[23], с Франсуа Миттераном[24], с Джоном Кеннеди[25]. Ни разу не слышал, чтобы Нуреев разговаривал с ними о политике. Максимум: “Было приятно познакомиться”, и, конечно, беседы о погоде и искусстве. Он, действительно, с уважением относился к стране, в которой работал, к ее культуре, кухне. Помню, как Нуреев советовался со мной, что ему выбрать на обед, когда впервые оказался в Италии. Он любил есть ризотто, рукколу, помидоры черри, стейк. В Италии Рудольф становился итальянцем. Помню, как-то утром он постучал в дверь моего номера и сказал, что хочет посетить дом-музей Луиджи Пиранделло[26]. Я у него спросил, кто это такой? Он знал, кто такой Пиранделло, а я нет. С ума сойти!»
Меж тем на Родине о Рудольфе не забыли. Первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев был в бешенстве. Год назад они привечали этого юнца на правительственной даче – и вдруг такой поворот.
Народная артистка СССР, советская и российская балерина, балетмейстер Майя Михайловна Плисецкая вспоминала: «Один человек из КГБ писал в книге воспоминаний, что ему было дано задание переломать Нурееву ноги. Поговаривали, что поначалу Хрущев требовал разобраться с изменником Родины таким образом, но затем смягчился и приказал воздействовать на Нуреева через окружение».
«Хуже бегства танцовщика балета для Советского Союза могло быть только, если бы сбежал космонавт, – прокомментировал случившееся политический обозреватель Валентин Зорин. – Вспомните, это был 1961 год – разгар холодной войны. Своим поступком Нуреев нанес удар по репутации страны, по самолюбию руководителей этой самой страны».
«После того как Рудик “бежал”, мы понимали – с ним могут сделать что угодно, – рассказала в интервью Тамара Закржевская. – Могут сбить машиной, толкнуть под машину, сделать укол, после которого он не проснется».
Перед первым выступлением после «бегства» Нуреев получил три конверта – письма от мамы, отца и любимого педагога. Мама умоляла вернуться, отец проклинал.
«Письмо от Пушкина очень расстроило. Единственный человек, по-настоящему хорошо знавший меня, похоже, не мог понять, что со мной произошло. Он писал, что Париж – город упадка и его загнивание вскоре коснется и меня: что, если я останусь в Европе, я не только потеряю танцевальную технику, но и утрачу нравственный облик. Мне надо немедленно вернуться домой, ибо никто в России никогда не поймет моего поступка», – рассказывал Нуреев.
«Когда Пушкин узнал, что Рудик попросил политическое убежище во Франции, ему стало плохо, – вспоминает Тамара Закржевская. – Я была рядом с Александром Ивановичем. Давление у него зашкаливало. Пришлось несколько раз вызывать “скорую”. Через некоторое время после случившегося ему позвонили из компетентных органов, попросили написать своему ученику письмо и отдать сотруднику КГБ, не запечатывая конверт. Указаний, что именно нужно написать в письмах, не давали. Надеялись, что все, кто был близок Рудольфу (а письма должны были написать все эти люди), проявят благоразумие и будут просить его вернуться домой, в Ленинград».
Из интервью артиста:
«Однажды мне позвонила мама. Поначалу я был поражен: откуда мама могла знать, что я в Довиле? Как отыскала мой номер телефона? Потом сообразил: в КГБ знают, где я в настоящее время нахожусь. А значит, пора отсюда уезжать. Мама плакала в трубку и, как и в письме, просила вернуться. Я тогда сказал ей:
– Мама, ты забыла задать мне вопрос.
Она не расслышала и я повторил.
– Какой вопрос? – встрепенулась она.
– Ты счастлив здесь?
– Ты счастлив там, сынок?
– Да!»
И пусть вместе с самолетом и возможностью вернуться домой улетели от него коллекция балетных туфель и трико, которые он покупал в разных странах, любимый парик а-ля Мэрилин Монро и игрушечный электрический поезд, напомнивший ему о детстве… С ним остался он сам – мечты, надежды, жажда жить и танцевать.
Нет, он не боялся всего того, что ему напророчила переводчик. Он знал, чем заняться во Франции.
«Перед тем как вручить мне вид на жительство, чиновник задал несколько вопросов, главный из которых сводился к тому, каким будет мой источник доходов во время пребывания во Франции. Я ответил, что надеюсь в ближайшем будущем получить несколько предложений. Вероятно, источником моего дохода будет работа в труппе маркиза де Куэваса.
Уже в конце недели я действительно подписал официальный контракт», – рассказал в интервью Нуреев.
Известный в широких кругах, как маркиз Джордж де Куэвас, урожденный Хорхе Куэвас Бартолин, выходец из Чили, был, как сообщают некоторые источники, гомосексуалом. Тем не менее это не помешало ему в 1927 году жениться на внучке Джона Д.Рокфеллера, Маргарет Рокфеллер Стронг. Балетный хореограф и импресарио, в 1944 году маркиз де Куэвас организовал собственную балетную труппу «Большой балет Монте-Карло». Помимо своей театральной деятельности был известен тем, что в возрасте 72 лет сразился на дуэли во Франции с пятидесятидвухлетним балетмейстером и хореографом Сержем Лифарем. Спор между де Куэвасом и Лифарем произошел из-за изменений, внесенных в спектакль. Во время спора де Куэвас вспылил и дал Лифарю несильную пощечину на глазах у изумленной публики, после чего Серж отправил к нему секундантов. Дуэль на мечах состоялась на виду у пятидесяти газетных фотографов и закончилась объятиями и слезами дуэлянтов.
«О том, что Рудольф более или менее устроился в Париже, я узнала из газеты “Юманите”[27], – рассказала Тамара Закржевская. – Время от времени я ходила в гостиницу “Европейская”, в которой продавали иностранную прессу. Из французских газет была только одна – “Юманите”. Однажды, открыв один из номеров, я прочитала: “Рудольф Нуреев танцует в Театре Елисейских Полей!”[28] Уже потом я узнала от Рудика, что в государственные театры его не брали – никто не желал ссориться с Советским Союзом. А пригласили его в частный театр – балетную труппу маркиза де Куэваса».
Угрозы со стороны КГБ не прекращались. Правда, теперь угрожали не только Рудольфу, но и его работодателям. Однажды, когда он возвращался домой, ему показалось, что за ним следует Стрижевский. Или не показалось? Ужас обуял Нуреева. После того случая друзья наняли для Рудольфа охрану.
«Я жил под постоянным надзором, отлучаясь из квартиры только для занятий в классе, репетиций и обеда рядом с театром. В таком жестком режиме не было ничего нового для меня, о чем я и сказал газетчикам, которые интерпретировали мое угнетенное состояние желанием вернуться в Россию. Они не могли понять, что у человека, оторванного от тех, кто ему дорог, от семьи и родных, которые очень волнуются и, с одной стороны, хотят, чтобы он вернулся, а с другой стороны, боятся этого, испытывая давление властей, пытающихся заставить его вернуться, – есть основания для тревоги и депрессии. Вместе с тем я жил теперь во Франции и надеялся, что наконец волен танцевать, где хочу и что хочу».
23 июня 1961 года Рудольф Нуреев вышел на сцену Театра Елисейских Полей (Theatre des Champs Elysees) на свой первый после «побега» спектакль. Зал на две тысячи мест был переполнен. Поговаривали, что инициатива сорвать выступление исходила из Москвы. Сотрудники Советского посольства подкупили прокоммунистически настроенную французскую молодежь, которая толпой заявилась в театр. До сих пор рассказывают байку о том, что якобы не разбиравшиеся в балете и не знавшие Нуреева в лицо хулиганы, на всякий случай, начинали свистеть каждый раз, как на сцене появлялся новый артист, превратив таким образом весь спектакль в балаган. О том, как обстояло дело в действительности, рассказал в интервью друг Рудольфа Нуреева, оператор Владимир Рэн: «Рудик танцевал Голубую птицу в “Спящей красавице”. Как только он вышел, на галерке начался шум, гам. На сцену полетели помидоры, яйца. Оркестр затих, не понимая, что происходит. Остановился как вкопанный и Руди. А через мгновение он продолжил танцевать без музыки. Оркестранты пришли в себя и начали играть. Весь партер встал. Аплодисменты были сумасшедшие. Рудольф Нуреев победил!»
А вот как описал эту сцену в «Автобиографии» сам артист: «Не успел я выйти на сцену, как раздались крики и свист, почти заглушившие музыку Петра Ильича Чайковского. Я танцевал танец Голубой птицы, а за огнями рампы, в темном партере зрительного зала шла политическая манифестация. Я прекрасно сознавал, что оголтелые коммунисты пытаются сорвать представление: музыка была еле слышна, на сцену летели стекла. Но я продолжал танцевать. Почему-то я совсем не испугался. На меня даже сошло какое-то странное умиротворение: радость от того, что спокойно танцую, пока эти дураки делают из себя посмешище».
Глава шестнадцатаяКогда они узнают, что я – гей
После очередного триумфального выступления Рудик воспрянул духом. Уже в августе ему предстояло танцевать в Довиле, затем в Биаррице и Ла Боле – на небольших сценах в маленьких театриках. Долго задерживаться в труппе де Куэваса, в которой он начал работать, Нуреев не собирался.
«Де Куэвас предложил мне контракт на шесть лет, – рассказывал журналистам артист. – Мне этот срок показался слишком долгим, и я согласился только на три месяца. В составе балетной труппы маркиза все танцовщики, балерины и кордебалет были очень высокого уровня. Каждый раз они старались танцевать все лучше и лучше, но раскрыть себя полностью в рамках труппы никто не мог. Раздумывая об этом, я часто задавался вопросом, не совершил ли роковую ошибку, согласившись подписать контракт».
В мыслях Рудольф Нуреев был давно за пределами Франции. Он решил, что при первой же возможности купит билет на самолет и улетит в Копенгаген.
«Мы уже приземлялись здесь на пути из Ленинграда в Париж, и тогда я был очарован видом города, открывшимся с высоты полета. Когда я приехал туда, чтобы провести отпуск, меня не постигло разочарование. Копенгаген – прелестный, дружелюбный город с красивым небольшим театром и балетной школой, известной всем, кто интересуется танцами. Там я намеревался взять уроки у единственного русского педагога в Европе, обучающего балету так же, как в России – Веры Волковой, – писал артист в “Автобиографии”. – Я знал, что в детстве она дружила с моим учителем, Александром Ивановичем Пушкиным, и вместе с ним, будучи еще маленькой девочкой, посещала класс великого педагога Николая Легата. Позднее Волкова училась у самой талантливой в России женщины – педагога Агриппины Вагановой».