– Привет, Таннер! – говорит она и дарит мне беззубую улыбку.
– Привет, Фейт! – Взглянув на картинку, я догадываюсь, что это раскраска по мотивам Десяти заповедей. В этой семье все с религией связано? Фейт уже наполовину раскрасила картинку, на которой синевласый Иисус с горы взывает к разноцветной пастве. Сестренка-то у Себастьяна высший класс! – Здорово у тебя получается! – Я показываю на верблюда, которому девочка пририсовала крылья. – Очень оригинально.
– Я еще блестки потом наклею. Просто клеить мне разрешают только на кухне. Ты брата моего ищешь?
– Ага, – отвечаю я. – Он помогает мне писать роман.
Я вру, но отмазка все равно классная.
Миссис Бразер заходит в гостиную и улыбается нам обоим.
– Ничего себе! – говорит она дочери. – Синие волосы?
– У Иисуса могут быть синие волосы! – Цветной карандаш дерзко черкает страницу раскраски, и меня так и подмывает сказать: «Запомни себя такой, запомни свои убеждения и не позволяй ничьим правилам их менять».
– Да, конечно, может, – заверяет миссис Бразер и поворачивается ко мне. – Таннер, милый, Себастьян, наверное, внизу, в своей комнате.
– Спасибо! – говорю я и обращаюсь к девочке: – Отличная картинка, Фейт!
– Знаю, – отзывается малышка и снова дарит мне улыбку.
– Таннер, на разделочном столе печенье. – Миссис Бразер выпрямляет спину и машет рукой в сторону кухни. – Захватишь с собой, ладно? Себастьян над чем-то работает и даже не передохнет.
«Да, миссис Бразер, разумеется я отнесу печенье вашему сексапильному сыну. С превеликим удовольствием».
– Да, конечно. – Я беру свои вещи и иду за ней.
– Чуть позже я повезу Фейт на танцы. Если проголодаетесь – не ждите меня и ешьте.
На гранитной столешнице целое блюдо печенья с шоколадной крошкой. Я собираюсь повернуться к лестнице, но что-то синее, мелькающее на улице у качелей, магнитом притягивает мой взгляд. Синяя рубашка была сегодня на Себастьяне. Она растянулась на мускулистом торсе, подчеркнула бицепсы – ни на что больше мне внимания не хватило. Неужели он каждое утро одевается, чтобы меня помучить?
Стеклянная дверь-купе бесшумно скользит по рельсу, и я попадаю во внутренний двор. С этой точки мне видно, как, опустив голову, Себастьян сидит на качелях и желтым маркером выделяет строки в тексте своего романа.
Я по траве иду к качелям – Себастьян понимает голову и замечает меня.
– Привет! – восклицает он, потом взгляд его падает на блюдо у меня в руках. – Ты печенье мне принес?
– Вообще-то печенье ваше. Просто твоя мама передала его через меня.
– Ты ей нравишься. – Себастьян волочит ноги по траве. – Ты всем моим родным понравился. Я в этом не сомневался.
– Понятия не имею почему, – смеюсь я.
– Брось, ты нравишься всем. Парням, девушкам, учителям, родителям. Моя бабушка назвала тебя лохмушкой-милашкой.
– Твоя бабушка считает меня милым?
Себастьян поднимает на меня взгляд, щурясь на солнце.
– Да ты и сам знаешь, какой ты милый.
Пусть, пусть запишет эту фразу – я буду читать ее и перечитывать.
– Так ты дашь мне печенье?
На миг я встречаю его пристальный взгляд, затем протягиваю печенье с блюда. Оно еще теплое.
– Твоя мама просила отнести печенье тебе в комнату. – Я многозначительно поднимаю брови. – Она думает, что ты там.
Сегодня Себастьян выглядит намного лучше – счастливее! Стресс от злополучной поездки в лес уже явно позади. Способность восстанавливать душевные и физические силы у него фантастическая. Стоит ему улыбнуться – у меня сердце замирает.
– Раз она думает, что я в доме, предлагаю прятаться здесь.
– Она собирается везти Фейт на танцы.
– На улице все равно хорошо. – Себастьян собирает вещи и ведет меня в тень огромного дерева. Из дома нас никто не увидит: полог молодой ярко-зеленой листвы скроет нас полностью. Я беру печенье и ломаю пополам.
– Чем занимаешься?
– Психологией. – Он захлопывает учебник и вытягивается на траве. Я стараюсь не сводить взгляд с его лица, но, повернувшись ко мне, Себастьян наверняка догадывается, что я глазел на его дорожку на животе. – Как тебе сегодня групповая работа с МакАшером? – интересуется Себастьян.
Клево, что он якобы выше сплетен, а в реале замечает все.
– Бедняжка чуть со стула не рухнула, стараясь сверкнуть буферами.
– Ага, я видел этот момент! – Себастьян смеется и откусывает печенье.
– А ты как остаток дня провел?
– У меня был тест по экономике. – Он снова откусывает печенье, прожевывает, глотает. Я завороженно смотрю, как работают его челюсти. – Потом тест по латыни, потом хор.
– Вот бы мне увидеть, как ты поешь!
– Ну, в следующий раз смотаешься с уроков и посмотришь. – Себастьян открывает один глаз и косится на меня. – Ты ведь обожаешь плевать на правила!
– Ага, я такой, малолетний правонарушитель со средним баллом четыре ровно. – Я слизываю шоколад с большого пальца и перехватываю взгляд Себастьяна. Он смотрит так, что у меня мурашки по спине бегут. – У Осени роман почти готов.
Вероятно, в глазах у меня мелькнуло напряжение, потому что Себастьян задумывается.
– Это здорово, но совершенно не обязательно. То есть у тебя еще целый месяц. Ну и на саморедактуру кто-то тратит больше времени, кто-то меньше. К концу семестра нужен готовый текст в черновом варианте, а не в беловом.
Я прячу глаза, и Себастьян наклоняется, перехватывая мой взгляд.
– Так ты отправишь мне главы?
Мне претит сама перспектива взвалить правку на Себастьяна.
А еще претит перспектива обнажить перед ним все свои страхи и тревоги.
Поэтому я перевожу стрелки.
– А ты свой роман когда закончил?
– Та-а-ак… – Прищурившись, Себастьян смотрит вверх, на ветки дерева. – Закончил я в мае, за неделю до срока, если помню правильно, а черновой вариант сдал неделей позже. До сих пор не уверен, что получилось хорошо.
– Очевидно, получилось.
– Ну, о вкусах-то не спорят. Тебе, например, мой роман мог бы и не понравиться.
– Очень сомневаюсь.
– Еще как мог бы. Мама, наверное, пообещала мои авторские знакомым, но один экземпляр я тебе умыкну. Так будет честно, ведь ты дашь мне прочесть свой роман. – Себастьян дарит мне самую очаровательную из своих улыбок, и я пинаю его кед носком своего.
– Твой роман прочел и купил понтовый нью-йоркский редактор. Так что это точно не отстой.
– Вот и твой роман точно не отстой, Таннер. Да, отдельные детали нужно изменить, чтобы никто не пострадал, но это не отстой. Ты тщательно все анализируешь и очень тонко чувствуешь. – Себастьян усмехается. – Да, да, тонко чувствуешь, внешней безбашенности вопреки.
– Внешней безба… – с улыбкой начинаю я, но осекаюсь, услышав сверху голоса.
– Ты уже дома? – спрашивает мать Себастьяна, и мы резко пригибаемся, словно нас засекли за чем-то постыдным. – Я не ждала тебя до ужина.
Я подаюсь вперед и чуть выше нашего дерева замечаю открытое окно ванной. Миссис Бразер говорит не с нами.
– Пошли в дом, – шепчет Себастьян, собирая учебники. – Не хочу, чтобы…
– Неделю назад в Калифорнии Бретт Эйвери женился на своем бойфренде. – В бархатном голосе мистера Бразера откровенное неодобрение, и мы оба замираем.
Себастьян смотрит на меня, вытаращив глаза.
Могу только представить себе потрясение на лице миссис Бразер, потому что ее супруг, тяжело вздохнув, добавляет:
– Вот так…
– Нет, господи, нет! – восклицает миссис Бразер. – Я знала, что Бретт от нас уехал, но не представляла, что он… – Она не произносит вслух чудовищное слово на букву Г и понижает голос: – Как его родители?
На долю секунды Себастьян мертвенно бледнеет, и мне хочется закрыть ему уши, запихнуть его в машину и увезти подальше.
– Вроде справляются, – отвечает мистер Бразер. – Похоже, Джесс отреагировала на новость спокойнее, чем Дэйв. Брат Бринкерхофф молится вместе с ними и добавил их в молитвенный список. Я обещал их проведать, вот и заскочил домой переодеться.
Голоса затихают – супруги уходят в другую комнату. Себастьян безмолвно смотрит вдаль, а я даже не знаю, что сказать, хотя внутри все рокочет от молчания.
Как его родители?
Себастьян не мог не заметить, что его мама не спросила, как Бретт и счастлив ли он. Миссис Бразер поинтересовалась, как его родители, будто сын-гей – это явление, которое нужно объяснить, с которым нужно справиться, даже разобраться.
Бретт – гей, но ведь он не умер. Никто не ранен. Знаю, родители Себастьяна – люди хорошие, но, черт подери, они только что внушили собственному сыну, что он неправильный. Вот тебе и благожелательное отношение. Вот тебе и принятие в лоно церкви.
– Себастьян, мне очень жаль.
Себастьян собирает маркеры, но тут поднимает голову и натянуто улыбается.
– Чего тебе жаль?
На пару секунд мы погружаемся в растерянное молчание.
– Тебя не смущает, что они такое говорят?
– О том, что Бретт – гей? – Дождавшись моего кивка, Себастьян пожимает плечами. – Вряд ли кого-то удивляет, что его родители реагируют именно так.
Я вглядываюсь ему в лицо, гадая, откуда взялись безропотность и смирение.
– Не знаю… Может, перемены наступят, если люди дружно разозлятся?
– Может, наступят, а может, и нет. – Себастьян подается ко мне, пытаясь завладеть моим вниманием. – Так уж заведено.
Так уж заведено… Он смирившийся пессимист или реалист? Он когда-нибудь такие разговоры на себя примеряет?
– Так уж заведено? – переспрашиваю я. – И ты готов отправиться куда угодно, проповедовать Евангелие и вещать о том, что быть геем – грех?
– Нет, быть геем не грех, но и не замысел Божий. – Себастьян качает головой, и в этот самый момент меня осеняет догадка. В первую очередь Себастьян считает себя не квиром. И не геем. И даже не футболистом, не бойфрендом и не сыном.
В первую очередь он считает себя мормоном.
– Знаю, что ты в этом смысла не видишь, – осторожно говорит Себастьян, и у меня душа холодеет от паники. – Тебе невдомек ни почему ты оказался со мной, ни почему я оказался с тобой, а ведь если…