Здесь не было кустов, но тем не менее «случайно» стояла задрипанная маленькая машинка неизвестной мне марки с местным номером. Если бы я не знал, что эту машинку к операции готовили отличные механики, я бы, наверное, усомнился в ее способности вообще тронуться с места, не говоря уже о том, что мне предстояло проделать на ней значительную часть пути до советского посольства.
Но я это знал, поэтому не удивился, когда мотор завелся с полуоборота и глухо заурчал сотней лошадиных сил. Мощность мотора явно не соответствовала размерам машинки, но меня это тоже не удивило: машинку готовили по спецзаказу, мощный мотор гарантировал ей хорошее стартовое ускорение и возможность ухода от любой погони.
Я бросил фонарик на сиденье, быстро снял пиджак, сорвал галстук, напялил на себя замызганную кожаную куртку, валявшуюся на сиденье, из «бардачка» вытащил такую же замызганную кепку и таким образом в считанные секунды кардинально изменил свой внешний вид.
Затем я рывком тронул машинку с места и выскочил из дворика на улицу, ведущую в сторону посольства. Сделав несколько поворотов, я убедился, что за мной никто не едет, хотел снизить скорость, но мое возбуждение требовало выхода, и я гнал по пустынным улицам до тех пор, пока не оказался на маленькой улочке в аристократическом районе города. Приткнувшись к тротуару возле мусорного бака, чтобы моя машинка не бросалась в глаза рядом с шикарными лимузинами жителей аристократического квартала, я не стал глушить мотор, чтобы в любой момент можно было уехать.
Через несколько минут с противоположного по ходу моего движения конца улочки показался знакомый мне «форд-таунус» с дипломатическим номером, за рулем которого сидел Толя Сугробов. Он дважды мигнул мне фарами, давая знать, что за ним нет «хвоста» и я могу спокойно к нему перебираться.
Заглушив мотор, я бросил ключи под водительское сиденье, и, когда «форд» поравнялся со мной и Толя предусмотрительно открыл заднюю дверцу, я, прихватив на всякий случай пиджак и галстук, быстро вскочил в его машину и лег на пол между передним и задним сиденьями.
Еще через пять минут Толя въехал в заблаговременно открытые ворота советского посольства, сделал дугу вокруг основного здания и остановился у служебного входа…
Глава 15
Когда я вошел в кабинет шефа, Скворцов метался по нему, как узник по камере смертников накануне визита священника для последней исповеди.
— Ну как, Миша?! — бросился он ко мне, схватил за плечи и тряхнул с такой силой, что я чуть не прикусил себе язык. За все время нашей совместной работы он впервые назвал меня вот так, по имени, и это, несомненно, означало, что настоящее дело наконец-то сблизило нас окончательно. Лучше поздно, чем никогда!
— Вроде жив, Андрей Петрович, — не слишком уверенно ответил я, как будто все еще сомневался, что нахожусь в своем родном посольстве, где меня не достанут ни Дик, ни Боден, ни его специалисты по всяким «деликатным» делам.
— А где документы? — задал Андрей Петрович нелепый вопрос, подзабыв, видимо, за время тревожного ожидания каким путем их должны доставить в посольство.
Но я даже в мыслях не стал осуждать его за эту забывчивость. Я хорошо представлял себе, в каком состоянии находился шеф в то время, пока я рассиживался с бокалом шампанского в руке в компании с моим американским другом. Это как в спорте: в сто раз легче самому быть на игровой площадке, чем сидеть на скамейке запасных и ждать исхода поединка.
— Все было, как условились, — успокоил я шефа. — Как только погас свет, я сразу же передал документы Сердюку, а сам — на улицу, в машину и сюда!
— А Анатолий Степанович где?
— Он внизу, занял позицию у телефона.
Шеф постепенно приходил в себя, но в его следующем вопросе все еще угадывалось волнение за исход операции.
— А как обстановка в городе?
— Пока все спокойно. И вокруг посольства тоже… Да не волнуйтесь вы так, теперь все будет нормально! — попытался я его успокоить, чувствуя, как меня самого постепенно начинает бить мелкая дрожь — вполне естественная реакция на только что пережитые потрясения.
— А я и не волнуюсь, с чего ты взял? — даже в этот непростой момент Андрей Петрович держался, как и подобает резиденту. — Шуму в ресторане много было?
— Да как сказать, — уклончиво ответил я, потому как не располагал достоверной информацией. Если какой шум и был, а он, по задумке Сердюка, должен был обязательно быть, чтобы облегчить мне уход из ресторана, то все это происходило уже тогда, когда я был на пути в посольство.
— Затея Сердюка с этой дракой никогда мне не нравилась, — словно прочитав мои мысли, сказал шеф. — Начнут допрашивать его хлопцев, могут докопаться до сути дела!
— Ну и пусть! — с известной долей беспечности заявил я. После удачного ухода из ресторана я был в восторге от замысла Сердюка и особенно от его исполнения, и все побочные явления казались мне теперь делом достаточно второстепенным. — Кто теперь от этого пострадает? Кроме хозяина ресторана — никто! Да и у него все застраховано, так что он тоже внакладе не будет. Еще и подзаработает на этом. Такая реклама!
— Ну-ну, посмотрим, — неопределенно выразился шеф, сел за стол и посмотрел на часы. — Расскажи хоть, как там все произошло.
Удивительное дело! Я более или менее точно рассказал ему все, что произошло до того момента, когда в ресторане выключился свет, но не мог воспроизвести ни одной достойной внимания детали своего поведения в момент бегства из ресторана, пока не увидел машину Толи Сугробова. Видимо, перед тем как погас свет, я включил автопилот и затем действовал автоматически по заложенной в меня программе. Все, что происходило вокруг меня во время моего бегства, находилось где-то за порогом сознания, и нужно было какое-то время, чтобы снова все вспомнить. А пока я не мог рассказать ничего существенного, кроме того, что все обошлось благополучно.
Когда я закончил свой несвязный рассказ и ответил на дополнительные вопросы шефа, мы замолчали и стали ждать. Ничего другого в этой ситуации нам все равно не оставалось…
Специфика работы разведчика состоит в том, что в ней почти не бывает пауз. Непосредственный исполнитель того или иного мероприятия, хочет он этого или нет, а чаще всего не хочет, а вынужден в силу большой личной ответственности за успех порученного дела постоянно думать о нем, вживаясь в ситуацию до такой степени, что начинает ощущать ее всеми органами чувств, включая интуицию. Что касается руководителей, ответственных, как правило, за несколько операций, то у них вообще нет ни минуты покоя, когда они могли бы расслабиться и не думать о деле, потому что в каждую минуту кто-то из их подчиненных находится в соприкосновении с врагами и друзьями нашего государства, причем еще не известно, при соприкосновении с кем из них можно рассчитывать на более благоприятное соотношение положительных и отрицательных эмоций.
Когда-то я вычитал одно интересное изречение: любимая работа — это хорошо оплачиваемое хобби. Лучшее определение для разведывательной работы трудно придумать! И не только потому, что у разведчиков неплохая зарплата, а потому, что эта работа должна быть действительно чем-то вроде хобби, которым не только нужно, но и очень хочется заниматься постоянно.
Есть, конечно, и другие взгляды на эту профессию.
Довелось мне как-то разговаривать со знакомым сотрудником отдела кадров, и он рассказал такую историю. В одно очень престижное учебное заведение, где учились преимущественно выходцы из советской «элиты», занесло как-то рабочего парня, прошедшего суровую жизненную школу. Видимо, он был принят в это «избранное» общество, чтобы продемонстрировать демократичность и доступность для простых граждан подобных учебных заведений, элитарность которых уже давно раздражала советскую общественность. И вот, когда учеба подходила к концу, с этим парнем встретился представитель КГБ и предложил ему работать в разведке. Парень подумал и отказался, посчитав себя недостаточно пригодным для такой трудной и ответственной работы.
Об этой беседе каким-то образом прознали пронырливые однокурсники, те самые выходцы из «хороших» семей, и подняли его на смех. А один так прямо и сказал ему:
— Дурак ты, что отказался. В разведке сейчас служить модно!
Вот эта проклятая мода и стала в основном виновницей того, что нет-нет да и попадают в разведку люди не только малопригодные, но и недостойные заниматься этим делом. Употребляя их терминологию, они очень быстро «выпадают в осадок». А на нашем профессиональном языке — это и есть тот самый балласт, от которого, как говорится, никакой пользы, кроме вреда. Среди этого балласта и находят чаще всего наши враги тех, кто был способен пойти на предательство.
Что же влекло в разведку таких людей? А прежде всего некоторые внешне привлекательные атрибуты этой профессии: кажущаяся свобода и независимость поведения за границей, возможность, как им кажется, бесконтрольно бывать где угодно и встречаться с кем угодно, а главное, те самые материальные блага и преимущества, которые в силу служебной необходимости были положены сотрудникам разведки. Это и несколько более высокая зарплата, чем у других категорий загранработников, и более просторные и благоустроенные квартиры, и машины иностранных марок, и кое-что еще, о чем бы мне сейчас не хотелось говорить.
О том, каких физических и моральных усилий, какой самоотдачи требует разведывательная работа, с каким напряжением и риском она связана, о том, что придется фактически работать на двух работах, и везде хорошо, они, конечно, задумываются гораздо меньше или не думают вообще: их интересует не работа, а возможность называться разведчиком и козырять этим званием в той среде, где это считается модным. Для них разведывательная работа действительно превращается в хобби, только в самом обывательском значении этого слова, потому что все основное время и силы у них уходят на обеспечение личного благополучия.
А вот для одного моего товарища это «хобби» едва не закончилось трагически, если считать трагедией только смерть, а все остальное детскими забавами.