Родители говорили.
– Я очень устала, – сказала мать, – очень-очень.
– Я знаю, – сказал отец.
– Я что-то сделаю, – сказал он.
Но, конечно, ничего не сделал.
Мы жили там еще довольно долго. Потом отца перевели в Белоруссию.
Там я получил, наконец, винтовку.
Однажды он разбудил меня, очень рано.
Мы взяли не ружье, а винтовку и пошли к лесу. Километров пятнадцать шли, и уже светало, когда он остановил меня. Показал пальцем вверх. Над деревьями кружились птицы. Он кивнул. Я поднял винтовку.
– Выбирай любую, – сказал он.
Я подумал, это вроде как экзамен. Из ружья попасть в птицу легко, потому что там дробь, и, попади ты рядом, ничего не изменится. Птицу все равно заденет, и она будет подстрелена. Винтовка – совсем другое дело. Я вскинул ее и прицелился. Птиц было много. Я сменил цель и стал водить новую. Постепенно пропало все, кроме этих точек в небе. Я почувствовал, что птица на крючке – БУКВАЛЬНО. Между ней и мной словно леска. Куда бы она ни поворачивала, ствол смотрел туда даже чуть раньше ее. Она была в моей власти. Так было долго.
– Опускай, – сказал отец.
Бессмысленной жестокости он не любил. В осмысленной был мастер. Мы пошли обратно. Я ни о чем не спрашивал, мне все было понятно.
На кончике дула была смерть, и я ей водил.
Моя рука была рукой смерти.
Все было в моей власти.
Когда мне исполнилось двенадцать, все неожиданно прекратилось.
– Ружье, – сказал брат чуть грустно.
– Что? – спросил я, переодеваясь на тренировку.
– Его нет, – сказал брат.
Я не поверил. Полез на шкаф. Ружья и правда не было. Не было и патронов. Обоймы от «макарова» не было в шкафу. Не было «макарова». Ничего не было. Спросить, что происходит, было не у кого. Отца послали в очередную дырку, где он задержался на полтора года, и необычного в этой дыре было лишь то, что в нее не разрешали ехать с семьей. Называлась она Чернобыль. Он приезжал домой два раза, но почему-то на ночь, и мы гадали, какого хрена он нас не разбудил.
– Какого ДЬЯВОЛА?! – спросил я.
– Не ругайся, – попросил брат.
Он был прав. Рыба не сорвалась, не было больно, и я не промазал. У нас просто исчезло все оружие. Но я решил, что раз с нами обошлись против правил, то и я могу правила нарушить. Так что я матернулся. Когда вернулась мать, то ничего внятного сказать не могла.
– Постреляйте в тире, – неуверенно предложила она.
В тире?! Советском тире с кривыми дулами, дальностью стрельбы пять метров и пластилиновыми пулями? Мы лишь посмеялись. Но на душе у меня кошки скребли. Я все ждал отца. Но когда он вернулся, то на эту тему разговаривать не желал. Я спросил: ПОЧЕМУ? Он промолчал, и я понял, что это мы уже никогда не обсудим. Ладно.
Мы были рады, что хотя бы вернулся нормальным. Вертолетчик из квартиры сверху приехал не на своих двоих – его привезли, потому что кости у него размягчились и волосы выпали. Он все орал, а потом умер. Папашу пронесло.
В романах пишут: «время шло». Не стану оригинальничать.
Время, чтоб его, шло.
Я понемногу терял навыки, но стрелял все равно неплохо.
С отцом мы уже никогда не были близки так, как раньше. Между нами было кое-что недоговоренное, а я ужасно не люблю, когда недоговаривают. В тринадцать я его не видел, потому что его послали на Север, а мы остались в Молдавии. Он приехал лишь на пару дней. Когда узнал, что я сдал документы в военный колледж. Молдавия уже была независимой. Я прошел все их несчастные экзамены, подтянулся тридцать раз против нужных десяти и получил лучший результат по стрельбе. Я просто был связан с мишенями и вел пули, словно пальцем, от одной к другой, от одной к другой. Когда я повернулся к этим мудакам, глаза у меня горели, как у Фенимора Купера. Если бы я мог, я бы оперся на ружье.
– Недурно, – сказали они.
– Да я и без вас знаю, – сказал я.
Они смотрели на меня, растерянные. А я вспомнил наконец, какие глаза были у того несчастного дурачка, который упал головой в ледяную Шилку, получив заряд в грудь. И постиг все скорби мира.
– Я без вас все знаю, ТУЗЕМЦЫ ЧЕРТОВЫ, – сказал я им.
– Не слишком ли ты борзый для тринадцатилетнего сопляка? – спросили они.
– Дайте мне только оружие, а с остальным я сам разберусь, – сказал я группке этих напуганных, туповатых и миролюбивых людей.
– Оружие, а уж там я, к дьяволу, выиграю для вас все войны мира, – сказал я.
Они скривились, но решили принимать. Уж больно вступительные тесты были хороши. Видимо, рассчитывали пообломать. Может, у них и получилось бы. Но приехал отец. И без разговоров забрал документы.
– В чем дело? – спросил я.
– Армия отменяется, – сказал он. – Тем более молдавская.
– Считай, что папа и дедушка отслужили за всех, – сказал он.
– Почему? – спросил я. – Снова недоговариваешь…
– Ладно, на этот раз объясню, – сказал он.
– Ты крайний индивидуалист, – пояснил он, – и армия тебя погубит.
– Или ты погубишь ее, – добавил он.
И снова уехал. Ладно.
Значит, в тринадцать я не стал молдавским военным.
В пятнадцать я ненавидел весь мир и не понимал, почему должен делать исключение и для отца.
В шестнадцать я был впервые влюблен, мне было не до него.
В восемнадцать мне показалось, что я нашел свое место в жизни, и меня занимало только это.
В двадцать я, выпив две бутылки коньяка с братом – из которых полторы пришлось на меня, ведь брат так и остался человеком с повадками джентльмена, – узнал, в чем же, собственно, дело.
– В гарнизоне какой-то пацан взял ружье со шкафа, решил почистить, и бац, полголовы снесло, – сказал он.
– Ну, они и перепугались, – сказал он. – Убрали все, что может стрелять. И велели тебе про это не говорить.
– Мне? – сказал я горько. – Неужели он думал, что я поступлю так глупо? Как идиот? Почищу ружье и пальну себе в башку?!
– Они испугались, – сказал виновато брат.
– О, черт, – сказал я. – Они меня сломали этим, понимаешь, сломали…
– Да что там они, это ОН, он меня сломал, – сказал я.
– Тебя ли? – спросил брат.
Я вспомнил глаза отца с определенных пор и заткнулся.
Когда я уже заканчивал университет, он меня навестил.
Позвонил, стоя у подъезда – наверх подниматься не захотел, – и ждал, пока я спущусь. От меня пахло вином и чем-то вроде духов, в квартире, как обычно, было весело. Но он не беспокоился на этот счет, я уже был знаком со своей будущей женой, а ей он доверял. Я вышел и глазам своим не поверил. На нем не было сапог. И вообще формы.
Он стоял в свитере, брюках и начищенных до блеска, но все-таки туфлях.
– Так-так, – сказал я.
– Вот, – сказал он, – документы получил, на пенсии.
– Поднимешься? – спросил я.
– Нет, – сказал он. – Небось, девки, выпивка.
– А как же, – сказал я. – Поднимешься?
– Ну, девки никак, – сказал он. – Хватит в семье и одного озабоченного.
– Ну, а все остальное? – спросил я.
– Нет, – сказал он.
– Почему? – спросил я.
– Завтра на рыбалку, хочу выспаться, – сказал он.
Мы помолчали. Туфли на нем выглядели странно.
– Что делать теперь будешь? – спросил я.
– Ты что, не слышал? – спросил он.
– Поеду на рыбалку, – сказал он.
– А потом? – спросил я.
– А потом вернусь с рыбалки, – сказал он.
– Вот, зашел посмотреть, цел ли, жив ли, – сказал он.
– Ну и как? – спросил я.
– Жив, цел, – сказал он.
– Да что со мной случится? – сказал я.
– Ладно, – сказал он. – Иду.
– Заходи, – сказал я.
– Держи хвост пистолетом, – сказал он.
– А как же, держу, – сказал я и наставил на него два пальца, как будто прицелился.
– Целься лучше, – конечно, сказал он.
– Пиф-паф, – сказал я.
Хотел еще что-то сказать.
Но он уже уходил.
ЗАТО МЕНЯ НАПЕЧАТАЛИ В КОНТИНЕНТЕ
… Семь… восемь… На девятом звонке я не выдержал и поднял трубку. Я всегда не выдерживаю на девятом звонке.
– Лоринков? – поинтересовался старый мужской голос.
– Ну, – недружелюбно ответил я.
– Это Киреев, – старик помолчал, дав почувствовать всю значимость своей фамилии. – Роман Киреев. Журнал «Континент». Мы берем ваш рассказ.
– Рассказ? – не понял я. – Какой рассказ? Я никуда не посылал…
– Вы участвовали в литературном конкурсе «Надежда России»?
– А-а-а… – ситуация начала проясняться.
Я чувствовал, что надоедаю старику с каждой секундой.
Это было тем более странно, что беседовали мы не больше тридцати секунд.
– Ну, так вот, они передали нам ваш рассказ, и мы его берем. В этом году не обещаю, но в первом номере следующего, думаю, мы ваш рассказ опубликуем.
Я взглянул за окно. Туман. Октябрь. До конца года еще пару месяцев.
– Так какого хрена вы мне звоните сейчас?
– Я просто предупредил. И еще, Лоринков. Я меняю название.
– Название?
– Да, черт побери, название! Вы что там, спите еще?
– Простите. И как же вы его меняете?
– Очень просто: убираю старое и ставлю новое.
– А, вы о заголовке?
– Вы что, работаете в газете?
– Да, я работаю в газете.
– Хорошо, я говорю о заголовке, то есть названии! Я его меняю.
– Меняйте, бога ради.
– Я хочу назвать рассказ «Дом с двумя куполами».
– Почему? – просто из вежливости поинтересовался я.
Старикашка вздохнул с облегчением. Ему казалось подозрительным то, что меня вовсе не волновала замена названия. Молодые авторы должны волноваться, когда им звонит из Москвы сотрудник журнала «Континент», Роман Тимофеевич Киреев, и говорит, что их рассказы выйдут через сотню с лишним лет. Теперь ему начало казаться, что я этим взволнован. Это было ему привычно.
– Меняю потому, что ваше, первое название – претензециозное.
– Да нет, не почему меняете, а почему «Дом с двумя куполами»?
– У вас в тексте есть упоминание о доме с двумя куполами.
– Разве?
– Послушайте, Лоринков, это что, не ваш рассказ?