иципалитеты подхватили лозунг, объявляя свои территории «безъядерной зоной». Организация «Движение за ядерное разоружение» начала терять поддержку, наивысшую точку которой она достигла в 1981 году, хотя она оставалась сильной и представляла опасность. Наиболее непростым был вопрос реального контроля над крылатыми ракетами. Решение о модернизации ядерных ракет средней дальности в Европе было принято под давлением со стороны европейцев, в частности немцев, которые стремились предотвратить «развод» между Америкой и европейскими крыльями НАТО. Американцы сделали разработки и заплатили за ракеты, а соответственно являлись их собственниками, сильно сократив затраты для европейских правительств. Конгресс США сильно сопротивлялся тому, что любые ракеты, которыми владеют США, должны контролироваться США. Однако американское право собственности явно имело бы последствия, если бы когда-либо дело дошло до принятия решения по применению ядерных средств. В Великобритании недоверие к Соединенным Штатам было ясно из вопроса о необходимости «двойного ключа» – то есть, вопроса о том, должно ли существовать некое техническое соглашение, гарантирующее, что США не смогут применить эти орудия без согласия британского правительства. Это должно было выйти за рамки существующего договора о том, что США не будут применять ядерное оружие, расположенное на территории Великобритании без англо-американского «совместного решения». Соединенные Штаты предложили нам возможность двойного ключа с самого начала, однако для реализации этого варианта нам бы потребовалось самим приобретать оружие, которое было невероятно дорогим. Джона Нотта, еще до того как он покинул пост министра обороны, привлекал вариант двойного ключа. Но ни Майкл Хезелтайн, ни его преемник, ни я не разделяли этот взгляд. Великобритания никогда не осуществляла реальный контроль над системами, принадлежащими и укомплектованными персоналом США. С моей точки зрения, просить сейчас США разобраться с этим прецедентом было бы нечестно, и в этом не было необходимости. Кроме того, чем больше советскому руководству рассказывали о том, как и на каких условиях можно применять крылатые ракеты, тем менее эффективными они становились как средство сдерживания. Советы, возможно, были убеждены в том, что в последний момент британское правительство не согласится с их применением. И наконец, применение двойного ключа в Великобритании могло бы поднять вопрос о соглашениях где-либо в Европе в целом. В ФРГ согласиться с развертыванием крылатых ракет и ракет «Першинг–2» могло как правительство, так и общественное мнение, но только при условии, что спусковой крючок не будет приведен в действие немцами. Итак, руководствуясь этими соображениями, я убедилась во время беседы с Вашингтоном, что ситуация была удовлетворительной с точки зрения британской безопасности и обороны, и 1 мая 1983 года я лично согласовала с президентом Рейганом точную формулировку, которую мы используем в описании. Однако я знала, что отстоять нашу линию будет трудно: не только из-за тех, кто выступает против ядерного оружия, но и из-за огромного числа наших же сторонников – как среди парламента, так и вне его, – имевших сомнения на этот счет. Кроме того, в вопросе о двойном ключе большинство новостных газет выступали против. Мы старались избежать самых видимых признаков развертывания в преддверии или в ходе предвыборной кампании 1983 года, когда на демонстрации уходили все полицейские ресурсы. Мы чуть ли не до последнего момента планировали осенние выборы. Однако все сложилась так, что выборы прошли в июне, и особых трудностей в этом вопросе не возникло. (Пусковые установки и боеголовки прибыли в назначенный срок в ноябре.) Но по всей Европе ситуация была более сложной. В Германии и Италии раздавалась серьезная общественная критика в адрес предложения НАТО «нулевого варианта», которое большинство сочло нереалистичным. А советские лидеры готовили крупную агитационную кампанию. Было крайне важно, чтобы политика НАТО в отношении контроля над вооружениями была правильно подана и чтобы это могло сплотить альянс. В среду, 9 февраля, у меня состоялась встреча на Даунинг-стрит с Джорджем Бушем, на которой обсуждались эти вопросы. У вице-президента было особое поручение от президента Рейгана – поддерживать отношения с европейскими правительствами, что он и демонстрировал с большим искусством. Он всегда был очень хорошо подготовленным и отличался дружелюбием и прямотой, и доказательством того, что это отражало его личность, а не было игрой на публику, служила преданность ему тех, с кем он работал, о которой было хорошо известно. Теперь я внушила премьер-министру, что американская администрация должна взять на себя новую инициативу в переговорах по РСМД. Целью должна стать возможность временного соглашения, по условиям которого ограниченное сокращение со стороны СССР было бы уравновешено сокращенным развертыванием со стороны США, при этом не было бы отступления от «нулевого варианта» как нашей конечной цели – то есть полного уничтожения ядерного оружия средней дальности.
Господин Буш отчитался перед президентом Рейганом, проинформировав его о моем видении ситуации, а в среду, 16 февраля, я получила послание от президента США. На данном этапе он не был склонен брать на себя какие-либо обязательства в отношении новой инициативы, но сказал, что охотно рассмотрит любые резонные альтернативные идеи для достижения того же результата, который давал «нулевой вариант». Это не казалось мне достаточным. Двумя днями позже я ответила, связавшись по горячей линии. Я подчеркнула, что визит вице-президента Буша в Европу был успешным, но указала на то, что одним из его следствий должно было стать возникновение чаяний. Я надеялась, что речь, которую президент Рейган должен будет произнести вскоре и в которой будут затронуты эти вопросы, сможет выйти за рамки переформулирования позиции США и укажет, в каком направлении она могла бы развиваться. Но оказалось, в заявлении президента США не было ничего нового. Поэтому в личных беседах я продолжала подталкивать к тому, чтобы сделать следующий шаг, при этом сохраняя на публике полную поддержку американской позиции. Затем в понедельник, 14 марта, президент Рейган направил мне еще одно послание. В нем говорилось, что он дал распоряжение о том, чтобы провести срочное рассмотрение позиции США в отношении переговоров по РСМД, на основе которого будут созданы инструкции для группы переговоров по вооружениям США. Вместе с тем, он попросил, чтобы со стороны европейцев не поступало требований гибкости США и, в частности, попросил меня выразить уверенность в тесной согласованности политики наших стран. Я ответила ему в теплом тоне, поприветствовав его решение. В среду, 23 марта, президент сообщил мне о результатах своего рассмотрения. Придерживаясь «нулевого варианта» как конечной цели, главный представитель США на переговорах Пол Нитце перед окончанием нынешнего раунда переговоров сообщит советскому руководству в Женеве о том, что США действительно готовы обсудить временное соглашение. Американцы могли остановить развертывание какого-то (пока еще неопределенного) количества боеголовок на тех условиях, что СССР сократит число боеголовок на ракетах ЯССД дальнего радиуса действия на подвижной установке до уровня, равного в глобальном масштабе уровню США. Я вновь поприветствовала его решение, однако высказала аргумент, что он должен подумать и указать реальные цифры. На самом же деле, предложение президента, о котором было объявлено 30 марта, не содержало этих данных. Но все же, его умеренная гибкость сказалась благотворно на общественном мнении и попутно помогла нам провести кампанию перед всеобщими парламентскими выборами в Великобритании, которые были не за горами.
Во время этой предвыборной кампании вопросы обороны имели огромное внутриполитическое значение. При этом у меня не было ни малейшего сомнения в том, что их результат в конечном счете будет зависеть от экономики. Наш экономический курс уже был изложен в бюджете 1981 года. Теперь нам нужно было довести эту стратегию до конца. То, что к этому моменту нам удалось оплатить расходы в связи с фолклендской операцией из резерва непредвиденных расходов, не подняв ни на пенни налоги и наблюдая лишь за незначительными колебаниями на финансовых рынках, – все это было ярким свидетельством разумного расходования государственных средств. Экономика уже начинала восстанавливаться, и это бы произошло еще быстрее, если бы не застойная ситуация в мире. Конечно, ложкой дегтя в бочке меда была безработица, уровень которой все еще значительно превышал три миллиона человек. В кампании было бы крайне важно объяснить, почему так сложилась ситуация и какие меры в отношении нее мы предпринимаем. Наша способность успешно разрешить этот вопрос стала бы тестом не только на наше красноречие и эффективность, но и на зрелость и понимание со стороны британских избирателей.
В отличие от некоторых коллег, я ни на миг не переставала верить в то, что, при прочих равных условиях, уровень безработицы был связан с чрезмерной властью профсоюзов. Союзы вытеснили с рабочего рынка многих своих членов, требуя непомерно высоких зарплат за неэффективное производство, которое делает британские товары неконкурентоспособными. Поэтому и Норману Теббиту, моему новому министру по вопросам занятости, и мне не терпелось провести в жизнь дальнейшие реформы в законодательстве, касающемся тред-юнионов – реформы, которые, как мы знали, будут необходимыми и популярными, причем даже среди профсоюзных деятелей. К концу октября 1981 года Норман сумел добиться согласия кабинета в отношении того, что позднее станет законом о занятости 1982 года. К тому моменту большинство важных предложений Нормана было связано с иммунитетом, в настоящее время распространявшимся и на профсоюзные фонды. В силу положений в разделе 14 закона о лейбористских тред-юнионах и трудовых отношениях 1974 года, профсоюзы получили практически безграничный иммунитет против исков об убытке, даже в случае если коллективный протест не был предпринят с намерением или возник как продолжение трудового конфликта. Можно было не отвечать по иску за незаконные действия или незаконные действия, совершенные по их поручению их официальными представителями. Такой объем иммунитета был довольно неоправданным. Раз профсоюзы могли укрыться этим щитом, у них не было стимула контролировать то, чтобы коллективный протест был ограничен до легитимных трудовых конфликтов и чтобы при этом соблюдалось законодательство и в других отношениях. Соответственно, Норман предложил ограничить такой иммунитет до того уровня, на котором защищены физические лица в соответствии с законодательством 1980 года. Обе формы иммунитета должны быть ограничены еще больше согласно нашим предложениям, по которым отменялся иммунитет против конфликтов главным образом, но не только, по поводу оплаты и условий труда, а также против конфликтов между профсоюзами. В самом начале предложения Нормана вызывали в кабинете некое сопротивление, но большинство из нас восторгались его смелостью. Он смог учесть некоторые из доводов, приведенных в обсуждении, но пакет, утвержденный кабинетом в ноябре, в общем и целом соответствовал тому, чего он добивался