А еще у нас есть четверг! Жду не дождусь его, это безумие, да? Боюсь, тебе придется держать меня под контролем. Хочу целовать тебя, целовать, целовать…
Когда ты покажешь мне свой новый роман? Таннер, пишешь ты здорово! Мне не терпится увидеть, что ты придумал на этот раз.
Сейчас я собираюсь в универ, потом приду к вам на семинар и передам тебе свое письмо. Как дочитаешь его, пожалуйста, подумай, что я мечтал целовать тебя, когда писал это предложение (да и все предыдущие тоже).
Я перечитываю письмо раз семнадцать, потом засовываю в самый глубокий карман рюкзака – так оно доедет до моей комнаты, где я переложу его в обувную коробку на верхней полке шкафа. (Сейчас подумалось, что, если я сегодня умру, именно в обувной коробке на верхней полке шкафа родители станут искать объяснение случившемуся со мной; нужно найти тайник понадежнее.)
Эти пустые мысли отвлекают меня от тревоги о том, что делать с горячим желанием Себастьяна прочесть мой новый роман.
Поймите меня правильно: я буквально кайфую от готовых глав. Но посмотрим правде в глаза: то, что получается на данный момент, сдавать нельзя. До сих пор эта правда действовала как отталкивающая сила магнита – мои мысли легко от нее отлеплялись. Снова и снова я твердил себе: я покажу Фуджите, что задание выполнено, – отправлю ему страницы, на которых Себастьяна еще нет, попрошу соблюдать конфиденциальность и поставить оценку по этому отрывку. Фуджита не вредный, думаю, на такое он согласится. Или можно признаться Себастьяну, что роман мой о нас, и уговорить, чтобы он взялся оценивать несколько работ, в том числе и мою, якобы из желания немного разгрузить Фуджиту.
Но вдруг Фуджита заартачится? Вдруг не поставит проходной балл по первым двадцати страницам? Я же пишу, как одержимый. После говно-редактуры первых четырех глав для Себастьяна я не внес ни одной правки, даже имена оставил. В текущем варианте все написано черным по белому, выставлено на обозрение, и менять ничего не хочется. Литературный Семинар. Епископ Бразер. Наши походы на гору Y. Мои родители, Хейли, наши друзья. Не желаю прятаться, хоть и понимаю, что Себастьяну это нужно.
Четверг. Три пополудни. Себастьян ждет меня в начале тропы. До заката лишь три часа, но, надеюсь, сегодня мы сможем погулять подольше, что не уйдем отсюда сразу, как стемнеет. У Себастьяна завтра утренних лекций нет, а мне недостаток сна нипочем.
– Привет! – Себастьян встряхивает головой, убирая челку с глаз. У меня аж мурашки по коже – хочется прижать его к дереву и запустить руки ему в волосы.
– Привет!
Боже, мы полные идиоты, лыбимся, словно только что завоевали золотую медаль размером с Айдахо. В глазах у Себастьяна пляшут бесенята. Обожаю его таким! Интересно, кто-нибудь еще видит его озорным и лукавым? Хочется верить, что сейчас в глазах у него правда – чистая, без капли притворства.
– Воду принес? – спрашивает Себастьян.
– Большую флягу. – Я поворачиваюсь, демонстрируя походную флягу «Камелбак».
– Отлично. Сегодня устроим восхождение. Ты готов?
– За тобой я готов идти куда угодно.
Улыбаясь от уха до уха, Себастьян разворачивается и идет по тропе вверх, в густой, мокрый от дождя кустарник. Пока мы поднимаемся, ветер крепчает, и мы не растрачиваемся на пустую болтовню. Я вспоминаю, как папа брал меня с собой на конференцию в Новый Орлеан и привел на фуршет, где подавали морепродукты. Папа казался сверхсосредоточенным. «Фуражом живот не набивай!» – велел он тогда, имея в виду хлебные палочки, канапе и симпатичные, но безвкусные кексики, и направился прямиком к крабовым ножкам, ракам и жареному тунцу.
Пустой лепет на сильном ветру сейчас будет фуражными хлебными палочками. Если уж разговаривать, то прижимаясь к Себастьяну всем телом.
Большинство взбирающихся на эту гору останавливается у огромной крашеной буквы Y, а мы, добравшись до нее минут за тридцать, продолжаем подъем. Город остается далеко внизу, и мы по сузившейся тропе идем дальше на юг, потом сворачиваем на восток в Слайд-каньон. Здесь идти сложнее, и мы внимательно смотрим под ноги, чтобы не залезть в крапиву или в колючки. Наконец добираемся до сосновой рощицы. В ней мы спрячемся не от солнца – на горе холодает, сейчас нет и тридцати градусов[53], но куртки у нас теплые, – а от чужих глаз.
Себастьян сбавляет шаг, потом усаживается под деревьями лицом к горе Каскад и пику Шингл-Милл. Я без сил падаю рядом: мы без остановки шли в гору больше часа. Вопросы о том, задержимся ли мы здесь до вечера, снимаются. Так далеко мы не забредали даже в выходные, не говоря уже о буднях, обратный путь займет еще час как минимум. Солнце спустилось к самому горизонту, окрасив небо синевой дивной сочности.
Пальцы Себастьяна переплетаются с моими, он откидывается назад и прижимает наши ладони к груди. Тепло его тела я чувствую даже через пуховик.
– Боже… Вот так марш-бросок!
Я сижу, опершись на одну руку, и разглядываю каньон. Горы густо-зеленые с островками белого снега. Острые пики и отвесные склоны усеяны деревьями. Ничего похожего на долину внизу: она-то усеяна бургерными «Тиджиай-Фрайдис» и круглосуточными мини-маркетами.
– Танн!
Я поворачиваюсь к Себастьяну. До нестерпимого хочется прильнуть к нему и целовать-целовать-целовать часами, но очень здорово и просто сидеть здесь, держась за руки
со
своим
бойфрендом.
– Что?
Себастьян подносит мою руку к губам и целует пальцы.
– Дашь мне прочитать?
Догадываюсь я моментально. То есть врасплох он меня не застал, но все-таки.
– Не сейчас. Просто я… Я еще не закончил.
Себастьян садится.
– Это понятно. Ты только приступил, да?
От вранья на душе становится мерзко.
– Если честно, заново начинать сложновато, – говорю я. – Хочу написать что-то принципиально другое. Правда, хочу. Но вот я усаживаюсь за ноут и пишу… о нас.
– Это тоже понятно. – Пару секунд Себастьян молчит. – В том письме я говорил серьезно. То, что я читал у тебя, по-настоящему здорово.
– Спасибо.
– Если хочешь, я мог бы отредактировать. Сделать образы менее узнаваемыми.
Уверен, справится он блестяще, только забот ему и так хватает.
– Да не беспокойся ты об этом!
Себастьян неуверенно сжимает мне ладонь.
– Как не беспокоиться? Первый вариант Фуджите сдавать нельзя. А если не сдашь ничего, завалишь семинар.
– Знаю. – От чувства вины я покрываюсь гусиной кожей. Что хуже: попросить у него помощи сейчас или попробовать начать заново?
– Мне тоже нравится думать о нас, – признается Себастьян. – Думаю, что и редактировать твой роман понравится.
– Я мог бы частями отправить тебе готовые главы, но использовать университетскую почту не хочется.
Завести отдельный аккаунт Себастьяну в голову явно не приходило.
– Да, да, точно.
– Заведи себе новый аккаунт на Gmail, и я пришлю тебе главы туда.
Себастьян начинает кивать сразу, потом, полностью оценив мое предложение, кивает интенсивнее. Ясно, о чем он думает: мы сможем переписываться постоянно.
Он такой милый, очень жаль разрушать ему иллюзии.
– Будь осторожен, когда работаешь на домашнем компе, – советую я. – Моя мама разработала софт «Разведка предкам». Я лучше многих других знаю, как легко родителям отследить каждый твой шаг.
– Мои папа с мамой скорее ламеры, – смеется Себастьян, – но я учту.
– Ты не представляешь, насколько это легко! – восклицаю я. Не пойму, которое из чувств сильнее: гордость или желание извиниться перед всеми подростками, пострадавшими от первого изобретения моей мамы. – Именно так родители выяснили, что я… что мне нравятся парни. Они поставили софт к нам в облако и видели все мои интернет-запросы, хоть я и чистил историю.
Себастьян бледнеет.
– Родители решили со мной поговорить, тогда я и признался, что предыдущим летом целовался с мальчиком.
Этот случай я упоминал и раньше, но все без утайки еще не рассказывал.
Себастьян ерзает, поворачиваясь ко мне лицом.
– И как они отреагировали?
– Мама не удивилась. – Я подбираю камень и швыряю его вниз со скалы. – Папе пришлось труднее, но он не хотел создавать проблем. Думаю, в своих чувствах он разбирается постепенно. При первом нашем разговоре он спросил, не кажется ли мне, что это временно. Я ответил, что, может, и так. – Я пожимаю плечами. – Я честно не знал. Опыта-то не было. Знал только, что фотки голых парней и голых девушек вызывают у меня примерно одинаковые чувства.
Себастьян заливается густым румянцем. Кажется, я еще не видел, чтобы он так краснел. Он что, обнаженку ни разу не просматривал? Я его смутил? Ничего себе!
– Ты уже занимался сексом? – Вопрос у него звучит немного невнятно.
– С девушками несколько раз было, – признаюсь я. – А парней я только целовал.
Себастьян кивает, словно мой ответ что-то прояснил.
– Ну а ты когда узнал? – спрашиваю я.
Себастьян хмурит лоб.
– О чем? О том, что ты бисексуал?
– Нет! – Я начинаю смеяться, но осекаюсь, чтобы не сойти за насмешника. – О том, что ты гей.
Теперь на лице у него полное замешательство.
– Это не так.
– Что «не так»?
– Ну… это.
Пульс сбивается – точно камешек в колесе застрял, – сердечный ритм нарушен. На мгновение в груди вспыхивает боль.
– Ты не гей?
– Ну, то есть… – Себастьян теряется и пробует начать снова: – Парни мне нравятся, и сейчас я с тобой, но я не гей. Это определенный выбор, и я его не делаю.
Вот что тут скажешь? Ощущение такое, будто я тону.
Я выпускаю его руку.
– Как ты не гей и не натурал… а просто ты, – Себастьян подается вперед, чтоб заглянуть мне в глаза, – так и я не гей и не натурал, а просто я.
Хочу его до боли! Поэтому, когда Себастьян меня целует, посасывая нижнюю губу, я абстрагируюсь от всего остального. Пусть его поцелуй прояснит и убедит, что важен не ярлык – важно это.