Были и другие дискуссии по поводу государственных расходов осенью 1970 года. У казначейства был небольшой список по сокращению образовательного бюджета – включая расходы на библиотеки, музеи, школьные обеды и молоко для учеников. Я убедила кабинет отказаться от введения оплаты за пользование библиотеками и неохотно уступила по вопросу оплачиваемого посещения музеев и картинных галерей. (Мы сохранили один день для свободного посещения.) Но давление по поводу дальнейших сокращений сохранялось, и я вынуждена была составить список предпочтений.
Экономия на школьных обедах и молоке была, я вынуждена признать, очевидным кандидатом. Казалось, не было причины, по которой семьи, могущие себе это позволить, не могли бы делать чуть большие взносы в оплату школьных обедов. Я полагала, что смогу защитить введение этих сокращений, если продемонстрирую, что часть сэкономленных денег пойдет на более важные цели, нами поставленные, а именно: на осуществление строительной программы начальных школ. И в рамках бюджета Министерства образования казалось логичным, что расходы на образование важнее, чем расходы на «благосостояние», которые в основном подпадали под деятельность департамента социального обеспечения, которым руководил Кит Джозеф.
Что касается молока, уже были неоднозначные взгляды по поводу преимуществ, которое оно оказывало на состояние здоровья. К 1970 году было мало детей столь малоимущих, что школьное молоко являлось существенной частью их рациона. Тони Барбер, ставший канцлером казначейства в июле 1970 года, после смерти Иэна Маклеода, хотел, чтобы я вообще отменила бесплатное школьное молоко. Но я сумела защитить политику увеличения цен на школьное питание и отмены бесплатного молока в начальных школах для детей старше семи лет. Эти скромные изменения подразумевали меры предосторожности: дети, нуждавшиеся в молоке по медицинским показаниям, продолжали получать его вплоть до перехода в среднюю школу. В общем и целом, я эффективно отстояла образовательный бюджет.
Не осталось это незамеченным и в прессе. «Дэйли Мэйл» сказала, что я предстала «новой героиней». «Дэйли Телеграф» обратила внимание на мои планы по улучшению 460 из старейших начальных школ. «Гардиан» отмечала: «Школьные обеды и молоко стали главными жертвами в высшей степени незначительного покушения на образовательный бюджет. Миссис Тэтчер одержала победу, сохранив важную программу по постройке школ и повернув ее в сторону замены старых начальных школ».
Было приятно это читать.
Проблема в том, что все это скоро закончилось. Шесть месяцев спустя мы должны были представить законопроект, отменяющий обязанность местных образовательных органов обеспечивать молоко и позволяющий им продавать его по низким ценам. Это дало парламентариям-лейбористам возможность посеять панику.
Даже до этого, однако, газеты извлекли потенциал из историй о школьных обедах. Одна заметка заявляла, что некоторые местные органы образования собираются брать деньги с детей, приносящих с собой в школу бутерброд на обед. «Дети с бутербродами – под угрозой штрафа», – так это выразила «Сан». Я внедрила циркуляр, предотвращающий такую практику. Но эта история, в свою очередь, заново привлекла внимание к увеличению стоимости школьных обедов. За ночь число детей, зависящих от этих обедов, стало политически чувствительным индикатором. Старые доводы о «позорности» льгот по нуждаемости, с которыми я так хорошо познакомилась в качестве парламентского секретаря в 1960-е, снова всплыли на поверхность. Звучало, что дети из семей, достаточно бедных для того, чтобы получать бесплатные школьные обеды, будут унижены, когда более состоятельные дети будут платить за свои. Возможно, неразумно я выступила по телевидению с предложением, что этого можно было бы избежать, если бы матери посылали в школу деньги в конвертах. Учителя могли бы класть сдачу обратно в конверты. Ребенок, имевший право на бесплатный обед, приносил бы конверт с монетами, который бы ему учитель просто возвращал. Это лишь дало истории новый толчок.
В любом случае уже скоро огромная «молочная свара» положила конец дебатам об обедах. Газеты, поздравившие меня с успешной защитой образовательного бюджета за счет сокращения расходов на молоко и обеды, вдруг сменили свой мотив. «Гардиан» описывала образовательный (молочный) законопроект как «карательный, не имевший права предстать перед парламентом». «Дэйли Мэйл» посоветовала мне «подумать еще раз». «Сан» вопрошала: «А человек ли миссис Тэтчер?» Но кажется, это был выступавший на партийной конференции лейборист, который подарил прессе броский заголовок «Миссис Тэтчер – воровка молока».
Когда журналисты натыкаются на богатую жилу, они, естественно, высасывают ее до конца. Казалось, каждый день всплывала какая-нибудь вариация на эту тему. Например, выяснилось, что лейбористский городской совет подумывал купить свое собственное коровье стадо, чтобы обеспечить детей молоком. Местные органы образования старались обойти закон, подавая на стол молочные напитки, но не молоко. Городские советы, не являвшиеся образовательными органами, предпринимали шаги, чтобы обеспечить бесплатным молоком детей в возрасте от семи до одиннадцати лет в согласии с Законом о местной власти 1963 года. Только в Шотландии и Уэльсе действия местных советов сопровождались противозаконными нарушениями, и разбираться с их последствиями пришлось не столько мне, сколько моим коллегам по кабинету в шотландском и уэльском департаментах. Но не было сомнений, на кого падала вина за все это. Кампания против меня достигла чего-то вроде пика в ноябре 1971 года, когда «Сан» провозгласила меня «Самой непопулярной женщиной Британии».
Я получила ценный урок. Я навлекла на себя максимум политической ненависти при минимуме политической выгоды. Я и мои коллеги застряли в битвах с местными органами на месяцы, в течение которых мы страдали от постоянных издевок журналистов, и все это – за сбережение девяти миллионов фунтов, которые могли быть фактически незаметно урезаны из общего бюджета. В будущем если мне предстояло быть повешенной, то за овцу, а не ягненка и, уж конечно, не за корову.
Образ бессердечного человека, покушающегося на благополучие маленьких детей, который создали мои оппоненты и пресса, причинял мне глубокую боль, ведь я никогда не была счастливее где-либо, чем в компании детей. Но любой политик, желающий занять высокий пост, должен быть готов пройти через нечто похожее. Некоторых это может сломать, другие становятся сильнее. Дэнис, как всегда, квинтэссенция здравого смысла, великолепно прошел через это. Я выжила благодаря его любви и поддержке. Позднее я развила привычку не читать со вниманием все статьи и обзоры обо мне в газетах. Вместо этого я решила полагаться на брифинги и резюме. Если то, что писала пресса, было ложным, я могла это проигнорировать, а если правдой, то я ее уже знала.
В течение 1971 года, когда меня распинали из-за ситуации со школьным молоком, я сражалась внутри кабинета по вопросу о государственных расходах. Для оправдания моего решения о школьных обедах и молоке было политически важно, чтобы программа строительства начальных школ шла, как было запланировано. Так что внутри министерства я отвергла ранние предложения о компромиссе с казначейством по поводу сокращения бюджета. В записке Биллу Пайлу в апреле 1971 года я изложила нашу отчаянную позицию: «Мы не можем согласиться на меньшее, чем в прошлом году, в данных обстоятельствах».
Я не смогла достичь соглашения с Морисом Макмилланом, тогдашним главным секретарем Министерства финансов, так что я обратилась, на что имеет право любой член кабинета министров, к кабинету. Но к своему негодованию узнала, что на Даунинг-стрит решили, что мне не будет позволено представить документы. Я написала Теду резкое письмо, указывая на давление, под которым я находилась из-за желания объявить программу школьного строительства в 1973–1974 гг.
Я добилась согласия на представление документов в июне 1971 года – и прогнула свою линию. Позднее в том же месяце в кабинете министров я смогла добиться почти всего, что хотела, для программы школьного строительства. И как раз вовремя – я смогла объявить об этом на ежегодной конференции Ассоциации образовательных комитетов в Исборне, что привело к таким заголовкам в прессе, как «Рекордная программа по улучшению старых начальных школ».
Что касается моего пребывания в Министерстве образования и науки, для меня это действительно было приоритетом. Поэтому я должна была принимать решения (или по крайней мере соглашаться с ними) о расходах, которые делали жизнь чрезвычайно трудной. Я полагала, что в 1970-е годы в школах не должны уже протекать крыши, не должны стоять примитивное оборудование и туалеты на улицах. Кроме того, теперь, когда мы более или менее приспособились к демографическому взрыву и количеству детей возраста начальной школы – пик пришелся на 1973 год, – появилась некоторая финансовая свобода, позволяющая улучшить качество многих очень старых и мрачных школ, находящихся в эксплуатации.
Было или не было оправданным шумное одобрение того, что я защитила программу строительства начальных школ, оно скоро стихло, так как начались новые волнения – теперь по поводу финансирования студенческих союзов. В отличие от разногласий по поводу школьного молока это была целая кампания, организованная крайне левыми. Поэтому она была менее опасной с политической точки зрения. Но она была очень злой. Не было все это направлено и лишь на меня. Моей дочери Кэрол, изучающей право в лондонском Юниверсити-Колледже, тоже пришлось несладко.
И в Европе, и в Соединенных Штатах в это время был пик «студенческой революции». Оглядываясь назад, я удивляюсь, что столько внимания приходилось уделять детсадовскому марксизму и эгоцентрическим требованиям, его характеризующим. Частично это было результатом того молодежного культа 1960-х, в соответствии с которым молодые люди воспринимались как источник чистого проникновения в суть человеческой природы. В результате многие студенты соответственно ожидали, что их мнения будут учитываться с должным уважением.