Вторник начался довольно скучным совещанием с премьер-министром Рыжковым и другими советскими министрами. Я надеялась больше узнать о советских экономических реформах, но мы снова завязли в контроле над вооружениями и позже в вопросах двусторонней торговли.
Намного более интересным и стоящим для всех участвующих было интервью, которое я дала трем журналистам с советского телевидения. Я потом узнала, что оно оказало огромное влияние на советское общественное мнение. Большинство вопросов было о ядерном оружии. Я защищала курс Запада в целом и сохранение ядерного сдерживания. Я напомнила о значительном советском превосходстве в традиционном и химическом оружии. Я указала, что Советский Союз опережает Соединенные Штаты в противоракетной обороне. Простой русский народ никогда не слышал, чтобы кто-либо упоминал эти факты. Они впервые узнали об этом от меня. Интервью выпустили в эфир по советскому телевидению полностью, и впоследствии я считала это доказательством, что моя уверенность в элементарной неподкупности господина Горбачева была к месту.
В тот вечер Горбачевы устроили ужин в старинном поместье, которое много лет назад было перестроено под приемы иностранных гостей. Атмосфера, как никогда в Советском Союзе, напоминала Чекерс. В комнатах, которые показывал нам господин Горбачев, курили, пили и спорили Черчилль, Иден, Сталин и Молотов. Нас было немного – Горбачевы пригласили только Рыжковых, которые не принимали активного участия в разговоре. Ярко пылающий дровяной камин – тоже, как в Чекерс, – освещал комнату, в которую мы позже перешли для решения мировых проблем за кофе и ликерами. Я увидела два интересных примера того, как подверглись сомнению старые марксистские догмы. Я спровоцировала оживленный спор между Горбачевыми об определении «рабочего класса», о котором мы столько слышали в советской пропаганде. Я хотела узнать, как в Советском Союзе определяли важную составную часть той системы, о которой старинная польская поговорка гласит: «Мы притворяемся, что работаем, а они притворяются, что платят нам». Госпожа Горбачева считала, что любой, кто работает, независимо от его рода деятельности или профессии, является рабочим. Ее муж вначале доказывал, что рабочим классом считаются только «синие воротнички». Но потом он передумал и сказал, что это в основном исторический или «научный«(то есть марксистский) термин, который должным образом не охватывает разнообразия сегодняшнего общества.
Второе указание на отход от старых социалистических догм я наблюдала, когда господин Горбачев сказал мне – не вдаваясь в детали, чтобы подразнить, – об обсуждении планов по увеличению доходов населения с тем, чтобы заставить людей платить за государственные услуги, например здравоохранение и образование. Неудивительно, что этим планам, какими бы они ни были, не суждено было сбыться.
На следующее утро у меня был завтрак с рефьюзниками в посольстве Великобритании. От них я услышала тревожный рассказ о героизме людей, подвергавшихся мелким, но постоянным гонениям. В то же утро я улетела из Москвы в Тбилиси, город в Грузии. Я хотела посетить, помимо России, и другую советскую республику и знала, что Грузия представляет собой большой культурный и географический контраст.
Проще говоря, это был мой наиболее увлекательный и важный иностранный визит. В те проведенные в Советском Союзе дни я ощущала, как у коммунистической системы почва уходит из-под ног. В голову пришло такое изречение де Токвиля: «Опыт показывает, что наиболее опасный момент для плохого правительства наступает тогда, когда оно приступает к реформам». Оказанный мне теплый прием – и сердечная благосклонность русского народа, и уважение советского руководства во время длинных переговоров – указывало на глубинные коренные изменения. Западная система свободы, которую в западном блоке олицетворяли Рональд Рейган и я, все больше становилась господствующей. Я чувствовала, что скоро произойдут большие изменения – но я даже представить себе не могла, как быстро они нагрянут.
Глава 29Привести мир в порядок
Страны Дальнего, Ближнего и Среднего Востока и Африки: дипломатия и визиты 1984–1990 годов
Когда я была в оппозиции, я сомневалась в ценности показной публичной дипломатии. В какой-то степени сомневаюсь и до сих пор. Моя политическая философия во внутренних делах государства основана на глубоком скептицизме по поводу способности политиков изменить основы экономики или общества: они способны только создать почву, на которой людские таланты и добродетели взращиваются, а не подавляются. Также и в международных отношениях: основополагающие реалии власти не преобразуются в результате встреч и взаимопонимания между главами правительств. Страна со слабой экономикой, нестабильной социальной базой или неэффективной администрацией не может все это компенсировать – по крайней мере продолжительное время – амбициозной дипломатической программой. Несмотря на это, мой опыт как премьер-министра убедил меня, что умело проводимая внешняя политика, основанная на силе, может усилить влияние страны и способствовать прогрессу в разрешении нелегких мировых проблем. С течением лет я вкладывала все больше усилий в международную дипломатию.
Иностранные визиты давали мне возможность встречаться, разговаривать и пытаться влиять на глав правительств на их собственной территории. Эти визиты давали мне возможность увидеть, как те, с кем я имела дело в клинической атмосфере больших международных конференций, жили и чувствовали на самом деле.
На Дальнем Востоке основные долгосрочные вопросы касались будущей роли и развития политической и военной супердержавы – Китайской Народной Республики, экономической супердержавы – Японии; Великобританию же прежде всего волновали будущее Гонконга.
На Среднем и Ближнем Востоке это было ирано-иракская война с ее подоплекой дестабилизирующего мусульманского фундаментализма, который унес больше жизней и принес бóльший экономический вред. Но я всегда чувствовала, что еще более важным является арабо-израильский конфликт. Ведь именно он раз за разом препятствовал появлению – по крайней мере до войны в Персидском заливе – прочного блока более или менее уверенных в себе прозападных арабских государств, которым больше не нужно оглядываться, беспокоясь о том, что их критикуют за бедственное положение безземельных палестинцев.
Наконец, в Африке – как и на Среднем и Ближнем Востоке, Великобритания была здесь не просто еще одним участником большой игры, а страной с историческими связями и четким, даже если не всегда положительным, имиджем – в обсуждениях преобладал вопрос о будущем Южной Африки. По причинам, которые станут ясны позже, ни у кого не было лучшей возможности – или более неблагодарной работы, – чем у меня в разрешении проблемы, отравившей отношения запада с Черной Африкой, оставившей в изоляции наиболее развитую экономическую силу на этом континенте и использовшейся мимоходом для оправдания большего лицемерия и преувеличения, чем я слышала на любую другую тему.
Китай
Мой визит в Китай в сентябре 1982 года и мои переговоры с Чжао Цзыяном и Дэн Сяопином привели к трем благоприятным последствиям. Во-первых, была восстановлена уверенность Гонконга в будущем. Во-вторых, у меня теперь было ясное представление о том, что китайцы примут, а чего – нет. В-третьих, у нас с китайцами нашелся общий язык на тему будущего Гонконга, на котором мы будем продолжать вести переговоры. Но существовал реальный риск, что каждое из этих достижений будет носить кратковременный характер. И, что меня тревожило больше всего, китайцы не выражали сильного стремления продолжать переговоры, что я и предвидела, когда уезжала из Пекина.
Утром в пятницу 28 января 1983 года я провела встречу с министрами, чиновниками и губернатором Гонконга, чтобы обсудить положение. Мы узнали, что в июне китайцы в одностороннем порядке предложили объявить свой собственный план касательно будущего Гонконга. Мы все согласились, что должны попытаться это предотвратить. Так как продвижения вперед по вопросу переговоров не было, я предложила разработать в Гонконге демократическую систему, будто нашей целью было достижение независимости или автономии, как было сделано в Сингапуре. Это включало бы в себя создание в Гонконге более китайского правительства и администрации, чтобы китайские члены все больше принимали самостоятельные решения и чтобы позиция Великобритании становилась все более второстепенной. Можно было рассмотреть использование там референдумов как общепринятого учреждения. С тех пор выборы законодательной власти продемонстрировали среди гонконгских китайцев сильную потребность в демократии, и правительство должно было соответствовать этому. В то время, однако, мои идеи никого не привлекали, но так как я не могла оставить все, как было, в марте 1983 года я послала Чжао Цзыяну частное письмо, которое помогло вывести англо-китайские переговоры из тупика. В Пекине я сказала господину Дэну, что буду готова дать парламенту рекомендации о суверенитете Гонконга в том случае, если будут предприняты соответствующие шаги по сохранению там стабильности и процветания. На этот раз я слегка усилила формулировку:
«Если между британским и китайским правительством будет достигнуто соглашение по административному устройству Гонконга, которое будет гарантировать процветание и стабильность Гонконга в будущем, и окажется приемлемым для правительства Великобритании, для народа Гонконга и для правительства Китая, я смогу рекомендовать парламенту, что суверенитет Гонконга в целом должен быть передан Китаю.»
Джеффри Хау и министерство иностранных дел настойчиво доказывали, что мне следует признать в начале переговоров, что администрация Великобритании прекратится. Я не видела причин сразу уступать. Я хотела использовать каждый имеющийся у нас козырь по максимуму. Однако, сразу стало очевидно, как у нас было мало козырей.
В течение лета состоялось три раунда переговоров, и когда в понедельник 5 сентября мы на собрании произвели оценку ситуации, стало ясно, что переговоры, возобновившись 22 сентября, сразу прекратятся, если мы не предоставим руководство и суверенитет китайцам. Одной из проблем было то, что время переговоров было обнародовано, и стало обычной практикой в конце каждого заседания объявлять дату следующего. Если китайцы решат приостановить или совсем прекратить переговоры, это сразу станет известно, нанеся ущерб доверию Гонконгу.