Когда в компании друзей, с которыми Рудольф частенько проводил время на вечеринках, заходила речь о его замках и квартирах, артист говорил: «Я не был там несколько лет. Лучше спросите, как выглядит мой номер в отеле». А вот цитата еще из одного интервью Нуреева: «У меня есть недвижимость, у меня даже есть свой остров, но меня нигде никто не ждет. Меня ждут только на сцене».
Жанин Ренге вспоминала, как однажды Рудольф сказал ей, что многое из того, что у него было, он отдал бы за какую-нибудь недвижимость в Уфе. Но, увы…
Глава двадцатаяМама, это я
Многое мог позволить себе мировая звезда балета Рудольф Нуреев. Не было только возможности прогуляться по Уфе, обнять родных, заглянуть в Кировский театр.
Вернись он на родную землю, его в любой момент могли арестовать «…за безответственный образ жизни, как они это называли». Все равно Рудик не оставлял надежды на то, что когда-нибудь увидит родных. Если невысказанные претензии к отцу, обида и противоречивые чувства мучили его на протяжении всей его жизни, то к маме он относился с невероятной нежностью и любовью. Друзья Рудольфа вспоминали: стоило ему заболеть, как он вспоминал маму, вспоминал, как в детстве она лечила своего Рудика, натирая ему грудь гусиным жиром. При любой удобной возможности он звонил ей, а поскольку в родительском уфимском доме телефона не было, Фарида бежала в местное почтовое отделение. Ни за какие коврижки не соглашалась она поверить, что на чужбине ее сын живет в сытости и достатке. Напротив, мама была уверена, что он голодает и сильно нуждается. Когда Рудольф собрался подарить ей цветной телевизор, Фарида испугалась: «А вдруг это его последние деньги?»
Пытаясь убедить власти СССР позволить сестрам и матери навестить его за рубежом, Рудольф обращался за содействием к британским властям. Премьер-министр Гарольд Вильсон[51] обещал убедить советских чиновников, но и у него ничего не вышло. В 1977 году Рудольф Нуреев предстал в Вашингтоне перед Федеральной комиссией по соблюдению Хельсинкских соглашений с жалобой на то, что его матери «отказывают в выезде, мотивируя это тем, что она стара и не перенесет полета». По просьбе артиста к Председателю Совета министров СССР Алексею Косыгину обращались более сорока сенаторов. Поданную петицию подписали семьдесят тысяч человек из восьмидесяти стран. В основном, это были танцовщики и музыканты, работающие в труппах в разных уголках мира.
Среди прочих письма с прошением подписали американский скрипач и дирижер Иегуди Менухин, британский актер и режиссер Джон Гилгуд, американский драматург Теннесси Уильямс. Рудик неизменно получал отказ.
И вот теперь, когда мама умирала, он возобновил попытки с удвоенной силой. И случилось чудо. В 1987 году Рудольф Нуреев получил разрешение на въезд в СССР на 72 часа. Сохранилась старая видеолента, запечатлевшая визит танцовщика. В аэропорту постаревшего артиста окружили журналисты.
– Как вы себя ощущаете?
– Я счастлив, что я здесь, что увижу маму, сестер.
– Как мама?
– Не очень хорошо. Это все, что я пока могу сказать.
– Вы удивлены, что вам дали визу спустя столько лет?
– Не очень. Гуманность в конечном счете всегда одерживает верх.
– По-вашему, вы здесь благодаря Горбачеву?[52]
– Не знаю. Возможно.
Впоследствии выяснилось, что немаловажную роль в том, чтобы Рудольф смог увидеться с близкими, сыграла супруга Михаила Сергеевича Раиса Максимовна Горбачева.
Рудик возвращался домой через 26 лет разлуки. Волнительной, с замиранием сердца, но безрадостной оказалась для него эта поездка.
«Когда Рудольф прилетел в Уфу, – вспомнила Тамара Закржевская, – мама его была очень плоха. Фарида Аглиулловна так ждала его все эти годы, а когда он приехал, не узнала. Сестры Нуреева потом рассказывали, как сын склонился над матерью и произнес:
“Мама, это я, Рудик”. Она только подняла руку, указала пальцем на его фотокарточку, стоявшую на тумбочке, сказала: “Там Рудик” и впала в беспамятство. Отец Нуреева умер двумя годами ранее. Они с сыном не смогли ни договориться, ни попрощаться. Когда у Хамита Фазлеевича спрашивали, чем занимается его сын, ему было стыдно говорить, что Рудик танцует».
Как когда-то в детстве, Рудольф пришел и на тот самый холм, с которого наблюдал, как отправляются с железнодорожного вокзала и как прибывают на него поезда. Это прежде, никем не замеченный, он мог хорошенько выплакаться здесь. В тот день с ним были сопровождающие. Никто не ждал его на Родине. Правда, в поездке Рудольфа Нуреева сопровождали сестра Розида, племянник Руслан и фотокорреспондент ТАСС Виктор Воног. Виктор вспоминал, как холодно встретила звезду мирового балета родная Уфа: «В театре в тот день объявили выходной день, и Нуреева очень неохотно пропустили в здание. Он поднялся на второй этаж, вошел в балетный зал, прошелся по сцене, где сделал первые балетные шаги. Очень хотел увидеться с Зайтуной Насретдиновой, но ее телефон не отвечал. В филармонии тоже никого не было. В хореографическое училище Рудольфа не пропустил вахтер, а в Художественном музее имени Нестерова, когда Нуреев хотел было сфотографироваться на фоне понравившейся картины, смотрительница подняла шум».
Не открывали двери, не отзывались на телефонные звонки и те друзья юности, которые по-прежнему жили в этом городе. Рудик понимал: над ним все еще висел дамоклов меч. Люди боялись попасть под раздачу. У каждого к тому времени были свои семьи, дети.
Вот как первый приезд звезды балета на родину описывала в своей статье уфимская журналистка Нина Жиленко: «…Машина медленно двигалась по улице Зенцова, где когда-то жила семья Нуреевых (дом не сохранился, на этом месте построили гаражи, общежитие). Вдруг Рудольф попросил водителя:
– Останови возле этого дерева!
Вышел из машины и с интересом и удивлением стал рассматривать ярко-красные припорошенные снегом гроздья рябины.
– Что это? Как называется дерево?
– Рудик, – растерянно проговорила Розида, – разве ты не знаешь?! Это рябина.
Как же он мог забыть рябину…»
Много позже Тамара Закржевская признается одному из корреспондентов: когда Нуреев остался в Париже, ее отец уничтожил большую часть фотографий Рудольфа, которые она сделала в студенческие годы.
«В ту пору разве что из утюга не кричали, что Нуреев – предатель Родины», – вспоминала она.
«Через три года моего пребывания на Западе я выработал защитный механизм, – рассказывал Рудольф Нуреев в одном из интервью. – Я, как утка, перья которой покрыты жиром. Вода стекает, птица остается сухой. Когда я читал биографию Федора Михайловича Достоевского, понял, насколько жестока была его судьба: его называли предателем, бесталанным писателем. Он тяжело болел. Что я могу сказать? Мой путь гораздо легче».
Глава двадцать перваяОн привез хлеб
Через два года после этой поездки Рудольфа Нуреева пригласили выступить на сцене Кировского театра. О том, кем он является на Западе, в России почти никто не знал.
Имя врага народа советская пресса предала забвению.
Перспектива вновь вернуться на родину очень волновала артиста. Своими переживаниями делился он с журналистами: «Для меня это огромное эмоциональное событие – я возвращаюсь на сцену Кировского театра, где когда-то начинал. Меня волнует, как пройдет встреча с театром: будут ли горячие объятия и поцелуи или же, напротив, она окажется холодной? Как примет меня публика? Я жду встречи с друзьями, с танцовщиками – у меня в Кировском было одиннадцать партнерш, но все они, кажется, уже покинули сцену. Наконец я увижу своего педагога Анну Ивановну Удальцову».
Тамара Закржевская помнит, как встречала друга в аэропорту, как долго осматривала таможня его багаж.
«Багажа было много. Я спросила:
– Рудик, что ты такое привез?
– Мне сказали, что у вас здесь нет хлеба, воды. Я все взял с собой.
Представляете, он хлеб привез! Таможенники все распаковывали, хлеб разламывали».
И вот он – Кировский театр. И ощущения, как когда-то в юности. Правда, тогда он стоял на крыльце один, а ныне – несметное количество журналистов, собравшихся у входа и в самом здании. А вот тот самый музей, в котором собраны фотографии всех, кто в разное время составлял славу и гордость театра: Нижинский, Карсавина, Павлова и … он – Нуреев.
Хранитель театрального музея Марина Вивьен вспомнила: «Он взял меня за руку и сказал: “Пойдемте куда-нибудь подальше”, мы вышли в соседнюю комнату, и Рудольф заплакал».
«Мы с Константином Сергеевым были очень рады видеть Рудика в Ленинграде, – вспоминала Наталья Дудинская. – Когда он танцевал на сцене Кировского после такого длительного перерыва, собрались все наши. Зал был забит битком. Яблоку негде было упасть».
Желанный гость на всех сценах мира, в Кировском Нуреев танцевал «Сильфиду». Читаем в «Энциклопедическом словаре» Ф. Ф. Павленкова: «Сильфиды – мифические духи женского пола, которые обитают в воздухе и которым приписывают красоту и крепкое любовное влияние.
Оставив свою невесту накануне свадьбы, молодой шотландец Джеймс устремляется за своей мечтой – призрачным духом воздуха Сильфидой. Очарованный, он хочет, во что бы то ни стало завладеть ею и набрасывает Сильфиде на плечи волшебный шарф, после чего его любимая теряет крылья и погибает. За другого выходит замуж брошенная им невеста. Джеймс понимает: в погоне за призрачной мечтой, он потерял земное счастье».
– У меня железное терпение, – сказал одному из журналистов Рудольф. – Я многое пережил. И я очень хотел станцевать на этой сцене. Я приехал сюда. Связки порваны на обеих ногах, но я тем не менее станцевал. Скажите, кто в этой стране может похвастаться тем, что танцует лучше меня – в 19, в 23, в 35 лет? А мне 52! […] У вас чудная страна. Эта Европа высохшая, Америка, Африка, Азия…
– Но эта страна и ваша тоже, – заметил корреспондент.