– Как? – спросил я.
– На дуэли, – сказал он.
– Молдаванин на дуэли? – сказал я.
– Ха-ха, – сказал я.
– Не смеши меня, – сказал я.
Мы еще немножко о чем-то поговорили, а потом я повесил трубку.
Снял одежду и пошел в ванную.
НАШЕ С КУСТУРИЦЕЙ КИНО-2
Отвратительный растворимый кофе. То ли кислый, то ли горький. Но он пробуждает, а сам я уже не просыпаюсь. Возраст. Тридцать. Нужны стимуляторы. Так что я все равно допил чашку, и глянул на экран. Рассказ не шел. Вчера, мысленно, я написал его, и сделал это великолепно. Жаль под рукой не было ни бумаги, ни компьютера. Сейчас – на следующий день, – как это обычно и бывает, все придуманное казалось полным идиотизмом. Идиотизм, идиотизм, идиотизм, думал я, глядя в лист. Зазвонил телефон. Номер был незнакомым. Я, конечно, принял звонок.
– Привет, Лоринков, ты написал клевый текст, – сказал малознакомый голос в трубке.
– Я уже пять лет не работаю в газете, так что идите на хрен, – сказал я.
Нажал на отключение сигнала, и глянул на экран. Плюнуть, что ли, и не писать сегодня? Но белый экран выглядел укоризненно. Отвратительнее всего то, что в такие моменты на нем мигает этот курсор гребанный. Телефон снова зазвонил. Я терпеливо принял звонок, и сказал, не отрываясь от экрана:
– Вот уже пять лет я, к счастью, не работаю в газете.
– Так что идите на хер, – сказал я.
После третьего звонка стало ясно, что звонит или продавец кредитов, или адвентист Седьмого Дня. Только эти ребята бывают так упрямы.
– Ну хорошо, – сказал я. – Слушаю.
– Чудак человек! – сказал голос в трубке, и я поморщился.
– Ты написал клевый текст, но я, конечно, говорю не о газетном! – сказал он.
– А о каком? – спросил я.
– Я говорю о твоей поэме.
– Ты что, не узнаешь меня? – спросил голос.
– Конечно узнаю! – соврал я.
– Я же Мажуров, я же литературный журнал в Молдавии начал выпускать! – сказал он.
– А! – так и не вспомнил я.
Он нашел меня пару лет месяцев. Все они находили меня пару месяцев, дней, или лет назад. Сказал, что собирается выпускать литературный журнал в Молдавии – с таким же успехом он мог начать выпускать журнал про девственность в палате нимфоманок, – и попросил что-то. Ну, я уважаю мужество обреченных. Послал ему какую-то поэму, и продолжил дальше винцо пить, – в последнее время я предпочитаю белое сухое, – да рассказы писать. Он, конечно, пропал, потому что все они полны планов и энтузиазма ровно до тех пор, пока не наступает пора что-то Сделать. Ну, что же. Этому от трепотни до журнала хватило всего полгода. Можно сказать, по местным меркам он был торопыгой. Уникумом. Собираются-то все, а выпустил только этот. Ладно. Поэма была странная, но неплохая. По крайней мере, мне так казалось. Он, похоже, разделял это мнение.
– Ты написал клевый текст, – сказал он.
– Но мы не можем его взять, – сказал он.
– Разумеется, – сказал я, – будь он таким, чтоб вы смогли его взять, я бы его вам хер отдал.
– Ты наверное, хочешь знать, почему мы его не можем взять? – спросил он.
– Нет, конечно, – ответил я.
– Там много мата, – сказал он, понизив голос.
– Да ну, блядь, – сказал я.
– И ты там обосрал Молдову, сказал он, понизив голос
– Ты обосрал Молдову КАК ОБЫЧНО, – сказал он, понизив голос ЕЩЕ.
Я вышел из комнаты на галерею, с которой у нас виден соседский дом, и подставил лицо солнцу. В Молдавии начиналось лето. Собеседник молчал. Это тоже объединяющая их черта: все они звонят по мобильному и пиздят, ну, или молчат, не жалея денег. У людей нет денег ни на что, но зато они говорят ни о чем по телефонам часами. Меня всегда это удивляло. Это же, мать вашу, дорого, разве нет?
– Ты молчишь? – сказал он.
– Ага, – сказал я, лениво загорая.
– Так вот, ты, как обычно, побросал грязью в Молдову, поэтому мы не можем взять текст, – сказал он.
– Говори по-русски правильно, – попросил я.
– Правильно это как, – спросил он, – блядь, на хуй, в жопу?
Мы рассмеялись.
– Я вижу, ты почитываешь то, что я пишу, – сказал я.
– А как же, – сказал он, – ты молодец, огонь!
– Тем не менее, – сказал я.
– Молдавию, а не «Молдову», – попросил я.
– Ладно, Молдавию, – сказал он. – Ты ее очерняешь.
– А мы еще не настолько окрепли, чтобы позволить себе напечатать текст, после которого журнал прихлопнут, – сказал он.
– Очень, очень плохо ты пишешь о Молдавии, – погрустнел он.
– А что в ней хорошего, кроме меня? – спросил я.
– Ты самовлюбленец, – похоже, ему это нравилось.
– С другой стороны, должен же тебя ХОТЬ КТО-ТО любить, – сказал он.
– Пусть даже это ты сам, – сказал он.
Я постарался объяснить ситуацию. Да, в Молдавии меня не любят. Но кто? Не любит еврейская тусовка – люди по полстолетия выстраивают какие-то странные схемы, меняя очередь в кооперативе на диссертацию математика в Академии Наук, а это все – на центнер парной телятины, а ее в свою очередь – на место в Союзе Писателей этой Молдавии сраной. А тут приходит какой-то гой сраный, и бац, срывает бинго. Не любит молдавская тусовка – они еще проще еврейской, и обходятся без лишних звеньев, они начинают сразу с парной телятины. Этих ребят бесит, что сраный русский монополизировал право на всю литературу молдавскую. Наконец, русская… Это единственные из перечисленных, кто здесь умеет есть вилкой и ножом одновременно. Но и они меня не любят – я не ждал своей очереди, и не написал ни одного рассказа про Березы, Матёру, и Тоску по Исторической Родине. А просто взял, да и начал писать, нахал сраный. Про украинские, татарские, немецкие, польские, и прочие клоповники, я вообще умолчу…
– Ну и что в этом хорошего? – спросил он.
– Это все недоэлита сраная, – сказал я.
– Зато меня любит Народ, – сказал я, развеселившись.
– Народ, которому я пишу свои блядь поэмы, – сказал я.
– В которых написано, что Молдавия – пизда мира, – испуганно сказал он.
– Что?! – спросил я.
ххх
От удивления я едва с галереи на крышу второго этажа не свалился. Черт, сказал я, а ну повтори то, что ты сказал?
– В твоей поэме написано, – повторил он
– МОЛДАВИЯ – ПИЗДА МИРА, – сказал он отчетливо.
– Бог ты мой, – сказал я. – Ты уверен?
– Текст у меня перед глазами, – сказал он.
– Ну, а что, неплохое сравнение, – сказал я, подумав.
– Молдавия пизда мира… – сказал я задумчиво.
– А знаешь, очень даже, – сказал я.
– Молдавия пизда мира… – грустно сказал он.
– Ну и что? – спросил я, – Пизда это плохо, что ли?!
– В нее трахают, ей рожают, она центр мира, – сказал я.
– Это комплимент Молдавии, если на то пошло, – сказал я.
– Грубая метафора, – сказал он.
– Я думал, это гипербола, – сказал я.
– Что? – спросил он.
– Не заморачивайся, – сказал я.
– Ты журнал-то видел? – спросил он.
– Да, – соврал я.
– Как он тебе? – спросил он.
– Говно, – искренне ответил я.
– Но разве в Молдавии может быть иначе? – спросил я.
– Спасибо, – сказал он.
Я глянул на таймер. Мы трепались минут уже сорок.
– Если напишешь что поприличнее, пришли, – сказал он.
– Обязательно, – пообещал я.
– Может мы и возьмем, – сделал он попытку улучшить себе настроение за мой счет.
– Почему все, кто у меня что-то ПРОСЯТ, говорят со мной потом так, как будто это я попросил? – не дал я ему сделать этого.
– Твои тексты нравятся моей жене, – пошел он на попятную.
– У нее хороший вкус, – сказал я.
Лицо уже горело от солнца. Я пошел в ванную и сунул голову под кран. Вернулся к столу весь в воде, – зато стало чуть легче, – и уселся. Настроение, как всегда, когда звонят местные литераторы, было испорчено. Они явно наводят на меня порчу. Все эти придурки только и делают, что завидуют мне, говорят обо мне, и задрачиваются на меня же. Лоринков то, Лоринков се. А я такой же несчастный ублюдок, что и они. Только, в отличие от них, мне духу хватает над этим посмеяться.
Телефон снова зазвонил. Это был Колин. Старый знакомый, с которым мы как-то написали сценарий говенного документального кино, приплели в титры слово «Кустурица», – кажется, Колин нашел цыгана с такой же фамилией, – и продали это Министерству культуры Молдавии за пятьдесят тысяч евро. Тщеславные молдаване… Один из них звонил мне прямо сейчас. Я вздохнул и выключил «Ворд». Открыл порнуху. Ясно было, что работы сегодня не будет.
– Чувачок, – вместо приветствия сказал мне Колин.
– Говори, пожалуйста, по-русски, – попросил я, передернувшись от «чувачка».
Он рассмеялся и спросил:
– По-русски это как? Блядь, на хуй, в жопу?…
ххх
– Пизда мира, значит, – сказал Колин.
– Она самая, – сказал я.
– Ну, а что, – сказал он задумчиво, – чем не гипербола…
– Может, метафора? – предположил я.
– Да какая на хуй разница, – сказал он.
Колин только вчера вернулся из Индии. Просветлялся там с какими-то сумасшедшими мандешками, которые готовы отсосать кому угодно, лишь бы познать тайны эзотерических учений. А по мне так, вся тайна этих йогов сраных – в их грязных ногтях и немытой крайней плоти. Колин выкурил косячок, и спросил:
– Хочешь развлечься?
– Давай, только без блядей, – сказал я.
– Перед женой неудобно, – объяснил я под недоуменным взглядом.
– Верный, как лебедь, – сказал он.
– Да мне просто неловко как-то, – сказал я.
– Ты чересчур тактичен для человека, который пишет, что Молдавия это пизда мира, – с удовольствием напомнил он мне.
– Как мы развлечемся? – спросил я.
– Чем ты занят? – спросил он серьезно.
– Пишу рассказы, – ответил я.
– И как? – спросил он. – Ты в форме?
– В наилучшей, – ответил я просто.
– Это хорошо, – сказал он.
– Это плохо, – сказал я и пояснил, – тяжело опускаться.
– Тебе бы всю жизнь куда-то карабкаться, – сказал он.