопредельных странах? Не помер ли кто-нибудь из старцев Синедриона? Не появилась ли новая замечательная книга? Мне казалось тогда, что Израиль готовится к событиям, которые изменят устройство мира. И я хотел принять в этом участие.
Глава 30Плод
Ко мне пришла беременная женщина из Сепфориса, которая жаловалась на боли и кровотечение. Я осмотрел и расспросил ее, послушал ритм сердца, пощупал живот и понял, что ребенок занял неправильное положение – вне утеруса[70]. Прежде я сталкивался с подобным и знал, что женщина может умереть. Было удивительно, что плод до сих пор не отторгся и продолжал расти. Спасти женщину могло только освобождение от него, и сделать это следовало как можно быстрей.
Она сказала, что тайно покинула свой дом, потому что муж не хотел отпускать ее ко мне, мечтая о сыне-наследнике, а местные лекари из числа правоверных евреев лишь советовали ей усердно молиться о благополучных родах и пить побольше козьего молока по утрам. Боли становились сильнее. Эта разумная женщина выбрала момент, когда ее муж, мастер артели каменщиков, отлучится по делам в Кесарию, и отправилась ко мне.
Я объяснил ей, что ее ждет, и предложил освободиться от плода. Она без колебаний согласилась. Был солнечный полдень, и я дал ей час на подготовку: ей следовало освободить кишечник и мочевой пузырь, сбрить волосы на лобке и подмыться. Я должен был завершить все это до сумерек – свечи и лампы не давали необходимого для операции количества света.
Я велел Иуде развести огонь в печке, а сам приготовил губку, пропитанную млечным соком сильфии, и медный пессарий с острыми резцами на конце. Симон воскурил в треножнике ароматные смолы с добавлением успокаивающих трав.
Женщина легла на стол – ногами к окну, к свету. Она дрожала от страха. Я дал ей выпить вина с соком миррового дерева и толчеными семенами белены, чтобы боль переносилась легче. Идеальное средство забвения – это, конечно, несколько египетских лилий, съеденных вместе со стебельками, но в окрестностях Хоразина они не росли.
Андрей, Симон, Филипп и Матфей держали женщину за руки и ноги.
Иуда двумя руками держал расширитель лона. Я заглянул во чрево женщины, стараясь понять расположение органов и плода, которое помнил по рисункам в одной греческой рукописи, ее мне показывал целитель Априм. Действовать предстояло вслепую, при этом быстро и осторожно. Женщина громко заплакала, и Андрей погладил ее ладонью по голове, как ребенка. Она умолкла, стиснув зубы.
С помощью длинных и тонких щипцов я ввел глубоко в ее лоно пропитанную ядовитым соком сильфии губку, чтобы плод поменял положение и его удобнее было ухватить пессарием.
Следовало подождать несколько минут.
Я нагрел пессарий в очаге и дал ему остыть.
Затем вынул губку.
Я рисковал. Женщина могла умереть, и тогда меня обвинили бы в убийстве. Вероятно, мне удалось бы сбежать, пока никто не узнал о случившемся… Но отказать в помощи этой женщине я не мог. В Галилее полно целителей, которые справились бы и с больным зубом, и с переломом, но сделать эту сложную операцию мог только я. Это был мой долг, написанный огненными буквами на скрижалях моего сердца.
Я велел ученикам держать ее крепче, еще теплым от нагрева пессарием проник в нее, ухватил плод за голову и потянул на себя. Женщина завопила. Матфей, державший ее правую ногу, побледнел и чуть не потерял сознание.
– Держи крепче, старый дурак! – крикнул я, и это привело его в чувство. На мгновение я задумался, что делать: попытаться вытянуть плод весь сразу либо доставать по частям. Первый способ предпочтительнее, но сложнее – выше риск кровотечения. Я решил попробовать. Стараясь не сжимать ручки пессария слишком сильно, я потянул плод наружу, чувствуя, как он едва заметно сопротивляется.
Было удивительно, что такой маленький человек может цепляться за жизнь, на самом деле увлекая в смерть и себя, и женщину. Да, воистину нет младенца, который был бы способен пожертвовать собой ради матери. Подобно дикому зверю, он стремится только к своей жизни, у него нет другой цели, нет сожаления и сочувствия, нет осознания вины. И непокорная дрожь его тела сродни дрожи осмысленной ненависти, потому цель того и другого – причинение бесполезного зла.
На крики женщины я не обращал внимания, но она пыталась подняться со стола, и ее движения мешали мне.
– Лежи тихо! – крикнул я. – В этой комнате смерть ждет, когда я сделаю неверное движение рукой! Ты мне мешаешь!
Она нашла в себе силы лежать спокойно, но стала кричать еще громче. Впрочем, я знал, что слишком сильной боли у нее не должно было быть. Она кричала больше от ужаса, от осознания того, что ее тело – игрушка в руках шестерых мужчин, один из которых вжился в роль врача, сам не зная, кто он на самом деле.
Вынуть плод целиком не получилось, видимо, из-за несовершенной формы пессария, и я с силой сжал его ручки. Голова отделилась, я вынул ее и бросил в корзину, стоявшую рядом, а затем аккуратно достал остальное, откусывая плоть по частям и радуясь тому, что из женщины вытекает не так много крови, как могло бы. Потеря крови и невозможность ее остановить – самое опасное при таких операциях. Еще я боялся последующего воспаления, но женщина оказалась здоровой и сильной и должна была выжить.
Когда, по моим расчетам, весь плод был извлечен, я заглянул в ее лоно. Оно было чистым.
Я вытер пот со лба. Весь мир в то мгновение слегка изменил траекторию, по которой летел в бездну.
Женщина плакала, понимая, что родилась вновь. Я гордился выполненной работой. Вышло мало крови, а значит, не пострадали важные органы, и при желании эта женщина сможет забеременеть вновь, хотя я на ее месте не стал бы этого делать.
Я договорился со смертью, и совершилось чудесное избавление от жизни ради жизни.
Два дня женщина набиралась сил – лежала в комнате наших добрых хозяек, которые ухаживали за ней, как за своей третьей сестрой.
У нее даже не было жара.
Она предложила мне деньги, но я отказался.
Затем она отправилась домой, сообщить мужу-каменотесу, что появление наследника откладывается.
Прощаясь, она целовала мои руки.
Я строго запретил ученикам рассказывать о проделанной операции, чтобы не возмущать общество Хоразина и подольше задержаться в этом светлом городе на холме, где у нас снова был большой дом. Переселяться опять куда-нибудь в рыбный амбар не хотелось.
Публий Овидий Назон считает, что есть лекарство от любви[71] и даже приводит изящные рецепты, но спасти от плода любви не может никакой поэт, здесь нужна твердая рука врача. И, пожалуй, спасение женщины – не единственный аргумент в пользу этой операции, ведь даже мудрый, как пророк, Аристотель сказал, что если у супругов против ожидания зарождаются дети, то плод должен быть вытравлен. Он установил, что зародыш человека идентичен зародышу растения, а чего нам стоит вырвать сорняк?
Есть и другие способы: можно заставить женщину носить тяжести, можно дать ей рвотное или слабительное зелье, но пока еще нет ничего лучше металлических щипцов, изобретенных медиками Рима.
Глава 31Слепой
Конечно, не всех я мог исцелить, и были дни, когда Хоразин становился ареной моего бессилия. Что делать с человеком, у которого одна нога короче другой? Я рекомендовал надевать на короткую ногу сандалию с толстой подошвой. Он пришел издалека, из Газы, ждал чуда, ждал, что я выправлю ногу, наращу ее с помощью праха земного, а я дал ему короткий совет и выпроводил на улицу. Наверное, возможность чуда есть даже в таком случае, но тогда у человека должна быть великая цель – мало только одного желания нравиться женщинам в Газе. Вообще, Бога не очень интересуют наши любовные неудачи, но это хорошо, потому что на наши успешные любовные прегрешения он тоже смотрит сквозь пальцы. Если бы мы знали, как именно Всевышний реагирует на тот или иной наш поступок, мы могли бы управлять его действиями, а это еще никому не удавалось, даже самым отчаянным праведникам. А те из них, кто смог уловить отблеск сумасшедшей гармонии, сразу теряли рассудок и уже не могли ничего связно объяснить.