Но теперь он вдруг увидел, что все не так просто. Анализ и оценка действий проводятся не только в кают-компании. В матросских кубриках идет свой суд, свое обсуждение этих действий. Что сейчас думают матросы? Моральная травма нанесена не одному Бодрову. Наверное, есть и другие матросы, у которых поколебалась вера в справедливость. Как они будут действовать завтра? Офицеры проявляют поистине трогательное участие к Афонину, получившему большую физическую травму. А можно ли отмахнуться от Бодрова, от других, которые травмированы морально? Ведь от этого зависят их работоспособность, настроение.
Может быть, оставить все это на совести Дубровского? Может быть, на лодке были и другие подобные факты и о них знают? Что ты знаешь, ведь ты служишь тут без году неделю? Имеешь ли ты право вмешиваться, не сочтут ли тебя выскочкой?
А разве важно, что о тебе подумают, а не то, что ты обязан сделать? Если даже не только Дубровский, а и все остальные будут против тебя, ты должен поступить так, как подсказывает совесть.
- Вот что, Бодров. Я не знаю, как все это было. Я вам верю. Да, это обман, ложь. Этого не опровергнешь, факт - упрямая вещь. Но это лишь отдельный факт. Очень хорошо, что вы рассказали мне о своих сомнениях. Я не знаю, что я сделаю, но я сделаю все, что смогу. Досадно, что я сам не был в походе.
- Товарищ лейтенант, вы можете ссылаться на меня, я не боюсь.
- Хорошо, Бодров. А почему вы пришли именно ко мне?
- Я на это не сразу решился. Конечно, можно было бы пойти к замполиту, к Петру Кузьмичу. Он бы тоже правильно все рассудил. Не потому, что должность его такая, а потому, что человек он настоящий. Но я пошел к вам, потому что ведь нам с вами вместе служить.
- Спасибо за откровенность. Я постараюсь не обмануть вас, Бодров.
- Разрешите идти? - весело спросил матрос.
- Идите.
Бодров вышел.
Матвей взволнованно шагал по каюте. Что теперь ты должен предпринять, лейтенант Стрешнев? Пойти к Елисееву? Но это мог сделать в Бодров. Однако он пришел к тебе. Он ждет от тебя не сочувствия, а действий. Каких?
Пожалуй, Матвей никогда не нуждался в совете так, как сейчас. Но ни Вадима, ни Андрея не нашел ни в казарме, ни на лодке, наверное, они ушли в город.
"А почему, собственно, не спросить у самого Дубровского, не высказать ему прямо в глаза все, что я думаю по этому поводу, не потребовать от него объяснений? Пусть он старший по званию и по должности, но ведь мы оба коммунисты..."
Дубровский выслушал его спокойно и, помолчав, холодно спросил:
- У вас все?
- Да. Но я хотел бы знать, почему вы это сделали.
- Потому что мне дорога честь лодки, на которой мы служим. Правда, вы-то служите без году неделю, а я подольше.
- Но если вы заботитесь о чести лодки, то почему же решили оберегать ее столь бесчестным способом? Вряд ли экипаж согласится таким образом отстаивать честь.
- А вы не говорите за весь экипаж.
- Я верю в порядочность наших людей.
- А в мою, значит, не верите?
- Извините - не верю, - твердо сказал Матвей.
В глазах Дубровского мелькнуло сначала удивление, потом вспыхнула злость. Но Дубровский сумел подавить ее и сказал совершенно спокойно:
- Вы, товарищ лейтенант, просто еще не понимаете многого. Ничего, служба обломает вас.
- Служба или вы? - усмехнувшись, спросил Матвей. Дубровский внимательно посмотрел на него и заметил:
- Однако дерзости вам не занимать. Ну да ладно, по молодости и это простить можно. Но вот вам мой добрый совет: не лезьте не в свое дело. У вас своих забот хватит, а если не хватит, я вам их добавлю. А с моими позвольте мне самому разобраться. А сам не сумею - вышестоящие начальники помогут. Кстати, они обо всем знают, вы тут не сделали открытия. Что касается вашего личного мнения, то оставьте его при себе. Все, можете идти, - сухо закончил Дубровский и начал перебирать Лежавшие на столе бумаги.
Стрешневу не оставалось ничего другого, как выйти. "Ну и чего я добился? Если Дубровский сам доложил обо всем начальству, то мне действительно нечего соваться в это дело..." Эта мысль хотя и не принесла Стрешневу удовлетворения, но все-таки он испытывал облегчение от того, что все высказал Дубровскому.
В тот же вечер Стрешнева вызвал замполит. Елисеев открыл ящик письменного стола, достал оттуда телеграмму:
- Читайте.
Матвей развернул телеграмму:
"Ваш запрос положении семьи Катрикадзе сообщаю все живы здоровы справка тяжелой болезни матери фиктивная райвоенком Логинов".
Матвей свернул телеграмму и положил ее на стол.
- Что скажете? - спросил Елисеев.
- А что тут скажешь? - Матвей провел ладонью по волосам. - С одной стороны, обман. А с другой - тот же Катрикадзе отдал кожу Афонину. Причем, заметьте, в тот самый день, когда собирался в отпуск. Что теперь с ним прикажете делать? Наказать за обман, конечно, надо.
- Надо, - подтвердил Елисеев.
- И самоотверженный поступок Катрикадзе нельзя не отметить.
- Совершенно верно, - согласился замполит.
- Выходит, его надо одновременно и наказать и поощрить?
- Если подходить к делу формально - да.
- А мы не имеем права отнестись к этому формально. Так ведь? - спросил Матвей.
Елисеев рассмеялся:
- Вы что, Матвей Николаевич, интересуетесь моим мнением? А я хочу сначала выслушать ваше.
- Я думаю, что дело тут не просто в наказании или поощрении. Но ни то ни другое сейчас применять нельзя.
- Верно. Так как же поступить с Катрикадзе?
- Надо подумать.
- Давайте вместе и подумаем. - Елисеев вышел из-за стола и сел рядом с Матвеем. - Чем особенно вреден поступок Катрикадзе? Тем, что он подрывает у нас с вами доверие к другим матросам. Сегодня обман Катрикадзе раскрылся. Этот случай, безусловно, насторожит всех офицеров. И может случиться так, что у кого-то из матросов действительно случится несчастье. Что будем делать? Опять посылать запрос в военкомат? А нам ответят через неделю. Представляете, какое настроение будет у матроса в течение этой недели? А дальше: отпустим мы матроса в отпуск, приедет он домой, а мать уже похоронили. Горько ему станет? Очень. И эта горечь останется на всю жизнь. Ну а о том, как дальше пойдет у матроса служба, говорить не приходится. Значит, что же получается? Кому больше всего навредил Катрикадзе? Своим товарищам. По служебной линии мы его, разумеется, накажем. А вот что делать с ним как с комсомольцем, пусть они решают сами. Я думаю, что такие, как Бодров, решат правильно.
- Значит, вы предлагаете обсудить это на собрании?
- Да, надо, чтобы его хорошенько пропесочили. Но чтобы и не отпугнули от коллектива.
Елисеев встал и прошелся по каюте. Стрешнев, наблюдая за ним, молчал. Он уже догадывался, что замполиту уже известно о разговоре с Дубровским, наверное, и телеграмму Елисеев показал не случайно именно сейчас. Интересно, что он скажет?
Однако Елисеев не торопился. Он еще несколько раз прошелся по каюте, сел за стол и выжидательно посмотрел на Стрешнева. Но тот молчал, и Елисеев заговорил сам:
- Мне импонирует ваша непримиримость и прямота. Пожалуй, горячность тоже. Не люблю слишком осторожных и подозрительно благоразумных. Этим иногда прикрывается трусость. Однако сами по себе осторожность и благоразумие не такие уж плохие качества, вам они, во всяком случае, не повредили бы. Будьте сдержаннее. Но упаси вас бог отступиться от принципов. Вы меня поняли?
- Да, спасибо.
- И не считайте, что сегодня вы попусту бились лбом об стену.
Матвей покраснел, вспомнив, что после разговора с Дубровским у него действительно было ощущение бесполезности этого разговора. "Но как Елисеев догадался об этом?" - недоумевал он.
Алексея еще не было. К огорчению Матвея, и Люси не было. Сима что-то шила. Она поднялась навстречу Матвею.
- Проходите, раздевайтесь. Алеша скоро должен прийти. Что это у вас с ногой?
- Так, пустяки.
- Садитесь вот сюда. Вы не возражаете, если я буду шить?
- Что вы, пожалуйста!
Сима снова взялась за шитье. Матвей увидел, что она шьет детскую распашонку.
- Кому это вы? - спросил он.
Сима улыбнулась:
- Алешке.
- Нет, серьезно?
- А я серьезно и говорю: нашему сыну Алешке.
- Ну? Это же здорово! А когда он?..
- Долго еще ждать, - вздохнула Сима. - В июне.
- Не так уж долго.
- Это - со стороны. А нам кажется, что очень долго. Вот женитесь узнаете.
Стремительно вбежала Люся.
- Собирайтесь, идем на концерт! - еще с порога крикнула она, размахивая билетами. - Здравствуйте, Матвей! А где Алексей?
- Еще не пришел.
- Опоздает - пусть пеняет на себя. Едва удалось достать билеты. Да одевайтесь же!
- Что здесь за шум и что тому причиной? - спросил Алексей, входя в комнату. - О, здесь, я вижу, все спешат куда-то.
- Поздравляю тебя с наградой! - пожимая руку Алексею, сказал Матвей.
- Спасибо, я тебя тоже поздравляю. Молодец! Как твоя нога?
- Хожу. А ты откуда знаешь?
- В газете прочитал.
- Где?
Газеты приходили в Синеморск вечером, и Матвей еще не успел просмотреть их.
- А ты не видел? Вот, смотри. - Алексей вытащил из кармана газету, развернул. На первой полосе под крупно набранным заголовком "За жизнь товарища" были помещены фотографии всех, кто отдал Афонину кожу и кровь. Первой была фотография Матвея, снятого в парадной форме. Наверное, эту фотографию взяли из его личного дела.
Люся, вырвав у Алексея газету, пробежала текст и с усмешкой спросила:
- Значит, "растяжение"?
Начали расспрашивать о подробностях, но Матвей напомнил:
- Мы опоздаем на концерт...
Мороз расстелил на ночь по улицам белые холодные простыни, и они крахмально похрустывали под ногами. Люся взяла Матвея под руку, поежилась:
- Холодно.
- Зима здесь всегда такая?