Не переставая жевать, Себастьян раздраженно смотрит на меня, потом выразительно – на футбольное поле.
– По-твоему, это самое подходящее место для такого разговора?
– Давай потом договорим.
– Мне нужен ты, – тихо говорит Себастьян и наклоняет голову, чтобы снова откусить пиццу. Проглотив этот кусок, он смотрит прямо перед собой, но добавляет: – Ты и никто другой.
– Думаешь, церковь изменит отношение к нам? – спрашиваю я, потом киваю на толпу его братьев и сестер по вере. – Думаешь, они изменят?
– Не знаю. – Себастьян пожимает плечами.
– Но со мной ты счастлив.
– Как никогда в жизни.
– Тогда ты понимаешь, что это не грех.
Себастьян светлеет лицом и наконец смотрит на меня.
– Конечно, знаю.
От избытка чувств становится трудно дышать. Хочу поцеловать его! Себастьян переводит взгляд мне на губы и снова краснеет.
– Ты знаешь, о чем я думаю, – говорю я. – О чем я думаю все время.
Себастьян кивает и тянется за бутылкой воды.
– Да, знаю. Я думаю о том же.
Солнце уже садится, когда мы заканчиваем сборку и проверяем, все ли стоит крепко. Ребята смеются, играют кто в салки, кто с фрисби. Здесь куда лучше, чем неделю назад на озере, где приятели Мэнни лупцевали и обзывали друг друга. Здесь все пропитано уважением к нашей работе, к окружающим, к себе, к их Богу.
Большинство ребят забирается в большой пикап, который подбросит их до парковки у церкви. Мы с Себастьяном остаемся и машем отъезжающим.
Себастьян поворачивается ко мне, и улыбки на губах как не бывало.
– Ну, как тебе? Ужасно?
– Ну, не сказать, что ужасно… – начинаю я, и Себастьян смеется. – Нет, было здорово. Ребята очень славные.
– Славные, – повторяет Себастьян, покачивая головой.
– А что? Я серьезно. Они очень славные ребята.
Мне нравится общаться с людьми его круга не из желания примкнуть к ним, а из желания понять, что творится в голове у Себастьяна Бразера. Я должен понять, почему он выдает фразы вроде «В эти выходные я остро чувствовал присутствие Святого Духа» или как молится, чтобы получить ответы на важные вопросы. Суть в том, что Себастьян слышит такую речь с рождения, он вырос среди тех, кто разговаривает подобным образом. У СПД особая манера выражаться, которая мне кажется высокопарной, а для них естественна. Замысловатые фразы зачастую означают «Я пытаюсь сделать правильный выбор», «Я должен понять, насколько нормальны мои чувства».
В парке слышны лишь птичьи голоса и далекий шелест шин по асфальту.
– Чем хочешь заняться? – спрашиваю я.
– Домой пока не хочется.
Своим ответом Себастьян приводит меня в трепет.
– Тогда давай погуляем еще.
Мы садимся в мою «камри», и я физически чувствую тяжесть пропитанной ожиданием тишины. Мы выбираемся с парковки и едем прочь от парка. Просто едем. Я не знаю, ни куда мы направляемся, ни чем займемся, решив остановиться. Когда отрываемся от Прово на целые мили, ладонь Себастьяна ложится мне на колено и медленно скользит вверх по бедру. Дома остаются позади, и вскоре мы попадаем на тихую двухрядку. Поддавшись порыву, я сворачиваю на грунтовую дорогу, ведущую к берегу озера, закрытому для автомобилистов.
Мы въезжаем в раскрытые ворота со знаком «Въезд воспрещен», почти скрытым густой листвой.
– Разве сюда можно? – спрашивает Себастьян, оглядываясь на знак.
– Наверное, нет, хотя похоже, эти ворота открыты давно, так что вряд ли мы первые нарушители.
Себастьян не отвечает, но я чувствую его сомнение и по ладони, замершей у меня на бедре, и по напряженной спине. Надеюсь, он успокоится, увидев, какое уединение царит здесь после заката.
Дорога постепенно раскисает, поэтому я заезжаю на плотный травянистый участок, отключаю фары, потом зажигание. Теперь тишину нарушает только негромкий стук мотора, работающего вхолостую. На берегу почти темно, лишь на поверхности озера мерцает отражение луны. По настоянию папы я вожу в багажнике предметы первой необходимости, в том числе толстое одеяло. После заката ощутимо холодает, но у меня появляется одна мысль.
– Пошли! – зову я Себастьяна, открывая водительскую дверь. Он неохотно следует за мной. Я достаю одеяло и расстилаю на еще теплом капоте. Запасные куртки и завалявшееся полотенце становятся подушками, которые я кладу у «дворников».
Теперь мы можем лежать и смотреть на звезды.
Сообразив, что я задумал, Себастьян помогает мне все устроить. Потом мы залезаем на капот и в один голос стонем от облегчения.
– Казалось, будет так удобно! – хохочет Себастьян.
Я придвигаюсь ближе, и капот протестующе гремит.
– Нормально же получилось.
Луна только взошла, звезды словно веревками удерживают ее над горизонтом.
– Единственное, что мне нравится в Юте, – здесь по ночам видно звезды, – говорю я. – В Пало-Альто из-за засветки их не разглядишь.
– Звезды – единственное, что тебе нравится в Юте?
– Прости, есть еще кое-что. – Я поворачиваюсь к Себастьяну и целую его.
– Я про звезды ничего не знаю, – признается Себастьян, когда я снова поднимаю глаза к небу. – Давно хочу восполнить пробел, да все руки не доходят.
– Вон созвездие Девы, – показываю я. – Видишь, сверху четыре звезды образуют кривоватую трапецию? А под ней Поррима и Спика, они как нить воздушного змея, да?
Себастьян щурится и придвигается ко мне, чтобы лучше увидеть то, что я показываю.
– Вон то созвездие?
– Нет, ты на Ворона показываешь. Дева, она… – Я двигаю ему руку, и она замирает у меня над грудью. Мое бедное сердце сейчас выскочит прямо в нее. – Она вот здесь.
– Ага, точно, – шепчет Себастьян и улыбается.
– Вон та яркая точка – Венера.
Себастьян шумно втягивает воздух.
– Да, я помню…
– Рядом с ней плотное скопление, видишь? Это Плеяды. Кажется, что звезды в нем сближаются.
– Откуда ты все это знаешь? – спрашивает Себастьян.
Я поворачиваюсь и смотрю на него. Он близко, так близко, и тоже на меня смотрит.
– От папы. Поздними вечерами в походах заняться особо нечем – только делать сморы[57], рассказывать страшилки и созвездия разглядывать.
– Самостоятельно я могу найти лишь Большую Медведицу, – признается Себастьян и опускает взгляд мне на губы.
– Если бы не папа, я тоже ничего не знал бы.
Себастьян отводит взгляд и снова поднимает глаза к небу.
– Классный у тебя папа.
– Да, очень.
Сердце болезненно сжимается: у меня лучший папа на свете, отчасти потому что он все обо мне знает и любит таким, как есть. А от Дэна скрыта целая сторона жизни его сына. Я могу вернуться домой, рассказать папе о каждой минуте сегодняшнего дня – даже как лежал с Себастьяном на капоте бывшей маминой «камри», – и между нами ничего не изменится.
Видимо, у Себастьяна те же мысли.
– Я все вспоминаю, как крепко папа обнял меня тогда в лесу, – говорит он, прерывая молчание. – Жизнью клянусь, хотелось мне одного – чтобы он мной гордился. Странно говорить об этом вслух, но гордость отца я воспринимаю как внешнее подтверждение того, что Бог тоже мной гордится.
Вот что тут скажешь?
– Не представляю, как отреагировал бы папа, узнай он, где я сейчас. – Себастьян смеется, поглаживая себя по груди. – Съехал по грунтовой дороге в закрытую для въезда береговую зону, лежу на капоте машины со своим бойфрендом…
Это слово до сих пор приводит меня в трепет.
– Я так горячо молился, чтобы меня не тянуло к парням, – признается Себастьян, и я поворачиваюсь к нему лицом. Он качает головой. – А потом мучился, типа у людей серьезные проблемы, а я прошу о мелочах. Но вот я встретил тебя…
Мы оба позволяем фразе оборваться. Я предпочитаю думать, что она заканчивается так: «…и Господь сказал, что ты для меня предназначен».
– Угу, – говорю я вслух.
– Значит, в школе никто не знает, что тебе нравятся парни, – говорит Себастьян, и я отмечаю, что он упорно избегает слов «гей», «би», «квир». Сейчас самое время перевести разговор на Осень/Мэнни/Джули/Маккенну, хотя эту тему легко опустить. Кто знает, что услышали девчонки. Мэнни о своей догадке пока помалкивает, Осень под страхом смерти пообещала держать язык за зубами. У Себастьяна есть свои секреты, так что и я имею право на свой.
– Никто не знает. Я же встречался с девушками, вот меня и считают натуралом.
– Все равно не понимаю, почему ты не заведешь девушку, если можешь.
– Дело не в том, что я могу, а в человеке. – Я накрываю его ладонь своей и переплетаю пальцы наших рук. – Осознанно выбирать я не способен. Не больше, чем ты.
Чувствую, Себастьяну не нравится мое объяснение.
– Думаешь, ты сможешь когда-нибудь открыться кому-то, кроме самых близких? Если начнешь жить с парнем, ты… решишься на каминг-аут?
– Если ты придешь ко мне на выпускной, все всё поймут.
– Что?! – в ужасе восклицает Себастьян.
Я улыбаюсь, но чувствую, что губы дрожат. Я не собирался заговаривать о выпускном, хотя и не зарекался.
– А если бы я пригласил тебя?
Судя по выражению лица, чувства у Себастьяна самые противоречивые.
– Знаешь… Нет, я не смог бы.
В сердце у меня гаснет лучик надежды, впрочем, я не удивлен.
– Все в порядке, – говорю я. – То есть я, конечно, хотел бы с тобой пойти, но что ты согласишься, не ждал. Я даже не уверен, что сам на сто процентов готов к такому.
– Так ты собираешься на выпускной?
– Да, может, с Осенью пойду, если она кинет Эрика, – отвечаю я, снова глядя на небо. – Мы друг у друга вроде запасных аэродромов. Осень хочет, чтобы я пригласил Сашу.
– Сашу?
Я отмахиваюсь, мол, влом такое объяснять.
– Ты когда-нибудь был с Осенью?
– Мы тискались разок. Кайфового кайфа не вышло.
– Для тебя или для нее?
– Для меня. – Я поворачиваюсь к нему и улыбаюсь. – За Осень ответить не могу.
Взгляд Себастьяна скользит мне по лицу и останавливается на губах.
– По-моему, Осень влюблена в тебя.