Наконец он полностью закончил борьбу с голенищем обуви разведчика и произнес кому-то, кто стоял возле него в палатке:
– Еще спирту в него влейте.
Потом доктор внимательно, как бы оценивающе, посмотрел на лицо Егора и обратился к нему уже не официальным тоном, а будто с просьбой или пожеланием:
– Сейчас будет очень больно. Придется, товарищ Щукин, потерпеть. Иначе никак нельзя. А на сапоги плюнь. Они у тебя трофейные. Вернешься в строй, еще себе добудешь.
Разведчик промолчал. Ему и так было все понятно. Рану надо обрабатывать, потом лечить.
Голову его снова кто-то приподнял и, прислонив к губам солдатский котелок, стал вливать в рот очередную порцию зловонной жидкости.
Бывший идейным, честным комсомольцем, Егор Щукин никогда не пробовал алкогольных напитков и не стремился употреблять их. Его первое, почти вынужденное знакомство с водкой произошло уже на фронте, перед самым первым боем, когда всему личному составу прибывшей и размещенной в окопах маршевой роты выдавали порцию из наркомовских ста граммов, наливаемых в солдатские котелки ковшиком из бидона, что несли по траншеям. А уже на следующий день, лежа на операционном столе в госпитале для легкораненых, Егор получал очередные двести, а то и триста граммов водки в качестве анестезии. С тех пор он почти возненавидел спиртное и никогда не выпивал больше положенных ста наркомовских граммов, отказываясь от большего и отдавая все товарищам, в отличие от него не противившимся дополнительной порции алкоголя.
А вот сапоги Егору было действительно жаль. Всю войну он ходил в простых солдатских ботинках с обмотками. В них и в караулах был, и на дежурствах, и на занятиях по отработке каких-либо действий разведчиков, и на передовой в окопах вел наблюдение, и в поисках участвовал, и в вылазках в тыл врага. Всегда только в ботинках. Даже валенки зимой он надевал в самые сильные холода, предпочитая все равно обходиться ботинками, но уже с той портянкой, что давала больше тепла ноге.
Немецкие офицерские сапоги он добыл случайно. Нет, не снял с пленного или мертвого гитлеровца. Такого он никогда не делал. С убитых врагов вообще никто из разведчиков не брал ничего, кроме документов, оружия, боеприпасов, часов, биноклей, добротных ножей, а еще шнапса и продуктов, если нечего было есть. То есть изымалось по необходимости все то, что могло пригодиться здесь и сейчас, а может, через день или два, да еще если тебя не убьют. Все остальное считалось либо мародерством, либо плохой приметой, и поэтому у мертвых немцев никаких личных вещей никогда не брали.
Сапоги гитлеровского офицера Егор заметил в отбитом с боем у врага блиндаже. Они были совсем новые, пахли кожей. По всей видимости, их владелец берег их для чего-то, возможно, для особого случая или для поездки в отпуск домой. Но так и бросил их с остальными своими вещами в тяжелую минуту, когда напористые и отчаянные разведчики Красной Армии выгнали его из обжитого блиндажа и заставили удирать.
Егор посмотрел тогда сверху на свои видавшие виды солдатские ботинки, порядком изношенные, истоптанные, уже пропускавшие влагу. А перед ним была добротная и хорошая вещь. В наступлении все равно обувь ему никто не заменит. Да и не до того сейчас тыловикам его полка. А тут новенькие немецкие офицерские сапоги великолепного качества.
На удивление другим, Щукин имел совсем небольшой подъем стопы. Не очень типичный, не часто встречаемый. Такой иногда называли «европейским», больше характерный для немцев, чем для славян. А потому редко кто из своих с удовольствием носил трофейную обувь, просто не подходившую для ног по физиологическим причинам.
Тут Егору несказанно повезло. Сапоги пришлись ему впору. Сырые, насквозь пропитанные влагой, изношенные до предела солдатские ботинки были выброшены, а их место на натруженных ногах разведчика заняли трофейные сапоги из добротной качественно выделанной кожи. Именно поэтому спустя месяцы носки немецкой обуви, с которой он не знал никаких проблем, разведчику было жаль расставаться с ней. Цену хорошим сапогам на фронте он прекрасно знал. Знал, что добыть подобные будет потом не просто, а потому едва ли не оплакивал свою вынужденную потерю.
– Потерпи, Щукин, немного. Повозиться придется с твоими ранами, – вывел Егора из оцепенения по поводу потери военврач, склонившийся к его окровавленным ногам.
– Подержать? – прозвучал чей-то голос в стороне, задавая этот вопрос доктору.
– Не надо. Терпит человек. Привычный, мужественный, – ответил медик, одновременно похвалой подбадривая и успокаивая раненого разведчика.
Тот стиснул зубы. Боль была сильной. Пальцами рук Егор вцепился в столешницу, на которой лежал. Военврач продолжал копаться в его ранах, манипулируя над ними инструментом.
– Все. Можно повязки накладывать, – резюмировал он и с близкого расстояния посмотрел в глаза Щукину, а потом резко, чтобы привести того в чувство, задал ставший привычным вопрос: – Фамилия, звание, номер части.
– С ногами что, товарищ военврач? – умоляющим тоном спросил Егор, кривя лицо от неимоверной боли.
– Жить будешь. А танцевать пару месяцев тебе, солдат, не придется. В госпиталь поедешь, – ответил ему доктор, сунув руку в карман галифе, вытаскивая из него портсигар, и вышел из палатки.
– Как в госпиталь? – прошептал ему вслед разведчик. – А ребята, а полк? Никуда я не поеду. Тут меня лечите!
Но его уже никто не слушал. Фельдшер и медицинская сестра склонились над ногами Егора и начали накладывать на них бинты.
– Повезло парню! – донеслись из-за пределов палатки слова военврача, произносимые кому-то. – Три пули навылет и одна по касательной. Так удачно прошли, что ни кости, ни сухожилия не задели. Мясо вырвали, и все. Если с лечением не тянуть, то через пару-тройку месяцев ходить будет. Только в госпиталь его надо отправлять. Я свою работу целиком сделал.
– Хорошо, что так! – прозвучал в ответ голос, принадлежавший, как понял Егор, начальнику штаба полка. – Жаль, что он нас покинет. Хороший разведчик! С самого формирования у нас был. Столько всего сделал. Через такое прошел. Многих научил. Из первоначального состава взвода он единственный уцелел на сегодня.
Егор все слышал, но не обращал внимания на лестные слова о себе. Сейчас его волновало только расставание со ставшей родной воинской частью. Он выбывал из состава полка по причине отправки на лечение в госпиталь, откуда редко кому из простых солдат удается вернуться именно туда, где они служили ранее. Скорее всего, его будет ждать впереди новый взвод, иной полк, другая дивизия.
Он действительно прибыл в двадцать седьмой артполк в первые недели его формирования, когда еще и сам взвод разведки не был полностью укомплектован людьми. Личный состав все еще прибывал, полным ходом шло боевое слаживание, обучение пополнения, освоение приемов и методов ведения разведки. Егор пережил все это. Учился сначала сам, потом применял боевую науку на практике, набирался опыта, а затем учил других.
Глава 2
Рано утром, когда едва начался рассвет, чьи-то сильные руки подхватили за полы плащ-палатку, на которой лежал раненый сержант Щукин, и понесли его через лес в неизвестном направлении. Перед собой он видел только темное небо и ветви деревьев и окончательно пришел в себя только тогда, когда запахло конским навозом, а его самого переложили на сани рядом с еще одним раненым бойцом. Сформированная обозная колонна по чьей-то команде разом тронулась с места и, немного растянувшись по лесной дороге, со скоростью чуть быстрее пешего человека поползла куда-то.
– Насилу успел! – часто дыша от интенсивного бега, прокричал кто-то рядом, возле саней, на которых лежал Егор.
Возле дороги и неспешно движущейся санитарной колонны появились четверо солдат в ватниках и с автоматами за спинами.
– Товарищ сержант! – радостно произнес кто-то из подбежавших.
Бойцы почти выстроились вдоль саней и стали идти параллельно с ними, на ходу разглядывая Щукина. Это были солдаты его отделения, его подчиненные. Самый рослый из них участвовал с Егором в последнем поиске и входил в группу захвата. Именно этот боец устранил в окопе немецкого солдата-связиста, а потом брал в плен гитлеровского офицера и уносил его на себе, в сопровождении товарищей и под прикрытием командира взвода и сержанта Щукина.
Пешие разведчики сначала молчали. Потом тот, что был в поиске с Егором, произнес:
– Фрица доставили как положено, товарищ сержант. В штаб передали. Офицер он. А утром про вас узнали и про товарища лейтенанта.
Солдат держал в руке вещмешок. Другой боец нес шинельную скатку. Оба как по команде положили свои ноши в изголовье саней, на которых везли Щукина.
– Вещи ваши, товарищ сержант. Все на месте. Ордена, письма, бритва, котелок, мыло. Мы все сложили. Шинель вашу прихватили, а то как же без нее, – затараторил третий солдат.
– Выздоравливайте, – произнес четвертый.
Егор был рад их видеть, но почти не мог ничего ответить. Он лишь обессиленно улыбнулся им в ответ, вытянув сухие бескровные губы. Они оставались, а он уезжал. Им предстояло воевать дальше и, возможно, погибнуть в бою, а он получал шанс выжить, пребывая на лечении в тылу. Он долго смотрел на них, пока они стояли у поворота дороги и провожали взглядами сани с ним. Затем помахали руками на прощание и скрылись из вида.
Егор впал то ли в полузабытье, то ли в короткий и чуткий сон. Его постоянно дергало и трясло какое-то внутреннее чувство, остаток энергии после пережитой схватки, где он едва не расстался с жизнью. А перед глазами то и дело вставало лицо погибшего лейтенанта, такого же, как и он сам, двадцатилетнего парня. Только того больше нет в живых, а он, сержант Щукин, смог уцелеть, был вырван из лап смерти в последний момент и волок потом на себе своего командира, еще не зная, что тот уже мертв.
Иногда Егор, в очередной раз впадая в сон, видел перед собой силуэт гитлеровца с карабином наперевес, что двигался на него перед тем самым моментом, когда в бой вмешались пулеметчики из стрелкового полка, чей секрет находился позади политой кровью разведчиков поляны. Немецкий солдат шел прямо на него и уже собирался прицелиться, потом выстрелить или хотел навалиться на Егора сверху, раздавить его и скрутить, взять в плен. Но того не случилось.