Бороду из пакли и медный взгляд скрывала тень глубокого капюшона, к тому же Лазарь скорбно сутулился, пряча лицо, и поэтому был вполне человекоподобен.
Ученики, Магдалина и другие наши женщины стояли возле дома рядом с Марфой, которая, увидев куклу, тут же потеряла сознание – осела на землю, и Андрей едва успел подхватить ее, чтобы она не ударилась головой. Все застыли в изумлении.
Не обращая на них внимания, Лазарь направился к воротам, а я поднялся по лестнице на крышу дома, чтобы лучше было видно происходящее.
Глиняный Лазарь открыл ворота, точнее – толкнул руками так сильно, что сломал засов. Толпа, увидев его, в ужасе расступилась.
– Слава Йесусу! – донесся его голос, будто исходящий из недр земли. – Я Лазарь! Падут стены Иерусалима! Идите и берите без серебра и платы вино и молоко!
Вечерело; тяжелыми шагами Лазарь двигался сквозь толпу, отбрасывая длинную тень, еще более невообразимую, чем он сам. Меня переполнял восторг, я чувствовал себя создателем новой жизни, пусть и бездушной, но – жизни! В конце концов, согласно Аристотелю, живо все, что имеет форму.
– Йесус, я хочу тебя! Уйди, бестия! Не сейчас! Твоя похоть безмерна! – продолжал исторгать слова Лазарь, и я удивился мощи его глиняной глотки. – Тише! Падут стены Иерусалима! Анафема!
– Лазарь воскрес и стал пророком! – крикнул кто-то.
– Кто не верит Йесусу… мельничный жернов на шею! – гремел Лазарь на всю улицу. – Истинно говорю вам!
– Он разрешил нам брать вино бесплатно, – раздался еще один голос. – Идемте к торговым рядам! Лазарь, веди нас!
Поднялся шум, и толпа сомкнулась вокруг него. Я боялся, что ему случайно оторвут руку или свернут голову, но все держалось на удивление крепко. Глиняный Лазарь шел по улице к неведомой цели. Он делал благословляющие жесты правой рукой, и это было странно, потому что этому я его не учил. Наверно, и телесные люди, и глиняные в определенных обстоятельствах действуют одинаково, согласно законам вселенской механики. Движения глиняного Лазаря были нелепы, но исполнены достоинства, и я подумал, что он вполне может стать священником. Он ничего не знал и ни о чем не думал, произносил только несколько фраз, но в его теле гнездились животворящие страсти и среди них – тупое упорство, а это самое главное качество для священника.
Марфа пришла в себя, Иуда увел ее в дом. Ко мне на крышу поднялись Андрей и Филипп. Люди продолжали неистовствовать вокруг Лазаря – процессия уходила все дальше.
– Йесус, это поразительно, – сказал Андрей. – Я всегда верил в тебя, ты поистине великий учитель! Скажи, долго ли еще сможет двигаться эта кукла?
– Думаю, несколько недель, – ответил я. – Но если будет бродить на солнце, высохнет и рассыплется быстрее. Впрочем, если регулярно увлажнять его… На всякий случай я научил его говорить «окропите меня водой». А если кто-то догадается заглянуть ему под капюшон и стереть первую букву в слове «эмет» на лбу – он сразу погибнет, превратится в бездвижную кучу тряпья и глины, потому что тогда слово «истина» станет словом «смерть»[104].
– Учитель, а ведь ты мог бы создать из глины идеального любовника, – сказал Филипп. – Самого прекрасного в мире, всегда полного сил и послушного, который никуда не сбежит.
– Можно создать легион любовников и покорить с ним империю Рима, – ответил я. – Потому что только любовь способна противостоять регулярной армии. Вот удивится какой-нибудь очередной Помпей[105], увидев наше войско!
Мы засмеялись.
Темнело. Шум толпы стих вдали. Синий сумрак накрыл Вифанию. Я думал о том, что, выпустив нового Лазаря в мир, сразу потерял с ним связь. Так и Бог, если он есть, теряет связь с каждым новорожденным человеком. А дети, едва научившись ходить, навсегда уходят от родителей. Да, между всеми нами – бездна.
Поэтому я всегда с презрением смотрел на родственные связи и семейную жизнь. Мне казалось, что я пришел разлучить человека с отцом его, дочь – с матерью, а какую-нибудь невесту – с женихом. Однажды я увел чужую невесту прямо накануне свадьбы. Это случилось в Масаде. Впрочем, она вскоре вернулась домой, поняв, что я не могу дать ей ни спокойствия, ни достатка.
Вечером мы все вместе поужинали при свете ламп в трапезной – я сидел в кресле хозяина, переселившегося под смоковницу. Марфа плакала, не понимая, почему ушел ее оживший супруг. Когда все отправились спать, я с Магдалиной занял комнату, где создал глиняного человека. Я выпил много вина, был возбужден и почти счастлив. Из остатков веревки, которая понадобилась при изготовлении куклы, я сделал подобие уздечки и надел ее на голову Магдалины. Она встала на четвереньки. Я взнуздал Магдалину и накинулся на нее сзади. Мы долго совокуплялись на деревянном ложе, циновки которого еще немного воняли покойником и были измазаны глиной, но я чувствовал только упругую и одновременно податливую плоть блистательно похотливой женщины; она сжимала зубами веревку, впившуюся в уголки рта, ее клитор[106] блаженно набух, я массировал его пальцем, двигаясь все быстрее, а потом излил в нее семя, крича от радости, с таким чувством, что умер и родился вновь – к вечной, незамутненной, истинной жизни.
Наверно, в тот момент я уподобился Богу посредством экстаза. Ведь именно экстаз Филон Александрийский[107] считает вратами в небо, а этому человеку я верю, потому что он не только умен, но еще и один из самых богатых евреев в Египте. К тому же он считает, что еврейский Бог не должен принадлежать только евреям, а это смелое и поистине остроумное утверждение. Я всегда хотел встретиться и поговорить с Филоном, но снизошел бы он до меня, бродяги, так и не переступившего порог иешивы?[108] Возможно… Мне кажется, он знает что-то такое о Логосе, чего не знаю я, хотя с его помощью исцеляю людей и могу заставить шевелиться глиняную куклу.
В доме Марфы мы пробыли четыре дня. Она все хотела идти искать своего Лазаря, чтобы вернуть его домой, а я отговаривал ее, ссылаясь на то, что он теперь служит исключительно Богу. Я заверял Марфу, что муж по-прежнему любит ее и не забыл после воскрешения, просто теперь выполняет очень, очень важную миссию.
К тому времени глиняный Лазарь ушел уже далеко от Вифании, увлекая за собой группу людей, которые сочли себя его учениками.
Если добавить в глину немного теплой менструальной крови, искусственный человек будет отзывчивым и аккуратным. Если добавить слюну бешеной собаки, из него получится храбрый солдат. Кровь летучей мыши сделает его быстрым и ловким, а сок дерева лесного ореха с маслом мяты – исполнительным и покорным. Растертые в порошок земляные черви помогут ему принимать правильные решения и даже немного хитрить. Толченное с известью дерьмо гиены – это учтивость и благочестие. Есть еще много ингредиентов, которые наделят infans terram[109] разными качествами. Если когда-нибудь у меня будет хорошая мастерская в укромном месте и возможность спокойно работать, я, пожалуй, смогу сделать совершенную куклу.
Чернила, которыми я написал этот фрагмент, приготовлены из куфи[110], жженых орехов злобы[111], купороса, квасцов, сушеных пиявок и арабского клея, затем над ними прочитана особая молитва при убывающей луне. Это мера предосторожности. Метод оживления материи, изложенный здесь, опасен в руках фанатически верующего или душевнобольного человека, потому что он может создать и возглавить армию, с которой расширит территорию своего безумного мира, а не пространство любви. Свойства этих чернил таковы, что подобные люди увидят здесь всего лишь строки Священного Писания, которое безобидно и бесполезно, потому что известно всем.
Глава 37Дафей
Синедрион сразу узнал о том, что я воскресил Лазаря. Неудивительно, Иерусалим всего в пятнадцати стадиях от Вифании, и туда поспешили люди, неся эту благую весть. Ничего, пожалуй, не воодушевляет человека больше, чем возможность воскреснуть, но мало кто задумывается, зачем ему это надо. Что хочет сохранить человек, если его тело, как установил Герофил, на три четверти состоит из влаги? Остальное – трагический клубок слов, страстей, привычек, ужаса перед будущим и надежды, которая все это соединяет, но не существует сама по себе.
Я подарил людям надежду, и пусть она была из глины и тряпок – толпе этого достаточно. Тот, кто управляет надеждой, управляет миром. Именно поэтому обеспокоился Синедрион. Первосвященник Каиафа и все его левиты, вместе взятые, не могли сделать ничего нового, они только наблюдали за бесконечным жертвоприношением в Храме, лили масло в светильники и принимали от верующих серебряные сикли для священной казны. Они не могли вымолвить ни одного живого слова, держась за власть, как умирающий старик держится немеющими пальцами за край своего ложа. Они утомили Бога однообразием и бессмысленностью своего служения.
Думаю, избавиться от меня сразу и решительно у них не получилось потому, что Синедрион никогда не бывает единодушен. Саддукеи заняли в нем большинство мест и терпеть не могут фарисеев, которых народ любит больше и которые приравнивают к Слову Божию письменное Предание. Саддукеи подыгрывают Риму, а фарисеи – черни. Да еще есть среди этих почтенных мужей риторы, представляющие интересы богатых купцов, землевладельцев и аристократии. Они, как всегда, боролись друг с другом, а я являлся силой, которую можно было привлечь на свою сторону. Так и решил поступить первосвященник Каиафа, хотя не знаю зачем, ведь его власть была незыблемой. Наверно, он решил поиграть со мной и посмотреть, что из этого выйдет.
Произошло это так. Мы покинули дом Лазаря в Вифании и отправились в Иерусалим. Был полдень. Толпа, сопровождавшая нас, значительно увеличилась. Я понимал, что должен войти в город триумфатором – человеком, который смог воплотить в себе чаяния народа. Я волновался, продумывая, как вести диалог с Синедрионом, как предложить свои реформы… Я представлял себя в огромных покоях префекта провинции, мы обсуждали с ним, как перестроить Иерусалим, ведь преобразования на землях Израиля надо начинать с главного города… Я мысленно говорил с префектом о том, что надо немедленно и навсегда запретить казни на крестах, объяснял, что необходимо создать вместо иешив новые бесплатные школы для всех, где можно будет изучать философию, математику, астрономию и медицину… Префект удивлялся, но был согласен со всеми предложениями, ведь он образованный римлянин, а не сумасбродный старец из Синедриона… Я видел Иерусалим без рабов, со множеством деревьев на улицах, в нем не было недовольных людей, а тот, кто нуждался, всегда получал помощь. Вся земля Израиля вслед за этим меняла свой облик, а римляне удивлялись тому, как прекрасна и благоразумна их далекая провинция.