Их родители – мои бабушка с дедушкой, ныне живущие в Спокане, – вычеркнули обеих дочерей из жизни, из своих завещаний и никогда не пытались разыскать.
Мама делает вид, что ей уже не больно, только разве это может быть правдой? Порой родные меня бесят, но без них я жить не смогу. Неужели родители Себастьяна впрямь выгонят его из дома? Неужели отрекутся от него?
Боже, все куда серьезнее, чем я ожидал. Думал – так, прикол, мимолетное увлечение, а теперь влип по самое некуда. И мама права: бегать за Себастьяном – затея дурацкая. Может, и к лучшему, что из-за поездки в Нью-Йорк он пропустит наш семинар.
На выходные я уезжаю к Эмили и Шивани и, как ни странно, ни разу не порываюсь написать Себастьяну. Мама наверняка сообщила Эмили последние новости, потому что пару раз тетя заводит разговор о моих «делах сердечных», но я отмалчиваюсь. Если маму эта тема волнует сильно, то тетю чуть ли не до дрожи.
Эмили и Шивани ведут меня на заумный артхаусный фильм про женщину, которая разводит коз, и посередине кино я засыпаю. За ужином они отказываются налить мне вина, и я громко вопрошаю, на хрена тогда нужны две тетушки-отщепенки. В воскресенье я четыре часа подряд играю в пинбол с Эмили в гараже, съедаю семь порций нутового карри по рецепту Шивани и еду домой, балдея от своей семьи.
Небольшая смена обстановки здорово проветривает голову.
Но уже на следующей неделе Себастьян заходит в класс в темно-серой рубашке-хенли с расстегнутой верхней пуговицей и закатанными до локтей рукавами. Моему взору открыта обширная панорама гладкой кожи, мышц, вен, красивых кистей – как мне справиться с этим?
Да еще он чуть ли не с удовольствием подходит ко мне посмотреть первые страницы романа. Он даже смеется над упоминанием постера с котенком и, едва скрывая любопытство, осведомляется, не автобиография ли это.
Будто сам не догадался!
«А я в твоем романе есть?» – читается в его глазах.
«Зависит от тебя», – думаю я.
Очевидно, смена обстановки помогла мне ненадолго.
Познакомившись с Мэнни, я ненадолго запал на него – успел даже представить, каково будет остаться с ним наедине, – но интерес быстро угас, внимание переключилось на кого-то другого. Целовать парней приятно. Целовать девушек приятно. Но почему-то кажется, что от поцелуев Себастьяна я вспыхну, как сухое сено от горящей спички.
В последнее время наше с Осенью общение – это школа и фотки еды у нее в снэпчате. Однажды вечером она приезжает ко мне в районе ужина. Мама даже не пытается скрыть бурную радость и приглашает дорогую гостью с нами поужинать. Потом мы поднимается ко мне в комнату – все как в старые добрые времена.
Я лежу на кровати и из дневной порции заметок на стикерах пытаюсь скомпоновать что-то годное для следующей главы романа. Осень разбирает мне гардероб и выдает экспресс-сводку школьных сплетен.
Я в курсе, что на прошлой неделе во время учительского баскетбольного матча Макензи Гоубл сделала минет Девону Николсону прямо на трибунах?
Я в курсе, что какой-то парень из туалета пролез на потолочные перекрытия и по ним дополз до женской раздевалки?
Я в курсе, что Мэнни пригласил на выпускной Сэйди Уэймент?
Эта новость отвлекает меня от стикеров – подняв голову, я вижу Осень в своей футболке. Родители ввели строгое правило: когда у меня гости – хоть парень, хоть девушка, – дверь в мою комнату остается открытой. Впрочем, на Осень сие правило не распространяется, и это такой прикол, потому что, пока я перебирал стикеры, она раздевалась и мерила мои вещи.
– Я и забыл, что выпускной уже на носу.
Осень смотрит на меня как на тормоза.
– До выпускного четыре месяца. Я говорила тебе об этом в машине неделю назад.
Я резко сажусь.
– Правда?
– Ага, правда. – Осень смотрит на себя в зеркало и одергивает футболку. – Похоже, меня ты больше не слушаешь.
– Извини, просто… – Я отодвигаю кучку стикеров и поворачиваюсь к ней. – Просто я с головой ушел в литературный проект, от него мозги набекрень. О чем ты говорила в машине?
– Ой! – восклицает Осень, на миг забыв свою досаду. – Я спрашивала, не хочешь ли ты пойти со мной, ну, чтобы не заморачиваться…
О-па! Я полный мудак… Осень фактически пригласила меня на выпускной, а я не отреагировал. Точнее, пропустил ее слова мимо ушей. Да, мы с Осенью вместе ходили на танцы, когда ни она, ни я ни с кем не встречались. Так было раньше.
Раньше – значит до Себастьяна?
Я полный мудак.
Осень пристально смотрит на меня в зеркало.
– Если, конечно, ты не хочешь пойти с кем-то другим.
Я отвожу взгляд, чтобы Осень не видела моих глаз.
– Нет, я забыл про выпускной, только и всего.
– Забыл про выпускной?! Таннер, мы же в двенадцатом классе!
В ответ я бурчу и пожимаю плечами. Оставив в покое мои вещи, Осень садится на край кровати рядом со мной. Ноги голые, моя футболка доходит до середины бедер – в такие моменты становится ясно, насколько упростилась бы моя жизнь, втрескайся я в Осень так, как в Себастьяна.
– Ты точно не хочешь никого пригласить? Сашу, например, или Джемму?
Я морщу нос.
– Они же обе мормонки.
Вот так парадокс!
– Да, но они классные мормонки.
Я притягиваю Осень к себе.
– Давай посмотрим, что к чему, а потом решим. Я еще надеюсь, что Эрик возьмет себя в руки и сделает тебя честной женщиной. Сама же говоришь, мы в двенадцатом классе. Разве ты не хочешь как следует заморочиться с выпускным?
– Нет, не хочу… – уныло начинает Осень, но я сгребаю ее в охапку и давай щекотать! Осень визжит и обзывается. Лишь когда Хейли колотит мне в стену, а папа кричит, чтобы мы сбавили громкость, я отпускаю ее, довольный, что выпускной забыт.
Чем ближе весна и длиннее дни, тем проще становится жизнь. За исключением редких прогулок пешком или на лыжах, несколько месяцев мы почти не бывали на улице. Вечно запертый в четырех стенах, я чуть не свихнулся от собственных мыслей. К середине февраля мне настолько осточертели моя комната, дом, школьные классы, что с первыми по-настоящему теплыми днями я под любым предлогом выбираюсь на воздух.
Каждый день снег понемногу сходит, и наконец остаются только островки на лужайке.
В субботу утром на холодильнике меня ждет записка с поручениями от папы, а во дворе – пикап и прицепная тележка. Я перевожу катер от двери черного хода на подъездную аллею и снимаю брезент, из-под которого выбегают чешуйницы. В кокпите темно, пахнет плесенью, и я оцениваю объем предстоящей мне работы. Кататься на катере мы сможем лишь через несколько месяцев, но его нужно привести в божеский вид.
Всюду на подъездной аллее лужицы талого снега. Из-за моторного масла с дороги, гнилых листьев и веток она выглядит ужасно, только я знаю, что за этим последует – солнышко, долгие прогулки, аромат барбекю все выходные напролет. В апреле нам сделают перетяжку внутренней обивки катера, поэтому я начинаю обдирать старую обивку вместе с липким слоем. Увлекательным это занятие не назовешь, только настоящей работы у меня нет, а бензин сам себя не купит, поэтому я выполняю папины поручения.
Я готовлю нужные принадлежности, заранее расстелив на траве большой кусок брезента, чтобы потом легче было убирать. Я успеваю вытащить капитанское кресло, когда за спиной у меня негромко скрипят тормоза и шуршат шины – кто-то приехал.
Я оборачиваюсь: Себастьян придерживает свой велосипед и щурится на солнце.
Вне школы я не видел его две недели, и почему-то от этого становится больно. Я выпрямляюсь и подхожу к палубе катера.
– Привет!
– Привет! – отвечает он с улыбкой. – Чем это ты тут занимаешься?
– Отрабатываю свое содержание. Ты, наверное, назвал бы это служением, – отвечаю я и пальцами ставлю в воздухе кавычки.
Себастьян смеется, и у меня щемит сердце.
– Служение – это скорее, – он ставит воображаемые кавычки, – помощь ближнему, чем, – опять воздушные кавычки, – субботник на крутом папином катере, ну да ладно.
Черт возьми, он надо мной стебется! Я показываю на старую обивку у себя под ногами и на брезенте.
– Видел это заплесневелое уродство? Какая уж тут крутость?!
Себастьян приглядывается к палубе катера.
– Убеждай себя и дальше.
Когда я опускаюсь на колени, лицо Себастьяна оказывается в считаных дюймах от моего.
– А что ты здесь делаешь?
– Я репетиторствовал тут поблизости и решил заглянуть.
– Ты учишься в универе, пишешь книги, подрабатываешь ассистентом препода и репетиторствуешь? Лентяй я лентяй!
– Еще церковные дела не забывай. – Себастьян отступает и, покраснев, отводит взгляд. – Вообще-то репетиторствовал я не поблизости.
Мой мозг не сразу соединяет точку А с точкой Б, но когда я наконец делаю очевидный вывод – Себастьян приехал специально, чтобы навестить меня! – хочется соскочить с палубы и сжать его в объятиях.
Разумеется, я не соскакиваю и не сжимаю. Судя по тому, как Себастьян стиснул руль велика, это признание его смущает. В душе у меня вспыхивает надежда. Так мы и выдаем себя – невольным смущением, реакцией, которую не скрыть. Отчасти поэтому страшно жить здесь, раскрыв свою сексуальность лишь самым близким. За порогом дома я могу выдать себя, скривившись от слова «педик», или слишком пристальным взглядом, или неадекватным ответом на дружеское объятие другого парня.
Ну, или переживаниями из-за того, что Себастьян решил ко мне заглянуть.
Наверное, это просто мое мнение; просто видение ситуации, окрыленное моими надеждами, но мне все равно хочется спрыгнуть с палубы и взять Себастьяна за руки – хватит уже держаться за велосипед!
Вместо этого я откалываю шутку:
– Значит, с тем, что я лентяй, ты согласен? Ладно-ладно!
Себастьян заметно расслабляется и отпускает руль велика.
– Ничего такого я сказать не хотел. Я только…
– Может, прекратишь умничать и поможешь мне?
Себастьян опускает велик на землю и, сняв куртку, на удивление легко забирается на прицеп, потом на корму катера.