удем припоминать им их обращение с рефьюзниками.
Мы пили кофе в главной гостиной. Все члены моей команды, кроме Джеффри Хау, моего личного секретаря Чарльза Пауэлла и переводчика, разъехались. Денис показал миссис Горбачевой дом.
Если бы тогда я обращала внимание только на содержание высказываний господина Горбачева, мне пришлось бы сделать заключение, что он скроен по обычной коммунистической выкройке. Но его манера была настолько индивидуальной, что сильно отличала его от похожих на марионеток «деревянных» советских аппаратчиков. Он улыбался, смеялся, жестикулировал в разговоре, говорил с выражением, аргументированно и ловко полемизировал. Он был уверен в себе и, хотя и сдабривал свои высказывания уважительными отзывами о господине Черненко, казалось, он не будет чувствовать себя не в своей тарелке и оказавшись в гуще противоречий высокой политики. Выступая, он никогда не читал по бумажке, только заглядывал в рукописные записи в маленькой тетрадке. Он обращался к коллегам за советом только по вопросам произношения иностранных имен. К концу дня я поняла, что именно стиль, что-то большее, чем марксистская риторика, лежало в основе его личности. Он мне нравился.
Наиболее практическое деловое обсуждение в тот раз касалось контроля над вооружениями. Из бесед с венграми я поняла, что лучшим способом обсуждать контроль над вооружениями в относительно спокойной обстановке было сказать, что две противоположные системы должны жить рядом друг с другом, с меньшей враждебностью и меньшим уровнем вооружений. Я так и сделала.
Сразу стали ясны две вещи. Во-первых, как хорошо господин Горбачев был осведомлен о Западе. Он комментировал мои речи, которые, без сомнения, читал. Он процитировал изречение Лорда Палмерстона о том, что у Британии нет вечных друзей или врагов, а только вечные интересы. Он внимательно следил за просачивающейся информацией из американской прессы, указывающей на то, что в интересах США было не позволить советской экономике возродиться из застоя.
В какой-то момент театральным жестом он вытащил лист бумаги с диаграммой из «Нью-Йорк Таймс», изображающую силу оружия супердержав в тротиловом эквиваленте, в сравнении с силой оружия, применяемого во Второй мировой войне. Он хорошо владел модными аргументами, с помощью которых в то время яростно доказывались перспективы «ядерной зимы», которая якобы наступит в результате ядерной войны. На меня это не сильно подействовало. Я сказала, что гораздо больше, чем «ядерная зима «меня интересует вопрос, как избежать сожжений, смерти и разрушений, которые будут этому предшествовать. Но целью ядерного оружия в любом случае было препятствовать войне, а не вызывать ее. Однако теперь этого нужно добиваться при меньшем количестве вооружений. Господин Горбачев доказывал, что если обе стороны будут наращивать вооружения, это может привести к случайностям или непредвиденным обстоятельствам, а при использовании современного оружия время на принятие решения будет измеряться в минутах. Как он сказал, используя одну из загадочных русских поговорок, «Раз в году и незаряженное ружье стреляет».
Всплыла и мысль о недоверии Советов к администрации Рейгана в целом и особенно к их планам в отношении Стратегической оборонной инициативы. Я подчеркивала много раз, что президенту Рейгану можно доверять, и что меньше всего на свете он хочет войны, и что Соединенные Штаты никогда не выражали желания мирового превосходства.
Когда дискуссия подходила к концу, стало понятно, что Советы на самом деле были очень озабочены по поводу СОИ. Они хотели остановить ее почти любой ценой. Я знала, что в какой-то степени меня использовали как подставное лицо президента Рейгана. Я также понимала, что имела дело с коварным соперником, который беспощадно воспользуется любыми разногласиями между мной и американцами. Поэтому я прямо сказала, что необходимо понимать – не может быть и речи о том, чтобы рассорить нас: мы останемся верными союзниками Соединенных Штатов. Моя откровенность в этом вопросе была равнозначна моей откровенности о том, что я считала президентскую мечту о мире, свободном от ядерного оружия, несбыточной.
Переговоры должны были закончиться в 4.30 дня, чтобы господин Горбачев смог успеть на прием в советском посольстве, но он сказал, что хочет продолжать. Было уже 5.50 вечера, когда он уехал, познакомив меня с другим перлом русской народной мудрости примерно такого содержания: «Горцы не могут жить без гостей, как не могут жить без воздуха. Но если гости не уходят вовремя, они задыхаются». Когда он уезжал, я надеялась, что мне довелось разговаривать со следующим советским лидером. Потому что, как я впоследствии сказала прессе, это был человек, с которым можно иметь дело.
Стратегическая оборонная инициатива президента Рейгана оказалось главной причиной победы Запада в холодной войне. Хотя я резко не соглашалась со взглядами президента о том, что СОИ была важнейшим шагом к миру, свободному от ядерного оружия – то, что я считала не только недостижимым, но и нежелательным, – у меня не было сомнений в правильности его приверженности программе. Оглядываясь назад, могу сказать, что первоначальное решение по поводу СОИ стало наиважнейшей заслугой его как президента.
В Великобритании я лично строго контролировала решения, относящиеся к СОИ, и наши реакции на них. Это была такая область, где только твердое знание соответствующих научных концепций позволяет принимать правильные политические решения. На расслабленных эрудитов из министерства иностранных дел, не говоря уже о министерских растяпах, управляющих ими, полагаться было нельзя. Я, в отличие от них, знала, что делаю.
Формулируя наше отношение к СОИ, я опиралась на четыре отдельных элемента. Первым была сама наука. Целью американцев в СОИ было развить новую и гораздо более эффективную защиту от баллистических ракет. Это будут называть «эшелонированной» противоракетной обороной, с использованием оружия как наземного, так и космического базирования. Эта концепция защиты держалась на способности атаковать приближающиеся баллистические ракеты на всех стадиях их полета к цели, вплоть до самого пункта входа обратно в атмосферу Земли. Научные открытия дали новые возможности сделать эту защиту намного более эффективной, чем существующая противоракетная оборона. Главными достижениями, вероятнее всего, было использование оружия на кинетической энергии (которое не было ядерным, но запущенное на высокой скорости против ядерной ракеты уничтожало ее) и использование лазерного оружия. Еще более трудной задачей, однако, была необходимость в создании сложнейшего и невероятно мощного компьютера, который бы направлял и координировал всю систему в целом. Такое предприятие потребовало бы не только огромного количества денег, но также стало бы проверкой творческих способностей соревнующихся между собой западной и коммунистической систем.
Вторым элементом было существующее международное соглашение, ограничивающее размещение оружия в космосе и в противоракетных системах. Договор об ограничении систем противоракетной обороны (ПРО) 1972 года, исправленный протоколом 1974 года, позволял Соединенным Штатам и Советскому Союзу разместить одну статичную противоракетную систему (ABM), оснащенную не более чем сотней пусковых установок, для развертывания или в районе размещения шахтных пусковых установок межконтинентальных баллистических ракет (МБР) или в районе с центром, находящимся в их столице. Суть последствий договора для исследований, испытаний, развития и развертывания новых видов противоракетных систем стала предметом горячего юридического диспута. Советы начали с «интерпретации договора в широком смысле«, которую они впоследствии, когда им это было на руку, сузили. Среди американской администрации были такие, кто настаивал на «еще более широкой «интерпретации, которая бы на деле почти не ограничивала развитие и эксплуатацию СОИ. Министерства иностранных дел и обороны всегда стремились призывать к максимально узкой интерпретации, что американцы считали – по-моему правильно – будет означать, что программа СОИ была «мертворожденной». Я прямо говорила и на публике, и в частной обстановке, что исследование о том, является ли система жизнеспособной, нельзя будет назвать завершенным, пока не пройдут успешные испытания. Этот очевидный технический пункт определялся здравым смыслом. Но он стал проблемой, разделившей Соединенные Штаты и СССР на Рейкьявикском саммите, и поэтому был очень важен.
Третьим элементом в расчетах было сравнение сил двух сторон в противоракетной обороне. Только Советский Союз обладал рабочей системой антибаллистических ракет (ABM), известной под названием ГАЛОШ и находившейся под Москвой, которую они в тот момент усиливали. Американцы никогда не использовали эквивалентную систему. Соединенные Штаты предположили, что Советы тратят порядка одного миллиарда долларов в год на программу исследований по защите против баллистических ракет. Кроме того, Советы были более передовыми в противоспутниковом оружии. Поэтому существовало твердое доказательство, что Советы уже завладели недопустимым преимуществом в этой области.
Четвертым элементом были последствия СОИ для сдерживания гонки вооружений. Сначала я испытывала большую симпатию к идее Договора об ограничении систем противоракетной обороны. Чем сложнее и эффективнее защита против ядерных ракет, тем сильнее посыл добиваться в высшей степени дорогостоящих открытий в разработке технологии ядерного оружия. Я всегда верила в немного ограниченную версию доктрины, известной как MAD – «взаимно-гарантированное уничтожение». Угроза того, что я предпочитала называть «неприемлемое уничтожение», которое последует за ядерной войной, была таковой, что ядерное оружие эффективно сдерживало не только ядерную, но и неядерную войну. Мне нужно было обдумать, будет ли СОИ этому препятствием. С одной стороны, конечно, будет. Если одна из держав считала, что обладает стопроцентно эффективной защитой против ядерного оружия, у нее теоретически был больший соблазн его использовать. Я знала – и послевоенный опыт уничтожил всякие сомнения, – что Соединенные Штаты никогда не начнут войну, нанеся первый удар по Советскому Союзу, независимо от того, верили ли они, что застрахованы от возмездия или нет. Советы, наоборот, такой уверенности не вселяли.