А вот что рассказала организатор гастролей Ленинградского театра в Париже в 1961 году Жанин Ренге: «Я увидела, как Нуреев падает на землю, подбежала к нему:
– Что с вами? – закричала я.
– Со мной все кончено, – ответил он и зарыдал».
«Я приехал проводить Рудольфа, который должен был лететь вместе с труппой из Парижа в Лондон. За полчаса до отлета самолета он узнал, что его отправляют в Москву. Рудольф буквально позеленел: “Для меня все пропало. Меня отправят в захудалую провинциальную труппу, и на этом моя карьера закончится. Помоги, помоги мне, я хочу остаться!” Он весь дрожал», – вспоминал французский артист балета, хореограф Пьер Лакотт.
Ему сочувствовали: балерины плакали, мужчины, даже те, кого он не мог заподозрить в теплых к себе чувствах, были взволнованы и убеждали возвращаться в Москву. Если потребуется, они замолвят за него словечко, не дадут в обиду там, на Родине. Сейчас же помочь не мог никто. Самолет набрал высоту, и труппа улетела в Лондон без своего «спутника».
«Я понимал ситуацию лучше их. Я знал, что даже если все они поднимутся в мою защиту, это будет глас вопиющего в пустыне. Минуты тянулись мучительно медленно: приближалось время, когда я должен буду подняться на борт самолета. Пренебречь приказом? Я знал, что наступил решающий момент. Иногда в жизни приходится принимать мгновенное решение – едва ли не быстрее, чем успеешь подумать. И вдруг я… увидел Клару! (Позже Пьер Лакотт расскажет журналистам, что Кларе Сен позвонил из аэропорта именно он. – Прим. авт). Я крикнул ей, что принял решение. Этого оказалось достаточно, чтобы она бросилась к двум полицейским, дежурившим в аэропорту, и сказала им, что “внизу находится русский танцовщик, который хочет остаться во Франции”».
По воспоминаниям артиста, полицейские отнеслись к нему сочувственно. Тогда-то один из них и попросил Рудольфа медленно сделать шесть шагов.
– Я хочу остаться в вашей стране, – произнес артист.
Потом Нуреев вспоминал об этом так: «Я поднялся наверх. Там мне вручили бумагу. Она была на французском языке, – рассказывал Нуреев журналистам. – Тут же оказался переводчик – русская женщина, которая все напечатала и отдала документ мне. В какой-то момент она обернулась и, глядя мне в глаза, сказала:
– Ну и дурак! Что вы будете здесь делать? Вы станете голодать, окажетесь без денег, без работы…
Я страшно нервничал и ответил ей:
– Заткнись!
Но она не унималась и продолжала уговаривать меня. Потом в дверь постучали. Вошли несколько советских. Мне было сказано: “Мы все уладим, только вернитесь домой”. С нами была медсестра, которая кричала, что я не в себе, что меня нужно успокоить, сделав укол. Я же все для себя решил. У свободы был суровый вид. И все же я знал: это единственный выход, так как только он давал надежду на то, что я наконец действительно смогу что-то сделать. Смогу учиться, расти, видеть мир».
«Мы прилетели в Лондон, – рассказала Алла Осипенко. – И когда я вошла в гостиницу, увидела нашего театрального художника, Симона Багратовича Вирсаладзе. Мне сразу показалось, что он какой-то не совсем он. Я подошла к нему, и он мне прямо сразу (я даже не успела задать ему вопрос) сказал:
– Алла, свершилось страшное.
– Что???
– Нуреев попросил в Париже политическое убежище».
Впоследствии кто-то из коллег Рудика назвал его поступок «актом выживания». Тех, кто не захотел его понять, оказалось значительно больше.
«Для меня случившееся стало настоящим ударом, – признавалась педагог Нуреева, Анна Ивановна Удальцова. – Мой ученик такое себе позволил! Что говорить обо мне, если даже родной отец отрекся от Рудольфа! Ведь его папа был замполитом Красной Армии – и вдруг его сын бежит за границу».
Глава четырнадцатаяВ ЦК КПСС
«В городском суде Ленинграда слушалось дело “О предательстве Родины артистом балета Р. Х. Нуреевым”. Суд был закрытый. Балетный педагог Рудика, Александр Иванович Пушкин нанял адвоката, – рассказала в интервью Тамара Закржевская. – Перед судом выступали артисты, рабочие театра, которые были на летном поле во время “побега”. Выступал и директор театра Георгий Коркин. Он говорил, что Нуреев не сделал ничего предосудительного, что работал он с утра до поздней ночи, что у Рудольфа почти не было свободного времени. Если Нуреев в чем-то и виновен, то только в том, что после работы не садился вместе со всеми в автобус, не ехал в гостиницу, а шел гулять. А гулял он ночью только потому, что город осмотреть хотел. Коркин не забыл упомянуть, что во французской прессе писали, что “Кировский балет привез своего Гагарина!” Все, кто был на заседании суда, пытались Рудику помочь. И только сотрудник КГБ – Стрижевский – говорил, что Нуреев “с самого начала” был несоветским человеком, искал в Париже знакомств, чтобы зацепиться и остаться там. Благодаря общим усилиям, Рудольфу дали семь лет колонии строгого режима с конфискацией имущества».
По иронии судьбы, имуществом, которое должны были конфисковать, оказалось то самое фортепиано, купленное Рудиком в ГДР на сэкономленные деньги. По словам Тамары Закржевской, родственники танцовщика успели переправить музыкальный инструмент в Уфу и продать его. Интересно, что инструмент обосновался в Уфимской опере – там, где Рудольф впервые увидел спектакль, где впервые вышел на сцену.
Примечательно, что руководство Кировского театра было в курсе предстоящей отправки Рудика из Парижа домой.
«Справедливости ради, надо сказать, что Константин Михайлович Сергеев – художественный руководитель театра и директор Георгий Коркин делали все, что могли, чтобы остановить игру КГБ, – в одном из интервью вспоминала подруга юности Рудольфа – Тамара Закржевская. – Они ходили в посольства, писали в министерства. Рудику до последнего никто ничего не говорил. Разве что пытались приструнить. У Руди, как и у всех был с собой билет. Он шел на посадку одним из последних. Билет у него отобрали».
Из архивных сведений историка Леонида Максименкова:
«2 августа 1961 года
Д. Поликарпов и А.Долуда – ЦК КПСС
В соответствии с поручением ЦК КПСС была проведена проверка обстоятельств измены Родине бывшего артиста Ленинградского государственного академического театра оперы и балета имени С. М. Кирова Нуреева Р. Х.
С первых же дней пребывания в Париже Нуреев установил близкие отношения с политически подозрительными людьми: неким Лареном – театральным бизнесменом и балетмейстером (впоследствии Ларен помогал Нурееву с трудоустройством), Кларой Сен – женщиной сомнительного поведения, и другими элементами артистической богемы. Нуреев грубо нарушал дисциплину, пренебрегал интересами коллектива, систематически проводил время со своими новыми знакомыми, являясь в гостиницу глубокой ночью.
К началу июня, когда поведение Нуреева стало нетерпимым, заместитель руководителя балета т. Стрижевский и работники посольства внесли предложение о его досрочном командировании из Парижа.
3 июня комиссия по выездам за границу при ЦК КПСС дала указания о высылке Нуреева с соблюдением всех мер предосторожности.
Вместо того чтобы немедленно выполнить полученное указание, дирекция театра и работники посольства сочли нецелесообразным отправлять Нуреева, хотя было уже очевидно, что дальнейшее пребывание во Франции этого потерявшего совесть отщепенца грозит опасными последствиями.
14 июня было дано в третий раз указание о немедленном откомандировании Нуреева. Получив категорическое предписание, директор театра т. Коркин, как сообщает посольство, не считал необходимым отправлять Нуреева на Родину, мотивируя это тем, что его (Рудольфа) поведение изменилось к лучшему. В действительности Нуреев вел себя по-прежнему и даже в ночь перед отправкой проводил время с французами, возвратившись в гостиницу лишь к шести утра».
Из статьи Бориса Сопельняка «Смертельное па-де-де»:
«Передо мной – “Заключение по материалам уголовного дела, архивный № 50888”, утвержденное старшим помощником Генерального прокурора Российской Федерации Галиной Весновской. Речь в нем идет о бывшем артисте Ленинградского театра оперы и балета имени Кирова Рудольфе Хамитовиче Нурееве. Управление КГБ по Ленинградской области возбудило уголовное дело, которое принял к своему производству капитан Валдайцев. Ситуация была нешуточной. За измену Родине, в соответствии со статьей 64 “а”, Нуреева ждал смертный приговор».
Открываем Уголовный кодекс РСФСР 1960 года. Находим вышеуказанную статью. Читаем:
«Статья 64. Измена Родине
а) Измена Родине, то есть деяние, умышленно совершенное гражданином СССР в ущерб суверенитету, территориальной неприкосновенности или государственной безопасности и обороноспособности СССР: переход на сторону врага, шпионаж, выдача государственной или военной тайны иностранному государству, бегство за границу или отказ возвратиться из-за границы в СССР, оказание иностранному государству помощи в проведении враждебной деятельности против СССР, а равно заговор с целью захвата власти, – наказывается лишением свободы на срок от десяти до пятнадцати лет с конфискацией имущества или смертной казнью с конфискацией имущества».
Но вернемся к материалу Бориса Сопельняка:
«Как водится, следователь начал с допроса свидетелей. Одной из первых была приглашена сестра Рудольфа – Розида, педагог по образованию. Она рассказала об их отце, который прошел всю войну, о матери, которая в труднейших условиях эвакуации тянула четверых детей, о том, что первое жилье, тринадцатиметровую комнату на шестерых, они получили уже после войны.
– Что вы можете сказать о политических взглядах своего брата?
– По-моему, их у него вообще не было… За два года он подготовил десять ведущих партий в балетных спектаклях Кировского театра. За это же время он научился играть на пианино, а после гастролей в Египте, не желая, как он говорил, быть глухим, засел за английский и довольно быстро его освоил. Я уж не говорю о том, что Рудольф не вылезал из музеев, театров и филармонии. Иначе говоря, он прекрасно понимал ущербность своего провинциального воспитания и, не жалея сил, ликвидировал многочисленные пробелы.