– Мазохист долбанный, – сказал он.
– Так как ты меня развлечешь? – спросил я.
Он снисходительно улыбнулся и взял со стола мобильный телефон.
ххх
Девушка в длинной юбке, сидя на столе, читала нараспев.
«Полдень, жара, восемнадцать. Четверо сзади, один впереди.
Восемь, четыре, пятнадцать. Ну-ка, подруга, еще потерпи.
Жадное скользкое семя. Хлынуло в зад мне и в рот.
Все, не девчонка теперь я. Замуж никто не возьмет.
Небо глядит терпеливо. Словно со мной говорит.
Сколько их там? Еще девять? Нет, не свобода манит…
Долго еще покряхчу я. Между их скользких телес.
Может, еще разрыдаюсь? Это судьба поэтесс…
Может, так надо, а, мама? Чтобы по хору меня…
Знаешь, теперь я другая! Приму я теперь и коня!
Думаю я, и страдаю. А насильники хором кружат. Чу!
Тело при-поды-маю. Слышу сирены, на помощь спешат?!
Да! Эксадрон полицейских. Едет, хватает их всех.
Быстро на нары сажает. Плачут насильники все.
Их уж в тюрьме ожидают… В жопы их трахнут, во все!!!
Девушка замолчала и все похлопали. Потом стали переговариваться шепотом, потягивая вино из стаканов.
– Блядь, что это? – сказал я.
– Это поэзия, чувачок, – сказал Колин, посмеиваясь.
– И все же? – спросил я, оглядываясь.
Колин привел меня в какой-то поэтический кружок для поэтов среднего возраста. В помещении какого-то лицея сраного. У них даже название было. «Орбита» или что-то в этом роде. Собралось человек двадцать и все читали друг другу свои стихи. Колин очень своеобразно понял слово «развлечь».
– Что это за херня? – спросил я его.
– Понимаешь, когда ей было четырнадцать, она возвращалась домой после полуночи, – сказал он.
– С дискотеки какой-то, тут ее и подловили у дома парней с десяток, пту-шники, – пояснил Колин.
– Всю ночь трахали, – сказал он.
– В рот, спереди, сзади и снова в рот, – сказал он.
– Избавь меня от подробностей, – попросил я.
– Ссали на нее, били ее, снимали это на камеру, – с увлечением говорил Колин, извращенец гребанный.
– Заставляли ТАКИЕ вещи вытворять, – сказал он.
– Я сейчас возбужусь, – сказал я, – давай покороче. Чем все закончилось?
– Короче, она изживает, – пояснил Колин.
– Сочиняет стихи и истории про то, как двадцать-тридцать парней поймали телку, и трахают ее, а потом раз, нагрянула полиция…
– И? – спросил я.
– И полицейские благородные трахают парней в сраку на глазах бедной девочки, – улыбнулся Колин.
– Что за чушь, – сказал я.
– Менты бы просто отдвинули парней и дотрахали бы девку, и попробуй она пикнуть потом, – сказал я.
– А парням бы дали срок за изнасилование, и поделом, – сказал я.
– Про это она тоже писала, – сказал Колин, – ну, про то как насильников трахают в тюрьмах.
– Ее данные устарели, – сказал я.
– Насильников в тюрьмах давно уже никто не трогает, – сказал я.
– Это утешительный миф для изнасилованных девочек, – сказал я.
Колин пожал плечами.
– Их поймали? – спросил я.
– Нет, конечно, – сказал Колин.
– Сколько ей сейчас? – спросил я.
– Двадцать пять, – сказал он.
– Блядь, – сказал я.
Я подошел к девушке. Она была ничего, только дерганная. Преподавала в этой же школе после института. Я попросил ее показать мне лицей. Она радостно согласилась, но уже в коридоре, глядя на мое обручальное кольцо, подавила горький вдох, и чуть ссутулилась. Опять меня трахнет женатый, говорил весь ее вид. Я не стал разубеждать. Я еще не был ни в чем уверен. В каком-то классе она села на парту с ногами, обхватив колени. Так садятся все долбанутые провинциальные поэтессы до 60 лет включительно. Они так Кокетничают. Но мне было не до того.
– Послушайте, – сразу приступил я к самому важному.
– Вы себя одиннадцать лет уже трахаете, мочитесь на себя, и снимаете это все на блядскую камеру.
– ХВАТИТ, – сказал я.
– Забудьте все это, – сказал я, довольный собой.
– А по моему, ты хочешь меня выебать, – сказала вдруг она.
И приподняла юбку. Стали видны ее ляжки. Литые ляжки. Я вдохнул поглубже.
– Послушай, – сказал я, – это тебя калечит.
– Да нет же, ты ЯВНО хочешь меня выебать, – сказала она.
– Не хочу изменять жене, – сказал я.
– Ты уверен, что она не изменяет тебе? – спросила она.
– Никогда нельзя быть уверенным на все сто, – сказал я.
– Так за чем же дело стало? – спросила она.
– Ты прячешься, – сказал я, а она облизала губы.
– Ты просто маленькая изнасилованная мокрощелка, которая прячется сейчас за нимфоманкой, – обрисовал я ее положение.
– А я-то думал тебе помочь, – сказал я, и повернулся.
Она налетела сзади и попробовала снять с моей щеки кусок кожи. Я еле увернулся, и приложил руку к щеке. Кровища капала. Теперь не имело значения, что подумает жена, потому что подумает она одно. Я дал суке пощечину, а потом еще одну. Двинул кулаком справа по корпусу. Она скрючилась и сказала:
– Никто не поверит, что ты меня не трахнул.
– Я тебя ЕЩЕ не трахнул, – сказал я.
Ударил ее еще раз, и, прижав ей голову к парте, задрал платье повыше. Все, что было под ним, наоборот, опустил. И воспользовался указкой, лежавшей неподалеку, в не совсем обычном формате. Плюнул на тупой и округлый конец и задвинул.
– О-о, ты Боже же ты мой, – сказала она.
– Хотя бы протер, – сказала она.
И завиляла задницей. Через полчасика она кончила раз восемнадцать – как раз столько, сколько кончила бы, трахай ее то количество насильников, о которых она явно мечтала. Немудрено. Я работал, как кочегар паровоза в черно-белом кино с убыстренным показом. Туда-сюда, туда-сюда. Угольку подкинуть! Вот она и заполыхала. Я бы работал до утра, но она попросила остановиться, и буквально свалилась. Я присел рядом, держась за указку. Получалось, что я держу ее, словно эскимо какое-то.
– Скажи мне честно, ты специально пошла той ночью мимо ПТУ, или где там тебя трахнули? – спросил я.
– Наверное, да, – тяжело дыша, ответила она.
– Ясно, – сказал я.
– Прости детка, не знаю, что на меня нашло, – сказал я.
– Нашло?! – спросила она.
– Да я люблю тебя, – сказала она.
– Будем встречаться почаще? – спросила она.
– С этим проблемы, я не хотел бы огорчать жену, – напомнил я.
– Ни хера себе верность, – сказала она.
– Ну, я же тебя не трахнул, – сказал я.
– Формально нет, – сказала она.
– Считай, тебя трахала рука Бога, – сказал я.
– Какие сильные и нежные у Него руки, – сказала она.
– Ты выздоравливаешь, – сказал я.
– Пойми, – сказал я, – нет ничего плохого в том, чтобы быть и шлюхой.
– Люди разные, – сказал я. – Если ты сама пошла, значит ты сама и хотела.
– И, значит, – сказал я, – не на что жаловаться и переживать не стоит.
– Плюнь и разотри, – сказал я.
– А о чем я буду стихи писать? – спросила она.
– Как тебя указкой трахнули, – предложил я.
– Это идея, – сказала она.
И попросила:
– А теперь вынь указку, пожалуйста.
ххх
Излеченная поэтесса пошла куда-то подмыться, а я направился обратно. Поэтический кружок слегка разбушевался: они выпили аж по поллитра вина каждый! Я с грустью подумал, что это одна шестая моей былой разминки. Но из принципа продолжил цедить воду.
– Что у тебя с щекой? – спросил какой-то придурок.
– Раны Господни, – ответил я.
– Господень. Господне, Господняя… – сказал он с неудовольствием.
– Бог этот сраный, все это все НЕАКТУАЛЬНО уже, коллеги, – сказал он.
– Прости, я не из Кишинева, я из провинции, – соврал я.
– Не успеваю следить за модой, понимаешь… – сказал правду я.
Он важно кивнул. Потом вдруг сказал:
– Ба, да ты Лоринков!
– Да, конечно, – сказал я.
– Ты недурен, чувак, – сказал он.
– Да, конечно.
– Мне нравятся НЕКОТОРЫЕ твои рассказы, – сказал он.
– Хотя многие и чересчур пошловаты, стиль тяжеловат, – сказал он.
– Да и эта твоя позиция якобы НАБЛЮДАТЕЛЯ жизни… – сказал он.
– Этот твой ЯКОБЫ отрешенный стёб, – сказал он.
– Да, конечно, – сказал я.
– Я, кстати, тоже пишу, – сказал он.
– Да, конечно.
– Хочешь глянуть? – спросил он.
– Да, конечно, – сказал я, отвернувшись.
– Эй, как ты глянешь, отвернувшись? – спросил он.
– Это же НЕВОЗМОЖНО.
– Да, конечно.
– Ты блядь, считаешь себя нереально крутым?! – разозлился он.
– Да, конечно, – сказал я.
– Да ты псих и писать не умеешь! – сказал он.
– Корячишься на потребу этому сраному Рынку, вот ТОЛЬКО ПОЭТОМУ тебя и издают, – сказал он.
– Да, конечно, – сказал я, пытаясь вспомнить, когда меня последний раз издали.
– Хорошо, что ты это признаешь, – смягчился он.
– Да, конечно, – сказал я.
– И эти твои разбитые диалоги… – разбил диалог он.
– Они КАРТОННЫЕ! – сказал он.
– Да, конечно, – сказал я.
– И еще, – пошел на добивание он.
– Ты вовсе не такой крутой раскованный перец, как любишь себя описывать.
– Ты псих, закомплексованный задрот и сволочь, – сказал он.
– У тебя все тексты НЕНАСТОЯЩИЕ, – сказал он.
– Все НАДУМАННО, – сказал он.
– Да, конечно, – сказал я.
– Ты не стоишь того, чтобы читать мои ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ рассказы, – сказал он.
– Да, конечно, – сказал я.
– Блядь, что ты все время твердишь «да конечно»? ! – стал нервничать он.
– Ты что, издеваешься? – спросил он.
Я сказал:
– Да, конечно.
ххх
Вечером я проводил Колина в аэропорт – он вез очередную порцию сумасшедших богатых и распутных девок куда-то в Гималаи, за Мудростью, – и выпил, наконец, в тамошнем баре. Смочил щеку коньяком, и вышел из зала ожидания на улицу. Проводил взглядом самолет, на котором улетал мой друг. Пошел в город пешком. У самых первых зданий встал на высокий холм – местные зовут его Черепахой, – и обернулся к полям. Волнистые, на холмах, как и всё в Молдавии, они напоминали и женский зад и женскую грудь одновременно. А еще – живот, руки, и немного ляжки. Все женское. Все окру