«Добрый вечер, господа. Естественно, мне очень приятно, что меня поддержало больше половины парламентской фракции партии, и я разочарована, что этого оказалось недостаточно для победы в первом же туре, поэтому я подтверждаю о своем намерении выдвинуть свою кандидатуру для участия во втором туре».
После меня выступил Дуглас:
«Я бы хотел вкратце прокомментировать результаты голосования. Как и прежде, премьер-министр пользуется моей полной поддержкой, и мне жаль, что этот неконструктивный, неоправданный конкурс должен затянуться подобным образом».
Я вернулась в свой кабинет и сделала ряд телефонных звонков, и позвонила и Дэнису. Что тут скажешь? Угрозы были и без того очевидными, да и по телефону не поговоришь по душам, чтобы решить, что делать. Тем более в Лондоне уже все знали из сделанного мной заявления о том, что я решила продолжить гонку за лидерство. Я переоделась, сняв черный шерстяной костюм с коричнево-черным воротником, который был на мне, когда пришли плохие известия. У меня было чувство некой растерянности, хотя, вероятно, я не так сильно расстроилась, как мне самой казалось. Дело в том, что какие-то другие наряды, которые вызывают грустные воспоминания, я больше не достаю, а этот костюм до сих пор ношу. Но сейчас мне нужно было переодеться в вечернее платье для участия в торжественном ужине, который нас ожидал после просмотра балетной постановки в Версальском дворце. Я направила президенту Миттерану сообщение, предупредив о том, что могу задержаться, и просила, чтобы они начинали вечер без меня.
Перед тем как отправиться в Версаль, я встретилась со своей давней подругой Элинор Гловер, в доме которой в Швейцарии я провела столько восхитительных часов во время отпуска – она заехала из своей парижской квартиры, чтобы проведать меня. Мы поговорили буквально пару минут в консульской гостиной. Сопровождавшая ее служанка Марта сказала, что «на это указывали карты». Мне подумалось, что от Марты было бы больше проку в моей избирательной команде. В 20.00 я отбыла из консульства вместе с Питером Моррисоном, и машина на бешеной скорости промчала нас по пустынным улицам Парижа, расчищенным в ожидании двух президентов: Буша и Горбачева. Но мыслями я была в Лондоне. В моем представлении, у нас еще оставался шанс, если бы темпы кампании были удвоены и если бы все потенциальные сторонники подталкивали к борьбе за мою кандидатуру. Я твердила о необходимости этого, заостряя особое внимание Питера: «Нам нужно побороться». Минут через двадцать мы прибыли в Версаль, где меня ожидал президент Миттеран. «Мы никак не могли начать без вас!» – воскликнул президент и с неотразимой галантностью сопроводил меня во дворец так, словно я только что одержала победу на выборах, а не была на полпути к поражению. Можно было представить, что мое внимание было далеко от представления. Даже последовавший за этим торжественный ужин – как всегда запоминающееся событие за столом президента Миттерана – мне было трудно высидеть. Газетчики и фотографы ждали, когда мы будем расходиться, и особый интерес у них вызывала моя персона. Понимая это, Джордж и Барбара Буш, которые как раз собирались покинуть дворец, подхватили меня, чтобы я в их компании вышла наружу. Это было одним из тех небольших добрых жестов, которые напоминают о том, что даже силовая политика опирается не только на силу. Сейчас из Парижа велась подготовка к моему возвращению в Лондон. Я должна была присутствовать на церемонии подписания финального документа встречи в верхах, но отменила ранее запланированную пресс-конференцию, чтобы пораньше вернуться в Лондон. Была организована встреча с Норманом Теббитом и Джоном Уэйкхемом, и к ним позднее должны были присоединиться Кен Бейкер, Джон Макгрегор, Тим Рентон и Крэнли Онслоу. Тем временем проводились три исследования общественного мнения. Необходимо было поработать над моей избирательной кампанией: Норман Теббит должен был оценить поддержку членов парламентской фракции партии, Тим Рентон должен был сделать то же среди главных кнутов, а проводить агитационную работу в кабинете министров должен был Джон Макгрегор. Последняя задача фактически должна была войти в обязанности Джона Уэйкхема, но поскольку он готовился объявить о приватизации энергосбытовых компаний, он делегировал эту задачу Джону Макгрегору. Я понимала, что в это время в Лондоне остальные министры готовились отказаться от дальнейшей поддержки. Но первым признаком происходящего стало известие, поступившее на следующее утро из моей личной канцелярии: по моей просьбе они связались с Питером Лилли – ярым тэтчеристом, которого я назначила на пост министра торговли и промышленности, где он сменил Ника Ридли, – и попросили его помочь сделать наброски для речи, с которой я должна выступить в четверг на дебатах по вотуму недоверия. Очевидно, Питер ответил, что не видел в этом никакого смысла, поскольку положение у меня было незавидное. Услышав это из такого источника, я расстроилась так, что невозможно выразить словами. Все шло к тому, что все окажется еще ужаснее, чем можно было представить в самых кошмарных снах.
Я прибыла на Даунинг-стрит незадолго до полудня (в среду, 21 ноября). По предложению Питера Моррисона я согласилась провести по возвращении встречу с каждым членом кабинета министров по отдельности. Все было организовано для этого, когда я уже вернулась в Лондон, где первые впечатления оказались обманчивыми. Персонал правительственной резиденции на Даунинг-стрит приветствовал меня аплодисментами, а один сторонник прислал тысячу красных роз, и в течение всего долгого дня букеты продолжали прибывать, так что по коридорам и лестницам было невозможно пройти из-за охапок цветов. Я прошла в свою комнату, чтобы увидеться с Дэнисом. Чувства никогда не заглушали честности между нами. Он отговаривал меня от участия во втором туре. «Не ходи туда, любимая,» – сказал он. Но интуиция мне подсказывала, что нужно продолжить борьбу. Мои друзья и сторонники рассчитывали на то, что я буду бороться, и ради них я должна была пойти дальше, пока оставался хоть один шанс на победу. Но правда ли, что он оставался? Через несколько минут я прошла в свой кабинет с Питером Моррисоном, и там к нам вскоре присоединились Норман Теббит и Джон Уэйкхем. Норман сказал, что было очень трудно понять, как распределялись голоса между членами партии, но многие были готовы пойти в поддержке моей кандидатуры до конца. Самым слабым мое положение оставалось среди министров кабинета. Целью должно было стать не допустить победы Майкла Хезелтайна, и, по мнению Нормана, у меня был хороший шанс добиться этого. В свою очередь, я не стала кривить душой. Я высказала мнение, что если бы мне удалось добиться полного урегулирования кризиса в Персидском заливе и снизить инфляцию, то у меня была бы возможность самой выбрать время для ухода с поста. Оглядываясь на прошлое, я понимаю, что это было некой кодовой фразой, которая давала им понять, что я собираюсь подать в отставку вскоре после следующих выборов. Но мы должны были проанализировать и другие возможности. Если победа Майкла Хезелтайна является немыслимой, кто действительно мог бы остановить его? Ни Норман, ни я не были уверены, что Дуглас смог бы выиграть у Майкла. Вдобавок, как бы высоко я ни ценила характер Дугласа и его способности, у меня были сомнения относительно его возможности продолжить тот политический курс, в который я верила. А для меня это было особо важным вопросом – и, безусловно, именно это соображение подтолкнуло меня к тому, чтобы благосклонно воспринять кандидатуру Джона Мейджора. Но что он? Если я отзову свою кандидатуру, смог бы он одержать победу? Его перспективы оставались в лучшем случае пока неопределенными. Итак, я сделала вывод, что продолжение борьбы для меня было бы верным вариантом.
Джон Уэйкхем сказал о необходимости задуматься о более широком совещании, которое должно было вскоре начаться. Мне нужно было подготовиться к участию в слушании аргументов относительно возможности того, что в случае моего вступления в борьбу я подвергнусь порицанию. В первый раз я заслушала аргументы в тот день, однако он был не последним. После этого мы с Норманом, Джоном и Питером направились в зал заседаний кабинета министров, где к нам присоединились Кен Бейкер, Джон Макгрегор, Тим Рентон, Крэнли Онслоу и Джон Мур. Кен открыл дискуссию, сказав, что ключевая проблема состояла в том, как остановить Майкла Хезелтайна. С его точки зрения, я была единственным человеком, кто мог бы это сделать. Дуглас Хёрд был крайне не согласен вести агитационную работу, и в любом случае он представлял старое крыло партии. Джон Мейджор смог бы привлечь больше поддержки: его взгляды находились в русле моего видения, и у него было мало недругов, однако ему недоставало опыта. Кен сказал, что для моей победы требовалось выполнение двух условий: серьезный пересмотр избирательной кампании и мое обещание радикально взглянуть на вопрос районного налога. Он отсоветовал проводить громкую кампанию с использованием средств массовой информации. Затем Джон Макгрегор сообщил о том, что провел агитацию среди министров кабинета, а те, в свою очередь, дали консультации парламентским заместителям по линии своих ведомств. Он сказал, что было очень небольшое количество министров, которые вполне могли переменить свои убеждения, но коренной проблемой являлось то, что они не верили в мой конечный успех. Они были обеспокоены тем, что, оказывая мне поддержку, подрывали свое положение. На самом деле, как я узнала впоследствии, это не давало полного представления о реальном положении дел. Джон Макгрегор выявил значительное меньшинство кабинетных министров, поддержкой которых нельзя было заручиться наверняк