— Что рассказывать? Нехорошая обстановка по всей стране. Не только на флоте. Впервые рабочим и военным вовремя не выплачивают зарплату. Хотя что на нее покупать? Полки в магазинах пустые.
— Вот вам, молодой человек, и развитой социализм. Так что, ведете нас к светлому будущему? Когда оно наступит?
— Перестройка никак не может завершиться, — пытался оправдать свою профессию политработника Алексей, — видимо, люди еще к ней не готовы. Хотя надежд на нее с приходом Горбачева возлагалось много.
— Надежда умирает последней, — сказал Мильчин, хрустя ядреным огурцом. — С медициной, слава богу, пока все в порядке. Наша профессия вечная. Люди будут болеть, учиться, жениться, рожать. Мы нужны при любой власти. А вот вам, политкомиссарам, куда? Найдется ли вам место при горбачевских реформах?
Чувствовалось, что захмелевший медик говорит о наболевшем и обиды вымещает на Алексее. Скорее на его профессии. Оправдываться было бессмысленно, но, как учили старшие товарищи, позицию партии следует отстаивать как свою личную. Бескомпромиссно и напористо. Но что-то останавливало его от такой дискуссии. Он и сам был недоволен этой самой перестройкой. К тому же уже знал о существующей в стране большой группе несогласных. Мильчин же рассуждал почти как они. Их еще называли на политинформациях пятой колонной и пособниками американского империализма. Было интересно встретиться с человеком, исповедующим такие взгляды. При этом Алексей с удивлением ловил себя на мысли, что во многом с ним соглашается.
Мильчин между тем продолжал:
— Где же хваленая советская демократия? В магазинах пусто, а в холодильнике у первого секретаря обкома — густо! Где же гордость социализма — равные возможности и права всех народов Советского Союза? В Средней Азии в каждый кишлак проведен сибирский газ, а в твоей нижегородской избушке его нет и никогда не будет. А где же право наций на самоопределение? Я даже за границу без партийной характеристики выехать не могу, а не то что отделиться! Свобода и равенство? Я хочу продавать свой труд как хирурга не государству, а тому, кто больше заплатит.
— Уважаемый доктор, — решил что-то сказать в свою защиту как представителя партии Алексей. — Свобода — это осознанная необходимость жить так, как хочет большинство людей. Меньшинство подчиняется большинству. И их решение нужно сознательно выполнять. А если нет, то воцарится хаос и, как следствие, начнется разрушение государства. В любом обществе не будет чистого равноправия, как и не будет одинаковых людей. Это уже будут не люди, а механизмы. Поэтому-то в общих интересах меньшинство и выполняет волю большинства. Волю народа. Ведь народа больше, чем вас, докторов?
— Народа-то больше, только он идет не к вам, политрабочим, а к нам, врачам. Ты сам пришел ко мне за помощью, а не в церковь и не в партийную комиссию. Поэтому-то я особенный, и меня за это должен народ выделять изо всех других.
— А кто тебя таким особенным сделал?
— Как кто, я сам! — воскликнул, переполняясь собственной значимостью, Мильчин.
— Да, но прежде тебя кормили и учили бесплатно, не на твои деньги, а на деньги народа.
— Ну и что? Многих учили, но получился такой я один.
— Индивидуалист вы, доктор, — с сожалением ответил Алексей.
— Да, индивидуалист, и этим горжусь. А вы, коллективисты, так и будете всю жизнь делить крохи общественного богатства.
— А если завтра война, индивидуалисты по заграницам разбегутся?
— Давай, замполит, выпьем за твою жену и сына! Это и есть главное в жизни. Это и есть тот самый индивидуализм, — примирительно сказал Мильчин, разводя спирт водой.
С чувством выполненного долга Алексей с трудом доехал до дома, где торжественно вручил жене справку со словами «врачи пьют, как председатели колхозов». А как пьют мужики в колхозе, он знал не понаслышке.
— Крепкий хозяйственник должен и пить крепко, — шутил их нижегородский председатель, всегда начиная выпивать с полного стакана водки. Доктор делал то же самое.
Квартиру получили к концу года, двухкомнатную.
Вскоре Татьяна родила сына. Из роддома Алексей вез ребенка на служебном «уазике» в свое жилье. Стоял непроглядный туман. Молодой водитель-срочник два часа плутал по району Очаково. Кого ни спрашивали, все показывали нужный им проезд в разные стороны. Такое впечатление, что в Москве и москвичей-то нет. Никто ничего не знает.
Командировки продолжались каждый месяц, не менее десяти дней. Жена одна занималась ребенком. Правда, от таких приятных хлопот семья и отношения в ней становились крепче и надежнее. Алексей так же был загружен службой и учебой. Редкие выходные они проводили в бесконечном процессе ремонта квартиры и поисках продуктов на неделю. В начале девяностых из-за тотального дефицита приходилось по полдня выстаивать в очередях за самым необходимым. Буквально год назад они поражались московскому изобилию, и вдруг всему этому пришел конец. В обществе зрело недовольство генсеком ЦК партии Михаилом Горбачевым. Но в командировках, как и прежде, политуправленцы проверяли политзанятия и политинформации, их качество и регулярность проведения.
В одну из ставших уже обычными командировок он прибыл в военно-строительный отряд, расположенный в поселке Полярный. Эта военно-морская база существовала со времен основания Северного флота в 1934 году. Городок на склоне сопок, прижатый утесами к свинцовому морю. Холодные, незамерзающие воды Кольского залива, угрюмо и монотонно набегавшие на черные каменистые берега… Город, воспетый в знаменитой песне «Прощайте, скалистые горы», сегодня представлял собой заштатный северный гарнизон. Столица советского Заполярья давно уже переместилась в современный город на другом берегу залива, в Североморск. Вместе с тем обязательные атрибуты закрытого гарнизона — Дом офицеров, Военторг, музей боевой славы поддерживались на соответствующем уровне. Проверяющих первым делом знакомили с местами культурного досуга. Сопровождал их шустрый старший лейтенант с совсем не флотской фамилией Неплыви. Правда, он назойливо интересовался ходом перестройки и как-то по-особому преданно смотрел в глаза. Алексею быстро надоела эта игра. Он напрямик спросил старшего лейтенанта:
— Миш, что тебя так волнует перестройка? Ну, идет она и идет. Вооруженные силы, как при Хрущеве, не сокращают. Правда, на всеармейской комсомольской конференции, которая будет через пару месяцев, предлагают отделы комсомольской работы переименовать в отделы по работе с молодежью.
— Правильно, правильно, — еле сдерживая волнение, не сказал, а прокричал Михаил.
— Что правильно? Вы тут антисоветчину не поддерживайте! Это уже, знаете, батенька, оппортунизмом попахивает! — с иронией заметил Алексей. — Нужна стабильность в обществе, а реформы его лишь раскачивают. Вот и смена названия приведет к смене самого значения комсомола и задач нашей работы.
Широкоскулое лицо старшего лейтенанта раскраснелось на холодном ветру, глаза сощурились и слезились. Было видно, что он, словно рыба, глотал слова старшего комсомольского начальника и во всем с ним соглашался. Правда, имел свое мнение.
— Товарищ капитан третьего ранга, но сорок процентов молодых матросов приходят к нам служить не комсомольцами. Почему их всех нужно воспитывать под одну гребенку? Я за открытое и свободное определение, кому кем быть. Да и зачем комсомолу несознательный балласт? Зачем нужны люди, стремящиеся использовать организацию в своих корыстных целях? — не унимался старший лейтенант.
— Вы коммунист? — спросил Алексей, прекрасно понимая, что на партийной работе некоммунистов не бывает. Молодой офицер служил заместителем начальника гарнизонного Дома офицеров.
— Да, — ответил тот, сильно моргая слезящимися глазами.
«Испугался человек, — подумал Алексей, — надо бы заканчивать разговор». Слишком часто возникают подобные дискуссии, пусть ответы ищут отряды флотских агитаторов и пропагандистов. Получается, формы работы с людьми отработаны годами, а волнующие и нестандартные вопросы на официальных мероприятиях все обходят стороной. Боятся реакции политотдела. Вот люди и додумывают, что происходит в стране, на кухнях да в курилках.
— Воспитывать нужно молодежь в духе социализма, уметь им доходчиво разъяснять политику Коммунистической партии и Центрального комитета комсомола. Бороться за их души, помогать им разобраться в обстановке, — назидательно проговорил Коркин. — А вы, товарищ старший лейтенант, похоже, идете сами на поводу у несознательного элемента. Вместо того, чтобы отстаивать интересы народа и государства, выступаете за смену существующих в комсомоле порядков. Смотрите, так недолго договориться до того, что и комсомол скоро отменят.
Разговор так же неожиданно закончился, как и начался. Они вошли в теплое помещение флотского Дома офицеров. В небольшой комнате музея гарнизона на самом видном месте красовались стихи:
За главное! За то, что страх неведом,
За славный труд в просторах грозных вод
Спасибо партии, учившей нас победам,
И Родине, пославшей нас на флот!
— Написал эти строчки флотский поэт, подводник Алексей Лебедев, — заметив его взгляд, прокомментировал заместитель начальника Дома офицеров. — Он родился в Суздале 1 августа 1912 года. Учился в Костроме, Иванове. Закончил Высшее военно-морское училище имени Фрунзе в Ленинграде. Служил штурманом подводной лодки, погиб 14 ноября 1941 года на Балтике. Лодка из похода не вернулась.
Алексей знал и любил его стихи. От них веяло морем, его соленой водой и силой. Да и сами строчки шли одна за другой не спеша, но мощно, как океанские накаты.
— Вот вы в мирное и сытое время говорите о необходимости реформ, но ни слова не сказали о партии и народе, выучивших вас. Флотский же офицер поэт Лебедев в тяжелые первые дни войны обращался именно к большевистской партии. Благодарил ее и посвящал ей стихи. Вряд ли тогда он думал угодить партийным начальникам! Стихи его искренни и патриотичны.