Всем своим нутром я была против того, чтобы подчиниться их давлению, и, безусловно, не было и речи об изменении тюремного режима после начала забастовки. Не стоял вопрос и о признании политического статуса. Но главный полицейский Королевской полиции Ольстера считал, что некоторые уступки до начала забастовки помогут справиться с угрозой народных беспорядков, к которым могла бы привести голодовка, и хотя мы и не верили, что можно было предотвратить голодовку, мы стремились выиграть битву за общественное мнение. Соответственно мы дали согласие на то, чтобы все заключенные могли носить «цивильную» – но не свою собственную – одежду, при условии подчинения тюремному уставу. Как я и предвидела, эти уступки не помешали голодовке.
Пока продолжалась голодовка и перспектива смерти одного или более заключенных становилась реальной, это ощущалось нами как тяжелое бремя. Когда я встретила мистера Хохи в кулуарах люксембургского Совета Европы в понедельник, 1 декабря 1980 года, он убеждал меня найти любой способ, сохранив свое доброе имя, покончить с голодовкой, хотя и был полностью согласен, что политический статус даже не обсуждается. Я ответила, что больше нам нечего им предложить. Я также не была убеждена (ни тогда, ни позже), что протестующие, даже если бы и хотели, смогли бы выйти из голодовки вопреки желанию лидеров ИРА.
Мы встретились снова неделю спустя на втором англо-ирландском саммите в Дублине. Это совещание принесло больше вреда, чем пользы, так как я, что было необычно, не вникала в детали при подготовке коммюнике, и в результате прошло заявление, что мистер Хохи и я посвятим нашу следующую встречу в Лондоне «специальному рассмотрению совокупности отношений среди этих островов». Мистер Хохи затем дал пресс-конференцию, после которой журналисты писали о прорыве в вопросе о конституции. Конечно, ничего подобного не происходило. Но ущерб был нанесен, и это стало «красной тряпкой» для юнионистского «быка».
Католическая церковь тоже сыграла роль в исходе голодовки. Во время визита в Рим 24 ноября я лично объяснила ситуацию Папе. У него было не больше симпатии к террористам, чем у меня, что он ясно показал во время своего визита в республику в предыдущем году. После того как Ватикан оказал давление на ирландскую католическую иерархию, те выступили с обращением к заключенным прервать голодовку, в то же время призывая правительство проявить «гибкость».
Разговоры об уступках и компромиссах продолжались и становились более интенсивными, а в четверг 18 декабря, когда один из узников стал терять сознание, голодовка была сразу прервана. ИРА позже утверждала, что сделала это из-за того, что мы пошли на уступки, но это было полнейшей неправдой.
Я надеялась, что голодным забастовкам теперь придет конец, как и другим тюремным протестам. Но этому не суждено было сбыться. Еще одну голодовку объявил 1 марта 1981 года в тюрьме Мэйз лидер ИРА Бобби Сэндс, и к нему временами присоединялись и другие. В то же самое время прекратился «грязный протест», якобы для того, чтобы все внимание сконцентрировалось на голодовке.
Это было началом беспокойного времени. Политически у ИРА были преимущества: сам Сэндс заочно из-за смерти независимого республиканского члена парламента на довыборах получил место в парламенте от Фермана и Южного Тирона. В целом СДЛП сдавала позиции республиканцам. Существовали предположения, которые даже разделяли некоторые из моих советников, что ИРА подумывали о том, чтобы закончить свою террористическую деятельность и добиваться власти на выборах. Я в это никогда не верила. Но это показывало, насколько успешно они вели пропаганду.
Бобби Сэндс умер во вторник 5 мая. С того времени ИРА стала готовить на меня покушение.
Смерть Сэндса спровоцировала беспорядки и насилие, в основном в Лондондерри и Белфасте, и силы безопасности испытывали все возрастающую нагрузку. Можно было восхищаться мужеством Сэндса и других погибших голодовщиков, но невозможно было симпатизировать их кровавым мотивам. Мы сделали все, что было в наших силах, чтобы убедить их выйти из голодовки.
Все возможное сделала и католическая церковь. Я не остановилась ни перед чем, чтобы вовлечь организацию, связанную с иерархией католиков, Ирландскую комиссию справедливости и мира, надеясь, что забастовщики прислушаются к ним – хотя комиссия не сдержала своего слова в отместку за то, что мы отказались от обязательств, которые мы будто бы приняли во время переговоров с ними. Это фальшивое обвинение поддержал Гаррет Фитцджеральд, который стал премьер-министром в начале июля 1981 года.
Всеми силами стремясь выйти из кризиса, я только что не кормила их c ложечки, что было унизительно, опасно и не могло долго продолжаться. В течение всего времени голодающим предлагалось трехразовое питание, постоянное медицинское наблюдение и питьевая вода. Когда забастовщики были без сознания, их ближайшие родственники могли дать врачам указание кормить их через капельницу. Я не теряла надежды, что семьи, пользуясь этими правами, ускорят окончание голодовки. В конце концов, когда умерло уже десять заключенных, несколько семей объявили о своем намерении вмешаться и не допустить смерти своих родственников. В субботу 3 октября ИРА распорядилась прекратить голодовку. Тогда, после ее окончания, я санкционировала дальнейшие уступки касательно одежды, объединений и смягчения наказания. Итогом было серьезное поражение ИРА.
Однако теперь ИРА начала вести террор в бóльших масштабах, особенно на материке. Самый серьезный инцидент произошел в понедельник 10 октября, когда бомба ИРА взорвалась около казарм Челси. Взорвался автобус с ирландскими гвардейцами, убив одного прохожего и нанеся ранения многим солдатам. Бомба была наполнена шестидюймовыми гвоздями, чтобы причинить как можно больше боли и страданий.
Позже, когда Гаррет Фитцджеральд преодолел свои изначальные склонности подлизываться к мнению Ирландии в убыток британскому правительству, мы имели дружественные отношения. Слишком дружественные, если судить по реакции юнионистов на наше соглашение после саммита в ноябре 1981 года, организовать звучащий довольно величественно «Англо-Ирландский межправительственный совет», который на самом деле просто продолжал существующие министерские и ведомственные связи под новым названием. Как бы реагировал Гаррет Фитцджеральд на новые предложения, сделанные нами весной 1982 года по поводу «постепенной передачи» власти Ассамблее Северной Ирландии, неизвестно. Но к тому времени волчок ирландской политики снова вернул Чарльзя Хохи на пост премьер-министра и англо-ирландские отношения охладились до замерзания. Новый премьер-министр обвинил наши предложения по передаче власти в «ошибочности и непрактичности», и к нему присоединилась СДЛП. Но что меня разозлило больше всего, так это совершенно бесполезная позиция, занятая ирландским правительством во время Фолклендской войны, о которой я упоминала раньше.
Джим Прайор, заменивший незадолго до конца второй голодовки Хамфри Эткинса на посту государственного секретаря по вопросам Северной Ирландии, намного более оптимистично относился к предложениям, изложенным в Белой книге (официальном документе правительства), чем я сама. Иэн Гоу, мой парламентский секретарь, был против этой идеи в целом, и я разделяла некоторые его сомнения. Перед публикацией текст в Белой книге был значительно отредактирован, из него была исключена глава об отношениях с Ирландской республикой, что, я надеялась, сведет к минимуму возражения юнионистов. Хотя Демократическая юнионистская партия Иэна Пэйсли поддерживала эти предложения, многие сторонники интеграции их критиковали. Двадцать членов парламента от консерваторов проголосовали против билля, когда его вынесли на голосование в мае, а трое молодых членов правительства ушли со своих постов.
В октябре на выборах в Ассамблею Северной Ирландии партия Шинн Фейн получила десять процентов всех голосов, а больше половины голосов получила СДЛП. В этом, конечно, были виноваты тактика СДЛП и их отрицательные установки, которые они тем не менее не изменили, отказавшись от своих мест в ассамблее, открывшейся в следующем месяце. Сама кампания была ознаменована резким увеличением фанатичных убийств.
На континенте ИРА все еще продолжала действовать. Я председательствовала на заседании комитета «E» в зале совещаний утром во вторник 20 июля 1982 года, когда услышала и почувствовала то, что, несомненно, было взрывом бомбы на относительно близком расстоянии. Я сразу же попросила узнать, в чем дело, но продолжала заседание. Когда мы наконец получили информацию, она превзошла все наши страхи. Взорвались две бомбы с разницей в два часа в Гайд-парке и в Риджент-парке, и предназначались они в первом случае Дворцовой кавалерии, а во втором – военному оркестру Королевских зеленых жакетов. Было убито восемь человек, а 53 получили ранения. Это была ужасная бойня. Я услышала о ней из первых рук от пострадавших, когда на следующий день приехала в больницу.
Возвращение Гаррета Фитцджеральда на пост премьер-министра в декабре 1982 года предоставило нам возможность улучшить климат англо-ирландских отношений с перспективой подтолкнуть юг к действиям в области безопасности. У меня была встреча с доктором Фитцджеральдом на Европейском Совете в Штуттгарте в июне 1983 года. Он поделился своей озабоченностью, которую я разделяла, по поводу ослабления поддержки СДЛП партией «Шинн Фейн». Какими бы скучными ни были политики СДЛП – по крайней мере после ухода мужественного Джерри Фитта, – они были основными представителями меньшинства и альтернативой ИРА. Их надо было уговаривать. Но доктор Фитцджеральд не имел предложений о том, как заставить СДЛП принять участие в Ассамблее Северной Ирландии, которая без них просто не имела смысла. Он настоял на моем согласии провести переговоры должностных лиц о будущем сотрудничестве.
Я считала, что говорить было не о чем, но приняла предложение. Роберт Армстронг, глава государственной службы и секретарь кабинета, и его коллега в республике Дермот Нэлли стали основными каналами связи. В течение лета и осени 1983 года к нам неоднократно неофициально обращались ирландцы, но эти обращения были несогласованными и неясными по содержанию.