в ERM: «Мы не можем до бесконечности вкладываться в базовые обязательства». Из-за этого заявления пресса в очередной раз начала рассуждать о пропасти, которая возникла между мной и Найджелом по вопросу ERM. Я была недовольна. Когда Джеффри неосмотрительно позвонил мне на следующее утро после своей речи и попросил встречи, на которой он и канцлер должны «решить со мной один полупубличный вопрос», я сообщила ему, что позднее встречусь с Найджелом, чтобы обсудить рынки, которые так взволновали замечания Джеффри. Но я не собиралась встречаться с ними одновременно. Я три раза сказала ему, поскольку он продолжал настаивать на проведении совещания, на котором он и Найджел могли бы добиться своего, что лучшее, что он мог сделать, это сидеть тихо. Мы не собирались вступать в ERM, и точка.
Я провела воскресенье в Чекерсе, работая над речью, с которой мне предстояло выступить на Генеральной Ассамблее в Церкви Шотландии: прозвучал ряд насмешек, когда выяснилось, что я и мои спичрайтеры стоим на коленях, но заняты при этом не Святым Духом, а подклеиванием бумаг. Но учитывая новости, прозвучавшие в течение дня, я понимала, какой ущерб наносят постоянные репортажи о разладе и разногласиях по поводу курса обмена.
Найджел назначил мне встречу в понедельник. Он хотел утвердить детальные формулировки для описания нашей политики в Палате. В казначействе мне заранее сообщили, что Найджел хотел дальнейшего снижения процентных ставок. Я, со своей стороны, не могла смириться с размерами нашего вмешательства в валютные рынки, которому все равно не удавалось удерживать фунт на уровне, которого хотел Найджел и который, вопреки всем заверениям Найджела, может оказаться инфляционным, оправдав мои опасения. Но я частично добилась того, чего хотела, – в идеале это должен быть фунт, который установил бы свой собственный уровень на рынке, поскольку фунту было позволено подняться до уровня DM3,18. Поэтому меня не устраивало предлагаемое сокращение процентной ставки, которого, насколько я знала, хотел он. Я также понимала, что спекулянты начинали воспринимать фунт как беспроигрышное вложение, и в том, чтобы позволить им слегка обжечь на этом пальцы, не было ничего плохого.
Однако в первую очередь это снижение процентной ставки во вторник, 17 мая на полпроцента было ценой, которую нужно было заплатить за терпимые взаимоотношения с моим канцлером, который считал, что его положение оказывалось под угрозой, если фунт выйдет за пределы любой «отметки», пригодной для его публичной привязки. Если бы я отказалась одновременно и от интервенции, и от сокращения процентной ставки, и фунт подскочил бы вверх, достигнув подходящего для него уровня, то, подозреваю, Найджел скорее всего подал бы в отставку – и сделал бы это в то время, когда большая часть партии в парламенте и пресса поддерживали его линию, а не мою. Однако теперь экономическая цена принятия этого политического решения кажется мне слишком высокой. В течение всего этого периода процентная ставка была слишком низкой. Ей следовало быть выше, какое бы влияние это ни оказало на уровень фунта или на уровень кровяного давления канцлера.
Я также согласилась на детальное описание в палате той линии, о которой мы с Найджелом договорились на нашей встрече в понедельник по вопросу места обменного курса как элемента экономической политики. Мне пришлось пойди дальше, чем хотелось бы, заявив:
«Мы трижды снижали процентную ставку в течение последних двух месяцев. Это делалось с целью повлиять на обменный курс. Мы используем имеющиеся рычаги – одновременно процентные ставки и вмешательство, что представляется верным в текущих обстоятельствах. И… огромной ошибкой для любого спекулянта было бы считать, что фунт когда-либо был беспроигрышной ставкой».
В действительности начиная с июня 1988 года процентные ставки стабильно росли.
Найджел настаивал на единовременном поднятии их всего на полпроцента. Я бы предпочла более резкие меры, чтобы дать рынкам понять, насколько серьезно мы воспринимали последние свидетельства излишне быстрого роста экономики, и что кредитно-денежная политика была слишком небрежной – особенно баланс цифр оплаты. У Найджела было более отстраненное видение этих вопросов, чем у меня. Он считал, что нынешний показатель дефицита баланса, который увеличивался все сильнее, был более важен в качестве индикатора того, что другие вещи происходят не так, как надо, чем сам по себе. Но дефицит беспокоил меня, поскольку он подтверждал, что мы, как нация, жили не по средствам – при этом указывая на грядущее повышение инфляции.
Цены на жилье резко увеличивались. М0 все еще уваливался слишком быстро – за пределами своего целевого размера. Прогнозы инфляции постоянно пересматривались в сторону увеличения, хотя все равно оказывались слишком низкими. К примеру, в сентябре ежемесячная оценка казначейством инфляции на март 1989 года прогнозировалась в размере 5,4 процента. В октябрьском документе прогноз составлял 7 процентов. (В действительности оказалось 7,9 процента) Поэтому по мере того, как 1988 год походил к концу – несмотря на низкий уровень безработицы и высокий уровень доходов, – впереди маячили неприятности.
Было откровенно необычно, что в такое время – ноябрь 1988-го – Найджел прислал мне текст предложения независимости «Бэнк оф Ингланд». Я отнеслась к этому с пренебрежением. В это время мы боролись с последствиями его отхода от проверенной временем стратегии, которая так хорошо работала при предыдущем парламенте; и теперь эту политику предлагалось снова поставить с ног на голову. Я ответила: «Это будет воспринято канцлером как отречение, когда он и так находится в самом уязвимом положении». Я добавила: «Это будет признанием потери решительности с нашей стороны».
1989 год – последний год Найджела на посту канцлера – был периодом нарастания политических трудностей для меня. Также это было время очень высоких процентных ставок – 13 процентов в январе, 15 процентов в октябре – при продолжающемся росте инфляции и очевидном росте прогнозируемых цифр. Алан Уолтерс считал, что теперь имело место слишком сильное сжатие денежной массы, которое подтолкнет экономику к серьезной рецессии. В частности, он настоятельно рекомендовал не поднимать процентную ставку до 15 процентов, как хотел сделать Найджел в ответ на увеличение процентных ставок в Германии. Алан был прав. Но я согласилась с Найджелом, и процентная ставка вновь поднялась. Пожалуй, это достаточно наглядный комментарий к голословному утверждению о том, что я подрывала позицию канцлера, не отправляя Алана Уолтерса в отставку, что я поддерживала Найджела вопреки советам Алана и вопреки моим собственным инстинктам всего за несколько дней до того, как Найджел ушел.
Помимо проведения экономической политики, имелось два существенных экономических вопроса, которые занимали нас на протяжении этого времени. В первом вопросе – ERM – мы с Найджелом находились на противоположных сторонах. Во втором – Европейский экономический и валютный союз – наши мнения полностью совпадали.
В результате Европейского совета в Ганновере в июне 1988-го, Комиссия глав центральных банков Европейского сообщества, действующая независимо, была сформирована под председательством Жака Делора для отчета по EMU. Мы с Найджелом надеялись, что вместе Роберт Ли Пембертон, глава «Бэнк оф Ингланд», и Карл Отто Пол, президент Бундесбанка, предотвратят создание отчета, который придаст ускорение EMU. Мы считали господина Пола строго враждебным по отношению к любой серьезной утрате валютной независимости Бундесбанком, и Роберт Ли Пембертон не сомневался в силе нашей точки зрения (на тот момент совпадавшей с мнением большинства в парламентской Консервативной партии и в палате общин). Наша точка зрения заключалась в том, что доклад должен иметь рекомендательные свойства, а не служить предписанием. Мы надеялись, что в него будут включены пункты, которые ясно дадут понять, что EMU никоим образом не являлся необходимым условием для формирования Единого рынка c последствиями в виде перевода полномочий от национальных институтов к центральному бюрократическому аппарату.
Мы с Найджелом встретились с главой банка в среду, 14 декабря 1988 года и попросили у него обозначить все эти пункты в дискуссии по тексту документа, которые последуют далее. Мы вновь встретились с ним в среду, 15 февраля. Текст документа, который мы увидели, был совершенно неприемлемым и полностью соответствовал линии Делора, который явно всем управлял. Мы с Найджелом хотели, чтобы глава банка отправил свой собственный документ на доработку; но когда это произошло, то это оказалось напрасными стараниями. Больше всего вредило то, что господин Пол и вовсе не выразил своих возражений против позиции Делора. Когда доклад Делора наконец появился в апреле 1989 года, он подтвердил наши худшие опасения. С самого начала было обсуждение т. н. трехэтапного подхода, который мог хотя бы позволить нам замедлить темп и отказаться от «продвижения» за пределы первого или второго этапа. Но теперь текст доклада настаивал на том, что, включившись в первый этап, сообщество обязуется безоговорочно двигаться в сторону полного экономического и валютного союза. Было требование нового соглашения и незамедлительного начала работы над ним. Также пакт содержал большие объемы материалов по региональной и социальной политике – дорогостоящий делорианский социализм в континентальных масштабах. Все это было для меня неприемлемо.
Найджел и Джеффри воспользовались докладом Делора для возобновления спора по ERM. Но я не считала, что доклад Делора по EMU изменял баланс спора об ERM. Напротив, что нам не следует еще глубже вовлекаться в европейскую систему, которая неизбежно изменится после доклада Делора. Я не была согласна с тем, что необходимо вступить в ERM с целью предотвращения не нравившихся нам процессов в сообществе.
Это не означало, что я это не обдумывала. Алан Уолтерс направил мне текст, озаглавленный «Когда время созреет», обозначив условия, которые мы должны соблюсти, прежде чем мы сможем вступить. Он предложил, чтобы все вошедшие страны отказались от всех рычагов контроля над международным обменом и от правовых механизмов, за счет которых они реализовывались. Все внутренние банковские системы и рынки капитала должны быть дерегулированы и открыты для проникновения конкурентов из стран ЕС. Любой институт, корпорация, партнерство должны были иметь свободное право войти в любое банковское или финансовое предприятие, подвергаясь при этом минимальному и благоразумному контролю.