думает обо мне каждую секунду
да
и он говорит, что ничего подобного прежде не чувствовал; ему нравится сосать мне нижнюю губу, ему хочется остановить время, чтобы мы целовались и целовались.
да
и я честно признаюсь, что никогда еще мне не было так хорошо, и он смеется мне в губы, потому что наверняка видит, в каком я состоянии. Под ним я сущий монстр, вскидывающий бедра; я спрут, я одновременно касаюсь его везде. Таких классных ощущений мир еще не знал.
– Хочу знать о тебе все, – отчаянно шепчет Себастьян мне в губы, покрывает поцелуями скулы, царапает шею щетиной.
– Так я расскажу тебе все.
– Ты мой бойфренд? – спрашивает Себастьян, посасывает мне нижнюю губу, потом смеется над собой, словно это не прекраснейший вопрос, который я слышал в жизни.
– Ну… да.
Его бойфренд. Да!
– Хоть я теперь твой бойфренд, я никому об этом не расскажу, – шепчу я.
– Знаю.
Его ладонь опускается на меня, скользит туда, где наши тела соприкасаются, потом – Господи! – ныряет мне в треники. Получается так невинно и при этом так грязно, но грязь смывается, когда я заглядываю ему в глаза и вижу в них благоговейный страх.
Все ясно. Для меня это тоже впервые.
Словно в трансе я тоже тянусь вниз. Себастьян закатывает глаза, потом закрывает.
Разве это похоже на реальность? Сюр, чистый сюр.
Себастьян двигает бедрами раз, другой – ничего восхитительнее я в жизни…
Ни шаги в коридоре, ни звук отрывающейся двери я не слышу – лишь потрясенное папино «ой!». Дверь захлопывается.
Себастьян соскакивает с меня, поворачивается к стене и закрывает лицо руками. В звенящей тишине я пытаюсь понять, что случилось.
То есть я знаю, что случилось, но все произошло так быстро, что на пару гулких мгновений-сердцебиений можно притвориться, что нас с Себастьяном одинаково приглючило.
Прокол очень досадный по очень многим причинам. Не играть мне больше в игру «Мы просто друзья» со взрослыми, которые отсиживаются на первом этаже. Мы вляпались, и меня ждет нагоняй от одного из родителей, а то и от обоих.
А Себастьяну однозначно куда хуже, чем мне.
– Эй! – тихонько окликаю его я.
– Плохо получилось, – шепчет Себастьян. Он не убирает рук от лица и ко мне не поворачивается. По его голой спине можно изучать группы мышц. Меня захлестывают двойственные чувства – с одной стороны, я счастлив, что у меня теперь сексапильный бойфренд, с другой – жутко боюсь, что один прокол все испортил.
– Эй! – снова зову я. – Папа не позвонит твоим родителям.
– Плохо получилось…
– Просто иди сюда, ладно?
Себастьян медленно поворачивается, подходит к кровати и садится, не глядя на меня.
– Твой отец нас засек! – сетует он.
Я делаю секундную паузу, подбирая нужные слова.
– Да, но, думаю, ему так же неловко, как нам, если не больше, – говорю я в итоге.
– Очень сомневаюсь.
Знал я, что Себастьян не купится на сомнительную логику, но попробовать стоило.
– Посмотри на меня.
Секунд через десять Себастьян так и делает. Он заметно расслабляется, а мне от облегчения хочется встать и бить себя в грудь.
– Ничего страшного, – шепчу я, – папа никому нас не выдаст. Наверное, он просто поговорит со мной потом.
То есть он однозначно поговорит со мной потом.
Обреченно выдохнув, Себастьян закрывает глаза.
– Ладно.
Я подаюсь вперед, и он, похоже, чувствует мою близость, потому что губы у него растягиваются в скупой улыбке. Мои губы у него на губах, я подставляю нижнюю, которую он любит сосать, и жду реакции. Не сразу, но соблазну Себастьян поддается. Обжигающей страсти, как прежде, сейчас нет, но это все-таки происходит.
Себастьян отстраняется и, поднявшись, тянется за рубашкой.
– Я домой пойду.
– А я останусь прямо здесь, с места не сдвинусь!
Уловив подтекст, Себастьян прячет очередную улыбку, а потом на лицо ему наползает привычная маска. Он перестает хмуриться, в глазах появляется блеск, на губах – улыбка, та, беззаботная, которой я скоро не буду верить.
– Проводишь меня?
Папа поднимается ко мне в комнату уже через пятнадцать минут после ухода Себастьяна. В дверь он стучит робко, чуть ли не извиняясь.
– Заходи.
Папа заходит и аккуратно закрывает за собой дверь.
Не знаю, злиться мне или каяться, но от первого и второго вместе покалывает кожу.
Папа садится на стул у моего письменного стола.
– Для начала я должен извиниться, что в первый раз не постучался.
Лежа на кровати, я кладу раскрытую книгу себе на грудь корешком вверх и смотрю на папу.
– Хорошо.
– Что еще сказать, я не знаю. – Папа скребет щеку и добавляет: – Нет, вообще-то не так. Я знаю, что хочу сказать, но не знаю, с чего начать.
Я сажусь на кровати и поворачиваюсь к нему.
– Ну и?
– Я знаю о твоих чувствах к Себастьяну. И почти уверен, что они взаимны.
– Да…
– Еще я знаю, что это настоящие чувства, что дело не в любопытстве или в негативизме.
Вот что ответить на это? Я киваю, чувствуя, что вид у меня озадаченный.
– А Осень в курсе?
– Осси? – растерянно спрашиваю я.
– Да, твоя лучшая подруга.
– Пап, я не открывался Осени. «Нельзя открываться никому» – так ведь? Так мама хочет?
– Таннер, – папа кладет ладонь мне на колено, – хочу прояснить еще два момента. Начнем с легкого. Когда влюбляешься, очень хочется позабыть обо всех окружающих.
– Я не забываю Осси…
– Не перебивай! – довольно строго велит папа. – Обещай мне, что не забросишь своих друзей. Что будешь общаться с Осенью, Эриком и Мэнни. Что и впредь будешь показывать пример Хейли. Что будешь заботиться о маме и во всем ей помогать.
– Обещаю.
– Я говорю об этом, потому что твоя жизнь должна оставаться насыщенной независимо от отношений с Себастьяном. Его вера тут ни при чем. Если отношения продолжатся и у вас с ним что-то выйдет, понадобятся друзья, которые вас примут и поддержат. Если же по какой-то причине вы расстанетесь, тебе потребуется дружеское плечо.
Во власти странных, противоречивых чувств я смотрю в пол. Папа дело говорит. Он прав. Но подразумевается, что он мне открыл Америку, и это бесит.
– Второй момент, который я хотел бы прояснить… – Папа снова скребет щеку и отводит взгляд. – У меня не такие взаимоотношения с религией, как у твоей мамы, оттого и реакция на твой роман принципиально иная. – Он заглядывает мне в глаза. – Однако я не считаю, что она неправа. Я согласен не со всеми ее предостережениями и контраргументами, а вот с тем, что ситуация непростая, согласен. Полагаю, родители Себастьяна ваш роман не одобрили бы.
– По-моему, «не одобрили бы» – еще мягко сказано.
Папа уже кивает.
– Значит, встречаетесь вы тайком от них?
– Угу.
– Не по душе мне это, – тихо заявляет папа. – Хочется верить, что на месте Себастьяна ты либо поговорил бы с нами откровенно, либо считался бы с нашими пожеланиями, пока живешь дома.
– Папа, разница в том, что я могу говорить с вами откровенно.
– Тебе восемнадцать, Танн. Со своим телом ты волен делать все, что заблагорассудится. Но в то, чем ты занимаешься под крышей моего дома, я имею право вмешиваться.
О-ох…
– Ты ведь знаешь, что тебя, Хейли и вашу маму я люблю больше всего на свете.
– Да, знаю.
– Еще я знаю, что тебе нравятся и девушки, и парни. Знаю, что ты будешь экспериментировать, и никогда, ни на одну секунду не буду тебя в этом ущемлять. – Папа ловит мой взгляд. – Застань я тебя с парнем возле церкви, ни слова не сказал бы. Мы с тобой переглянулись бы за ужином, и все, точка.
Неловко-то как! Страшно хочется свернуться клубком и укатиться в угол.
– Но я не желаю, чтобы вы с Себастьяном встречались у нас дома тайком от его родителей.
– Пап, других вариантов у нас немного, – говорю я, заливаясь горячим румянцем.
– Себастьян взрослый. Захочет жить по своим правилам – съедет от родителей.
Так папа показывает, что разговор окончен и тема закрыта. Его мнение – я в курсе – основывается на личном опыте. Я сижу на кровати, вглядываюсь в лицо, которое знаю почти так же хорошо, как свое, и вдруг понимаю, насколько тяжело дается папе этот разговор.
В конце концов, по версии его родни двадцать два года назад он полюбил не ту женщину.
Глава двенадцатая
Мама Осени открывает дверь и отступает на шаг, чтобы впустить меня. От нее Осень унаследовала улыбку с ямочками, но это, пожалуй, все. У Осси рыжеватые волосы, веснушки на носу и ярко-голубые глаза, а миссис Грин – кареглазая брюнетка с оливковой кожей. Каково ежедневно смотреть на дочь, как две капли воды похожую на твоего покойного мужа? Это либо прекрасно, либо душераздирающе, а вероятнее, и то и другое вместе.
У нас есть ритуал: я приветственно целую миссис Грин в щеку, она сообщает, что в холодильнике есть «Ю-ху», и я изображаю бурную радость. Странная штука это «Ю-ху» – водянистое шоколадное молоко в картонной, как у сока, упаковке. В свое первое здешнее лето я сказал миссис Грин, что люблю «Ю-ху», и с тех пор она покупает его для меня. Теперь, поднимаясь в комнату Осени, я каждый раз чувствую себя обязанным брать по упаковке «Ю-ху», хотя больше не перевариваю его. Мы с Осенью проводим научный эксперимент с узамбарской фиалкой, которая растет у нее в горшке на полке: выживет ли цветок, если поливать его исключительно «Ю-ху»?
Принцесса Осень развалилась на полу с распечатками готовых глав. Она реально правит текст красной ручкой – такое приглючиться не может.
– Осси, я в жизни не встречал ботана симпотнее тебя!
Мое появление Осень игнорирует – даже голову не поднимает.
– Отключи свою надменную покровительственность.
– Ты в курсе, что красная паста может восприниматься как признак агрессии и пошатнуть уважение учеников? Править лучше фиолетовой.
Теперь голубые глаза смотрят на меня.
– А мне нравится красный.
Длинные рыжеватые волосы собраны в огромный пучок на макушке.