Война
Трамплин зенита вскинул солнце в купальню неба
И оно заплескалось среди волн облаков…
Голосом глухим, задрапированным в траур крепа,
Война запела под аккомпанимент лязгнувших штыков.
Обтирая со лба пот, на кровь похожий,
Платком из марли и из бинта,
Лицо изморщила окопами у придорожий,
Причастилась набожно у Красного Креста.
Лишь я, война, одна свободна!
Броском чугунного ядра
Я, старая, пускаю ко́ дну
Дредноуты и крейсера.
Покрыв туманом, как шинелью,
Мой хриплый, старческий коклюш,
Простым плевком моим – шрапнелью –
Оплевываю сотни душ.
Зрачок мой слишком черный взглянет –
И в миг, за сотни верст, там, в городах,
Листок газетный черным станет
От объявлений о похоронах.
Когда ж, устав от грузных гирь,
Я кровью пропотею, на копье,
Чтоб высушить, в знак перемирья,
Развешу мокрое белье, –
Что ж, радуйтесь вы флагам этим,
На кладбищах вы вздох на вздох
Кладите и твердите детям,
Что победил войну ваш бог!
Но, человек, страшись меня ты!
Не спорь с хрипящею войной!
Настанет день – и, как гранату,
Я в Марс метну ваш шар земной!
Франция
Да! И в тебя дым пушек куцый
Впился, свиреп и дальнозорк, –
Котел европных революций
И грез народных мрачный морг!
Вот – конь войны развеял гриву
Из дыма, зарев и клинков…
Страна забыла, что игрива
Была в шампанском кабаков.
Вчера кричала, браво ты же
Кокоткам пляшущим вдогон, –
Сегодня на висках Парижа
Синеют локоны знамен.
Не для того-ль, с лицом суровым,
В полях от пули пал солдат,
Чтоб здесь Наполеоном новым
Назвался новый Герострат?
– Нет! На постели из заводов
И фабрик, павших под огнем,
Ты родила в щемящих родах
Весть о победе над врагом!
Пусть в желти огненных закатов
Ярчеет мутный диск войны,
Пусть мало доблестных солдатов,
Как шариков в крови страны, –
Утешься! Знай в бреду мучений,
Что прусской злобственной осе
Не вырвать жало наступлений,
Завязшее в твоей красе;
Что надо ждать, что час от часа
Миг ближе, тихнет ураган…
Рука французского Эльзаса
Излечит боль парижских ран!
Англия
И вам событий красных горло
Хрипит о том-же, моряки…
Но холодны глаза, как жерла,
И в них, как бомбы, спят зрачки.
Вы, пленники свобод, способны
И смерть спокойствием пленить!
На суше вы – но мореводны,
В морях – но влюблены вы в твердь!
За вами может Лондон в саже
– О, полный золотом живот
Страны! – забыв про лагерь вражий,
Сверять с приходами расход.
И даже в этот год всебольный,
Когда мир крутится, горя,
Вам трубка, шарф и мяч футбольный
Нужней, чем нам слова…;
Вам суждено судьбою темной
Стереть следы немецких лиц,
Как бы резинкою огромной,
С бельгийских порванных страниц.
И, где Ламанш уставший, в мыле,
К вам обернул вспененный лик,
Там остров свой вы превратили,
На зло природе, в материк.
Но все же взор английский брошен
Туда, через пролив глухой,
Где луг искусств всемирных скошен
Смертельной прусскою косой.
К востоку с запада стремится
Земля, и вы, подвластно ей,
Туда же обратили лица
Свои и гулких батарей.
Вы – в нашей европейской ране –
Выздоровления залог…
Вы кинуты, о, англичане,
Земным движеньем на восток!
Галиция
Март… Косматые Карпаты…
Серым пеплом снег обвис…
Искрами летят со ската.
Красные мадьяры вниз.
И гусаров пламя гасло,
Словно в пепельницах, там –
Возле Дукло, возле Ясло,
По долинным темнотам.
Там Галиция, как нищий,
Прислонясь плечом к Руси,
В трауре и в пепелище,
Шепчет: «Помоги! Спаси!»
О, сестра Бельгийской Польши,
Польской Бельгии сестра!
Не должна бояться больше
Ты венгерского костра!
Видишь – Таубе набеги!..
Что-ж, гремучий голубь, рей!..
Это Венгрия в ковчеге
Выпускает голубей.
Не Червонною, а Серой
Ты приникла к нам, страна,
Причастившись с кроткой верой
Здесь военного вина.
И теперь, бреди же к хатам,
С песнями садись к окну:
Ты не будешь Араратом
Будапештскому челну.
Галиция
«Болота пасмурят туманами, и накидано сырости…»
Болота пасмурят туманами и накидано сырости
Щедрою ночью в раскрытые глотки озер…
Исканавилось поле, и зобы окопов успели вырасти
На обмотанных снежными шарфами горлах гор.
И там, где зеленел, обеленный по-пояс,
Лес, прервавший ветровую гульбу,
Мучительно крякали и хлопали, лопаясь,
Стальные чемоданы, несущие судьбу.
О, как много в маленькой пуле вмещается:
Телеграмма, сиротство, тоска и нужда!
Так в сухой H2O формуле переливается
Во всей своей текучи юркая вода!
По прежнему звонкала стлань коня под безжизненным,
Коченеющим, безруким мертвецом;
А горизонт оковал всех отчизненным
Огромным и рыжим обручальным кольцом.
И редели ряды, выеденные свинцовою молью,
И пуговицы пушечных колес оторвались от передка..
А лунные пятна казались затверделой мозолью,
Что луна натерла об тучи и облака
Галиция
«Как конверт, распечатана талая почва…»
Как конверт, распечатана талая почва…
Из под снежных проглядов – зеленый почерк весны…
Всюду, всюду одно. Сквозь вихри и ночь вы
Душите простые и вечные сны.
Всегда и всюду. И в словах молитвы
Утерянной с детства «……»
И в блестких взрывах «……»
Я вижу, Евгения, отсвет ваш.
Знаю, что солнце только огненная точка,
А лучи пряжа развернутого мотка
И это пряжа от вашей черноглазой почки
До моего посеревшего зрачка.
Даже здесь, где в пушечном, громоздящемся калибре
Машет белым платком, расставаясь с дулом, ядро,
Где пулемет выкидывает стаи стальных колибри, –
Я только о вас. Всегда. Остро.
Стрекочет в небе аэро стройное,
Как осколок боя залетевший в тыл, –
Это вы перепечатываете на машинке, спокойная,
Мой безалаберный, но рифмованный пыл.
Даже в вялых движеньях умирающих, скорбящих,
Уходящих с непокрытою головой в облаковую тень, –
Я вижу только то, что здесь настояще:
Эта медлительность, облеченная в вашу лень.
Всегда и всюду. Сквозь гранитные были,
Сквозь муаровые бредни, в которых мир возрос,
Вижу вас, промелькающую на аутомобиле,
И в раковинах ресниц пара черных роз.
Остро и вечно. В грохоте, в гуле,
В тишине. Повсюду. Одно, как одни…
Даже прямо в грудь летящая пуля
Шепчет, как вы: «Милый! Усни!»
Галиция
«Побеги фабричных труб в воздухе выбили…»
…Побеги фабричных труб в воздухе выбили
Застылый, отчеканенный силуэт торчком
И на этом фоне, как будто грозящих далекой гибели,
Город пробужен телеграфным щелчком.
В суматохе люднеющих улиц, где каждый к другому приклеен,
Электрической жидкостью, вытекшей из редакционных колб,
Душа намазана свеже-зернистой радостью у окон кофеен,
Вздрогнувших от ура нависающих толп.
Напряглись стальные телефонные нервы,
Площадь не могла всех желающих обнять;
Стучали сердца, у которых в первый
Война сумела парное чувство отыскать.
Даже небо, сразу уставшее бродить по́-миру,
Подошло, наклонилось и просится в стекло,
Туда, где, на липкую краску газетного номера,
Сотни взблеснувших зрачков натекло.
Время скосило на циферблате мгновений сотни,
Воздух был пробит криками и не успевал уснуть
И каждая маленькая, узкая подворотня
Выросла и вытянулась, чтобы, как все, вздохнуть.
И порой из огромной ползущей толповерти,
Как из бутылки пробка, шапки взлетали с голов,
Словно это плевки в лицо изможденной смерти,
Осторожно выглядывавшей из сугробов облаков.
И комками приветствий встречались вагоны,
Глядящие строго и упорно из своей глубины,
Везущие раненых, слезы и стоны, –
Этот слишком драгоценный сор войны.
Сергею Третьякову
Что должно было быть – случилось просто,
Красный прыщ событий на поэмах вскочил
И каждая строчка – колючий отросток
Листья рифм обронил.
Все, что дорого было, – не дорого больше,
Что истинно дорого, – душа не увидит…
Нам простые слова: «Павший на поле Польши»
Сейчас дороже, чем цепкий эпитет.
О, что наши строчки, когда нынче люди
В серых строках, как буквы, вперед, сквозь овраг?!
Когда пальмы разрывов из убеленных орудий
В этих строках священных – восклицательный знак!
Когда в пожарах хрустят города, как на пытке кости,
А окна лопаются, как кожа домов, под снарядный гам,
Когда мертвецы в полночь не гуляют на погосте,
Только потому, что им тесно там.
Не могу я; нельзя. Кто в клетку сонета
Замкнуть героический военный топ?!
Ведь нельзя-же огнистый хвост кометы
Поймать в маленький телескоп!
Конечно, смешно вам! Ведь сегодня в злобе
Запыхалась Европа, через силу взбегая на верхний этаж…
Но я знал безотчетного безумца, который в пылавшем небоскребе
Спокойно оттачивал свой цветной карандаш.
Я хочу быть искренним и только настоящим,
Сумасшедшей откровенностью сумка души полна,
Но я знаю, знаю моим земным и горящим,
Что мои стихи вечнее, чем война.
Вы видали на станции, в час вечерний, когда небеса так мелки
А у перрона курьерский пыхтит после второго звонка,
Где-то сбоку суетится и бегает по стрелке
Маневровый локомотив с лицом чудака.
Для отбывающих в синих – непонятно упорство
Этого скользящего по запасным путям.
Но я спокоен: что бег экспресса стоверстный
Рядом с пролетом телеграмм?!
(Марш)
Где с гор спущенных рощ прядки,
Где поезд вползает в туннель, как крот, –
Там пульс четкий военной лихорадки
Мерный шаг маршевых рот.
Идут и к небу поднимают, как взоры,
Крепкие руки стальных штыков, –
Бряцают навстречу им, как шпоры
Лихого боя, пули стрелков.
В вечернем мраке – в кавказской бурке
С кинжалом лунным, мир спрятал взгляд…
В пепельницу котловин летят окурки
Искусанных снарядами тел солдат.
Ясло
«Бой хромой, ковыляющий, с губою закушенной…»
…Бой хромой, ковыляющий, с губою закушенной,
В злобе и в ярости уплелся в даль пожирать полки,
А здесь так ненужно, в тиши обезоруженной
Блестит штык лунного луча и сталь реки.
Только бред опавших… Только глина черствая…
Да розовые трупы проросли сквозь луг…
А бой разбежался, и аркою семиверстною
Бризантный чемодан чертит свой пламенный полукруг.
Там все настоящее, а здесь раненое, игрушечное,
Я лежу, как кукла с разломанной головой,
А там, в синеющем далеке, водною пушечною
Бьет о мол безмолвия неприятельский прибой.
Все крутись, все вскружайся, мечись в динамике,
Цепь и над нею огненный мотив,
Словно крыша, а выше – нагибается небо в панике,
Сумасшедшее небо с бинтом млечного пути.
Созвездья, трещите, как взрывы шрапнели! Луч луны, живот мой вспарывай!
О, коли-же острый штык луны!
Но мерно машет птичье зарево,
Как злобный арьергард войны.
«Там, где дома оборванней…»
Там, где дома оборванней,
Не умея разогнуть спину двух этажей,
Где в вокзальных волнах масла и ворвани,
Скользят лучи фонарных ножей, –
И там, где в сырых подчердачных гнездах
Пищит, как галчата, нищета,
Зацветай же в Москве порохом воздух
И война-мотовка молниями подписывай счета!
А сейчас
Для вас
Молния только подвязка,
На толстых ногах дождевых туч;
А гром – это только трясется связка
У …… за поясом и позвякивает от рая ключ.
Смотри небо розовым восходит восточно,
Между жизнью и смертью и блохе не скакнуть!
Надо здесь или там, но точно, точно
Узнать, чем дышит воснях ваша грудь!
И когда время волосы ваши покроет слоем извести,
Очень сходной с цветом савана и кладбищенских дев,
Увидящий будущее – бесшабашно высвисти
Фривольной шансонетки гривуазный напев.
Есть белый и черный и сомнителен серый!
Шлеп жизни в халате – лишь поэтовый бред.
Тому, что на небе земное счастье есть – возневеруй!
Не хочешь? Бормочешь шатливое нет!
Мечтаешь увидеть обманчивый Китеж
Розовый, как детская с пологом кровать!
Поймите, родные, поймите, поймите ж,
Что нельзя безногого учить хромать!
Тогда надо грохнуться безвзгдядно наземь,
Не видеть в закате краски боевых жил,
Забыть, что мы все по шару лазим,
Цепляясь за сетку градусов, чтоб не свалиться вниз без сил!
Там, где безчисло людей, как страницы живые
Вглубилось в грязный переплет земли,
Для того, что когти ядра огневые
Их растрепать, оторвать не могли, –
Там светит то же солнце брусвянеющее,
То же огромное, обручальное с живым кольцо!
Ну, что ж! Быть спокойными смеющие!
Рассмейтесь вы этому солнцу в лицо!