Но это было позже, а тот вечер он вспоминал так: «Было интересно увидеть во плоти многих танцовщиков, которых я прежде знал по именам и фотографиям. В Кировском театре у нас была хорошая библиотека посвященных танцу журналов со всего мира (и, разумеется, книжная библиотека), и я узнал многие полузнакомые лица».
Ни на минуту не забывая о конспирации, Марго представляла Рудика, как любознательного студента. Их заговор сумела раскрыть только руководительница королевского балета Нинетт де Валуа. И вот почему: «…Мы выяснили, что по странному стечению обстоятельств, Нинетт впервые посетила Кировский театр в Ленинграде как раз в тот вечер, когда я первый раз выступал на сцене».
В Париж Рудик вернулся с чувством выполненного долга и тайной в сердце. Детали выступления были оговорены, Нуреев должен был танцевать с американской балериной Розеллой Хайтауэр. Что же до контракта с де Куэвасом, работать у него оставалось считаные месяцы.
Вскоре после возвращения из Лондона Рудольф отправился вместе с труппой на гастроли в Израиль.
Вот какими были его первые впечатления о посещении Земли Обетованной: «Страна показалась мне в какой-то мере знакомой. Пейзажи с теснящимися маленькими деревушками и городская застройка с соседством очень нового и очень старого напомнили мне Южную Украину. Я повсюду встречал русскоговорящих людей. Многие из них эмигрировали на свою новую родину совсем недавно.
Как обычно, я напряженно работал. Кроме того, мы купались, грелись на солнце, изъездили на машине всю страну, посетили библейские места. Израильтяне поразили меня. Они оказались очень теплым, молодым и живым народом».
«Я танцовщик романтического плана, но я бы хотел танцевать и современные вещи, – делился с журналистами Рудольф Нуреев на заре карьеры. – Хотел бы попробовать себя в самых разных жанрах, которые существуют. Я не могу изменить свой стиль. Я танцую, как думаю, как чувствую. Возможно, под чьим-то влиянием во мне появится что-то иное, но меняться в целом я не собираюсь».
«Рудольф не боялся экспериментировать, – вспоминали коллеги танцовщика. – Он начал исполнять современный балет, будучи совсем молодым».
В 1970 году он танцевал в «Фигурах на полях» американского балетмейстера Глена Тетли, затем блистал в «Лунном Пьеро», в 1972 – был «Павана мавра» Лимона Хосе вместе с Национальным балетом Канады, а еще позже Рудольф Нуреев неоднократно появлялся на сцене с танцевальной труппой прославленного американского хореографа и танцовщицы Марты Грэхем (Грэм).
Интересно, что ранее, когда он только догадывался, но еще не был до конца уверен, что все его мечты исполнятся, Рудольф Нуреев сокрушался: «К моему разочарованию, мне не удалось увидеть в Нью-Йорке Марту Грэхем. Я побежал на ее выступление, едва успев прилететь. Она должна была танцевать в третьем балете. Мне очень понравилась ее хореография в первом балете и то, как он был исполнен, но, увы, в антракте у меня случился такой сильный приступ головокружения (последствие полета), что пришлось пойти домой, и я не увидел эту танцовщицу, о которой столько слышал».
Джордж Баланчин – вот еще один человек, с которым Рудольф хотел завязать знакомство и под чье влияние не отказался бы попасть. Именно на это надеялся он, отправляясь в Нью-Йорк. «Создав небольшую компанию, которая занимается постановкой коротких балетов, а также постановкой фрагментов из более длинных работ, знаменитые танцовщики планируют покорить Америку», – сообщала газета «Нью-Йорк таймс» об Эрике Бруне и Рудольфе Нурееве.
Так описал свое знакомство с «Большим яблоком»[43] и Джорджем Баланчиным в книге воспоминаний Рудольф Нуреев: «Как нередко случается, мое появление в Новом Свете получилось совсем не таким, каким я его себе представлял. По мере приближения к Америке погода все ухудшалась, а над Нью-Йорком мы попали в настоящую бурю. О посадке не могло быть и речи – среди пассажиров поползли слухи, что последний самолет, попытавшийся сесть в подобных условиях, разбился. Нас направили в Чикаго, и именно там я впервые ступил на американскую землю, чтобы после двух или трех часов ожидания в аэропорту вновь подняться в воздух.
На сей раз нам удалось приземлиться в Нью-Йорке, но только после часового кружения над городом. Путь в Нью-Йорк оказался таким длинным, что я уже начал сомневаться, смогу ли, в конце концов, завершить это путешествие. Никогда прежде я не был так рад ощутить под ногами твердую землю.
Больше всего меня поразил сам город. Я навоображал себе кошмарный мир огромных зданий, громоздящихся подобно чудовищам, стремящимся раздавить людей на улицах. Однако в жизни небоскребы оказались не такими большими и вовсе не угрожающими. И я не обнаружил здесь безумной спешки и давки, о которых читал.
Напротив, жизнь – по крайней мере моя – была приятно лишена напряжения. Ничего похожего на интенсивную энергичную атмосферу, в которую попадаешь, скажем в Париже. Я часто слышал, как Америку уподобляют России, и это сравнение показалось мне довольно верным. Обеим странам присуще нечто большое, сильное и широкое.
Мне было интересно познакомиться с американским балетом, американскими танцовщиками и хореографами. Особенно взволновала меня перспектива встречи с Баланчиным, выпускником школы Кировского театра (вернее, Мариинского, как он тогда назывался), работавшим у Сергея Дягилева, а затем основавшим собственную труппу в Нью-Йорке и сформировавшим свой стиль хореографии и танца. Я уже знал несколько его балетов и восхищался ими. «Аполлона Мусагет» и «Тему и вариации» я видел в России в исполнении труппы Альберто Алонсо, а «Симфонию до мажор» и «Ночную тень» – в Париже. Мне не терпелось увидеть другие его творения.
Меня представили ему вскоре после моего приезда. Он оказался невысоким, очень подвижным, элегантным человеком с заострившимися от нервного напряжения чертами лица и большими умными глазами. Его движения очень точны и изящны, и он быстро говорит. Общаясь с ним, чувствуешь его невероятную восприимчивость и живость».
Рудольф Нуреев с гордостью рассказывал журналистам, как Баланчин явился посмотреть на его выступления, а после сказал: «Мои балеты суховаты. У меня нет всех этих романтических вещей, вроде “Жизели”. Если вас это устраивает, приходите».
В конце семидесятых Нуреев и Баланчин начали работать вместе. Долгого сотрудничества не сложилось. Вмешались обстоятельства: болезнь Баланчина, его незаинтересованность в своенравном артисте, который не желал полностью подчиняться кому бы то ни было и не собирался выступать бесплатно.
«Проблема в том, что куда бы я ни пришел – я незваный гость. Это очень знакомое и очень неприятное чувство, – делился Нуреев с журналистами. – И все-таки я чувствую, что у меня есть определенная миссия на этой земле. Я обязан взять лучшее у лучших.
Век танцовщика очень короток, поэтому я должен танцевать много и все, что только могу».
«Когда Рудольф стал жить на Западе, у него появилась мечта – постоянно танцевать в труппе Баланчина, – писали в “Нью-Йорк таймс”. – Баланчин же был полон сомнений. Ему не нужны были чересчур яркие танцовщики, не нужны были суперзвезды и тогда он сделал мечту советского артиста невозможной».
Это не совсем справедливо, ведь спустя пятнадцать лет мечта Рудольфа все-таки осуществилась. Он получил роль Аполлона в одноименном балете Баланчина. Герой Нуреева еще очень юн, он только постигает мир вокруг, и Рудольфу удалось передать ту естественность, легкость и торжественность, с которой Аполлон совершает пусть и маленькие, но важные открытия.
«Все эти люди: Брун, Баланчин, Тейлор никогда не стремились заполучить меня. Я вынужден был доказывать им, что я – лучший. Должно было пройти много лет, чтобы они заметили меня и оказали честь танцевать рядом с ними. Мне никогда и ничего не давалось просто так. Я должен был постоянно брать жизнь за горло», – говорил Нуреев.
Благотворительный гала-концерт в «Друри-Лейн»[44] был не за горами. Нуреев собирался танцевать под «Трагическую поэму» Александра Скрябина и, когда время пришло – сделал это восхитительно.
«В тот вечер, до того как впервые выйти на английскую сцену, я был особенно тронут текстом телеграммы, которую обнаружил в гримуборной, в театре “Друри-Лейн”. Мне желали удачи. Телеграмма была подписана несколькими зрителями, видевшими меня на сцене в Ленинграде».
Сразу после выступления в Англии необходимо было возвращаться в Париж. Предстояли гастроли…Турин, Генуя, Болонья. И вот наконец истек срок контракта с де Куэвасом.
«Я почувствовал, что с моих плеч свалилась огромная тяжесть. Однако будущее представлялось тревожно-неопределенным», – напишет о том времени в своих воспоминаниях артист.
«В 1962 году я был учащимся Королевской балетной школы, – рассказал журналистам директор Королевской академии танца Дэвид Уолл. – Помню, как-то утром я увидел, как Рудольф, работавший тогда в Королевской балетной труппе, отрабатывал в классе элементы. Я наблюдал за этим сквозь стеклянную дверь и помню, как впечатлили меня тогда невероятная физическая выносливость Нуреева и старательность, с которой он занимался. Поражала бурлящая в нем жизнь, техническая безупречность, умение наэлектризовывать происходящее на сцене».
Выступление «советского танцовщика» Рудольфа Нуреева на одной из старейших сцен Лондона «Друри-Лейн» было высоко оценено руководством Ковент-Гардена. Нинетт де Валуа писала одному из хореографов: «Вот кто нам нужен! Нуреев не только виртуоз, но виртуоз со вкусом. Он несет с собой традицию и магию русских».
Для того чтобы обратить на себя внимание дамы Нинетт де Валуа, нужно было быть и впрямь исключительной личностью, ведь достаточно вспомнить, как описал ее репортер газеты «Олди» Джон Уолш: «Она всегда была авторитетной личностью. Именно Нинетт была в числе тех, кто основал балет Сандлера Уэллса, который в 1956 году стал Королевским балетом. Это она открыла миру Марго Фонтейн, Рудольфа Нуреева, Роберта Хелпманна и Фредерика Эштона. В б