Щукина передернуло от мысли о плене. Одновременно сани, на которых он лежал, тряхнуло от наезда на небольшое препятствие. От этого боль в ногах пронизала все тело. Разведчик негромко застонал, сжал зубы, напрягся. Его дорога в госпиталь только началась. Впереди было еще много долгих и мучительных часов, а может и дней, пути. По разбитым дорогам, по подтаявшим колеям, по ухабам.
Прибывавшие иногда с пополнением в его взвод солдаты рассказывали о своих личных, когда-то пережитых и далеко не легких путях на лечение после полученных ранений. Тут были и телеги, и сани, и грузовые автомобили, не всегда санитарные, чаще обычные. Потом вагоны поезда, а дальше снова дороги. Ухабистые, разбитые, размытые дождями и оттепелями. Сколько прибывало людей, столько было и рассказов. Подробных и не очень, захватывающих и скучных.
Егору еще не доводилось далеко отправляться в тыл на лечение. Максимум – это несколько десятков километров от передовой в госпиталь для легкораненых. Фронтовая судьба берегла его. Сегодня он впервые уезжал так далеко в тыл. Того потребовал доктор из дивизионного санитарного батальона, оценивший боевые повреждения ног разведчика настолько, что принял решение об его эвакуации.
Примерно через полтора часа вереница саней, преодолев как и обледенелые дороги, так и те, что уже успели немного подтаять от весеннего тепла, а потому заметно влиявшие на скорость передвижения, начала останавливаться и распределяться по обширной поляне, наводненной палатками, грузовыми автомобилями, полевыми кухнями и людьми. Егор осмотрелся и понял, что, проехав на санях несколько десятков километров, попал на распределительный пункт, в ближнем тылу. По его предположению, здесь его ожидало либо лечение от полученных ран где-то рядом, либо эвакуация куда-то далеко, в один из госпиталей, разбросанных почти по всей стране. Такое он уже слышал от бывалых солдат, не раз лечившихся в них.
Сани, на которых он лежал рядом с еще одним солдатом, остановились на краю поля, заняв место в одной общей линии с остальными. Затем поочередно к ним подходили не то два врача, не то врач и фельдшер в сопровождении медицинской сестры и осматривали раненых, параллельно зачитывая что-то в бумагах, находившихся в руках у медсестры. Прочитанный текст походил на записи о боевых повреждениях тела осматриваемого бойца, потому как последующий беглый и поверхностный осмотр сразу же приводил к заключению о лечении и, соответственно, судьбе лежащего на санях раненого.
– Так. Сержант Щукин Егор Иванович. Двадцать третьего года рождения, – пробежал глазами по бумагам доктор в солдатском ватнике и посеревшем от времени белом медицинском халате, надетом поверх него.
Не то врач, не то фельдшер, что был рядом, а также медицинская сестра, замерли в ожидании заключения о судьбе разведчика. Доктор одернул край брезентовой накидки и полу шинели, которыми был сверху укрыт Егор, и, внимательно осмотрев его забинтованные в окровавленные повязки ноги, произнес:
– На перевязку и в машину. Потом в вагон.
Стоявшие рядом сделали соответствующие пометки в бумагах. Щукин нахмурился. Кроме упоминания врачом о предстоящей перевязке, он абсолютно ничего не понял. Ясным для него было только то, что впереди его ждет некая машина и поездка на ней. Что значило слово «вагон», оставалось тайной. Но все походило на долгое путешествие на санитарном поезде.
И тут Егор как опытный разведчик, не раз на своем боевом пути просчитывавший многие комбинации и варианты проникновения на вражеские военные объекты, вычислявший пути движения подразделений противника, определявший маршруты отхода групп захвата со взятыми в плен языками, начал подсчитывать время, что предстоит ему провести в пути. Все, что творилось сейчас в его голове, порождалось только мыслями о быстрейшем возвращении именно в свой, ставший родным, полк. Он хмурился, прикидывая, сколько времени будет в дороге, сколько займет лечение, уже упомянутое военврачом из дивизионного санитарного батальона.
Из раздумий его вывел звук работы автомобильного двигателя, а перед глазами застыл едва остановившийся на кромке леса служебный «Виллис» начальника штаба его артиллерийского полка. Офицер вышел из машины и, пристально осматривая лежащих на санях раненых, начал искать кого-то, с напряженным лицом вглядываясь в каждого. Он проходил от одних к другим, с кем-то иногда здоровался, но, как было заметно, так и не встретил того, кого искал. Наконец он дошел до саней, на которых лежал Егор.
– Щукин! – радостно произнес начальник штаба и расплылся в широкой улыбке, так не свойственной человеку его специальности, порожденной огромной ответственностью за выполнение поставленных боевых задач и за человеческие жизни подчиненных.
– Здравия желаю, товарищ майор! – тихо ответил офицеру Егор, стараясь через силу и напряжение изобразить искреннюю радость при виде знакомого лица, что с трудом у него получилось из-за слабости от кровопотери.
Они оба застыли на пару секунд. Начальник штаба полка окинул взглядом разведчика с головы до ног, сосредоточившись немного на поврежденных в бою с гитлеровцами конечностях.
– Да! – прервал он свое короткое молчание. – Жаль, конечно. Но зато отдохнешь теперь в госпитале, подлечишься как следует. Отдых ты, сержант, заслужил. Почти два года с тобой вместе служили. Столько всего было…
Они оба показывали мимикой на лицах искреннее сожаление о предстоящем расставании.
– Да! Чуть не забыл! Совсем забегался! – как будто начал неловко оправдываться офицер.
Он перекинул вперед висевшую на боку толстую от большого количества документов в ней кожаную командирскую сумку и, покопавшись в ней, извлек небольшой матерчатый сверток.
– Вы с ребятами целого штабного майора захватили. Очень ценный фрукт оказался. Прямо картотека ходячая. Мы его сразу в дивизию отправили. Такой товар только туда. Нам такой не полагается, – улыбался офицер, одновременно разворачивая извлеченный из командирской сумки сверток.
– Так капитана мы взяли. Гауптмана! – невольно возмутился Егор, через силу и боль в ногах произнося свои слова.
– Нет, сержант! Майора! – перебил его начальник штаба полка. – Тот в капитанский блиндаж прибыл по служебным делам. Да озяб там, капитанской шинелькой укрылся от холода. Потому вы его за гауптмана приняли. А когда уже в полку развернули, так погоны и рассмотрели. Майором он оказался. Ценный фрукт!
Офицер замолчал, сосредоточился, сделал серьезное лицо и продолжил:
– Товарищ Щукин! За мужество и героизм, проявленные при выполнении крайне важного задания командования, принято решение о награждении тебя орденом Отечественной войны второй степени! Поздравляю! Заслужил!
Он так громко, по-военному, в строевой манере произнес слова о высокой оценке заслуг раненого солдата, что все, кто был поблизости, невольно повернули головы в сторону саней, где находились Егор и начальник штаба его полка. Даже доктор с фельдшером и медицинской сестрой отвлеклись от своих дел и стали смотреть на процесс награждения. Установилась тишина. Почти весь пункт приема и сортировки раненых наблюдал за офицером, награждавшим бойца.
– Служу Советскому Союзу! – выдавил Егор, пытаясь привстать на санях через боль в раненых ногах.
Офицер распахнул ватник на его груди, чтобы прикрутить к гимнастерке новенький орден, но не стал этого делать, чтобы не охладить ослабленное ранением тело разведчика. Награду он вложил в нагрудный карман Егора и быстро накинул на того шинель и плащ-палатку, которыми солдат был укрыт от холода.
– Заслужил, сержант! Молодец! – произнес начальник штаба и коротко добавил: – Выздоравливай, поправляйся, отдыхай.
– Спасибо, товарищ майор, – ответил Егор, продолжая терпеть острую боль в ногах.
Когда начальник штаба его полка скрылся из вида, уехав на своем служебном «Виллисе», разведчик нащупал пальцами награду в нагрудном кармане гимнастерки. Новенький орден приятно колол его пальцы острыми гранями металла. Это была его четвертая награда за последние восемь месяцев. Никого в полку, да и во всей дивизии, не представляли так часто к поощрениям. Пожалуй, Щукин был первым, кого удостоили такой чести. В июле, а потом в августе прошлого года, с разницей всего в три недели, ему вручили сначала медаль «За отвагу», а потом орден Красной Звезды за бои под Мценском и Орлом. Затем была еще одна медаль, ставшая высокой оценкой нелегкому и крайне опасному труду разведчика. Теперь новый орден!
– Поздравляю! – вывел Егора из его мыслей и воспоминаний проходивший мимо военврач, что осматривал его несколько минут назад.
– Служу Советскому Союзу! – машинально ответил Щукин тихим голосом, как полагалось это сделать по уставу в ответ офицеру.
Егор пробудился оттого, что чьи-то руки переносили его с кровати на носилки, лежавшие где-то ниже, на полу. Их подняли и понесли к дверному проему два санитара. В ноздри ударил привычный запах лекарств, перевязочных материалов, какой-то гнили, пота, немытых тел и всего того, чем был насыщен воздух тылового госпиталя. Сюда, в это здание, не то бывшей школы, не то еще какого-либо учебногозаведения с учебным материалом, развешанным на стенах, он попал еще вчера вечером. Санитарный поезд, наполненный теми же запахами, а еще и вонью от продуктов горения паровозной топки, привез Егора и множество таких же бедолаг, как и он, на неизвестную ему железнодорожную станцию. Уже во мраке наступающей ночи всех раненых по очереди грузили на повозки и машины, аккуратно вынося из вагонов. Потом в жуткой тряске по неровностям местных дорог везли куда-то в неизвестном направлении. Затем после остановки, проходя через быструю сортировку под крики медицинских сестер и санитаров, заносили в здание госпиталя и распределяли по палатам, которыми являлись бывшие учебные классы.
Егору досталось место почти в центре. Он не разобрал в полумраке, где конкретно, и только успел понять, что помещение заполнено едва ли не до отказа, а кровати с ранеными бойцами стоят так близко, что между ними только-только могут протиснуться носилки и два санитара. В классе было душно, но не сильно. И хотя бы тепло и не дуло, как это ощутимо чувствовалось в санитарном поезде с его изношенными до предела вагонами. А главное, что перестало трясти, от тряски раны в ногах болели еще сильнее и почти не давали разведчику и другим солдатам спать в дороге.