– Говори, что ЕЩЕ? – спросил он устало.
– Ты наверное будешь сердиться, – сказал я.
– Да ГОВОРИ уже, ломака блядь несчастный, – сказал он, и утер пот со лба.
– Клеопатра… – сказал я.
– Что Клеопатра? – спросил он.
– Ну, нельзя ли мне… – сказал я, – ну, Клеопатру…
– Что? – не понимал он.
– Ну, Клеопатру же! – сказал я под его недоумевающим взглядом.
– Что блядь Клеопатру? – спросил он.
– Трахнуть, – пробормотал я.
– ЧТО? – сказал он.
– Ну, нельзя ли мне трахнуть Клеопатру? – спросил я.
– Тогда я точно уверую! – пообещал я.
Вместо ответа он выпустил воздух со свистом – пару платанов сломались, как спички, – и пару минут глядел на меня как-то брезгливо и даже с презрением.
– Значит, БЛЯДЬ, тебе еще и Клеопатру подавай, – сказал он, – наглый ты козел, Фома ты наш неверующий…
– Владимир, – робко поправил я, – Вла-ди-мир.
– Вла-ди-мир хо-че-т вы-тра-ха-ть Кле-о-пат-ру, значит, – издевательски сказал он.
– Если можно, – робко сказал я, – ну, понемножечку, исключительно в качестве подтверждающего экспери…
– Ладно, – сказал он.
– Поражаюсь я своему терпению, – поднял он голову к небесам.
– А ведь Иисус куда терпеливее! – сказал он, подняв палец.
– Верю, верю! – сказал я.
– Верней, вот-вот поверю, – поправился я.
Он досадливо махнул крылом и все куда-то исчезло. Я очутился в сыром холодном помещении, буквально пропитанном сладкими ароматами. Прям восточный базар, подумал я. Откуда-то из под тяжелой ткани, которыми здесь было укутано если не все, то почти все, появилась чрезвычайно смуглая женщина с выдающимися зубами, неправильной формы головой и костлявыми ключицами.
– Что за хрень? – спросил я.
– А-анара барата ме! – сказала она.
– А? – спросил я.
– Бе-бад-езаку-ра! – сказала она.
– Клео, ты? – спросил я.
– Агурда! – сказала она и присела.
Дальше все пошло, как по маслу. Я расстегнулся и она, как это стыдливо именуется в их летописях, сыграла на моей флейте. У меня еще в голове шумело, когда все исчезло, – я только в панике глянул вниз, убедиться, что Клео не прихватила зубами одну мою драгоценность в спешке, – и я очутился перед Гавриилом. Это ведь был архангел Гавриил, я сразу понял.
– Ну, как? – спросил он.
– Ну ничего так, – сказал я.
– НИЧЕГО ТАК? – спросил он.
– Ему, жалкому пьянчужке, делает минет Царица Царей, самая легендарная женщина мира, источник вдохновения, наслаж…
– Брось, – сказал я, – она же не пылесос, а ты не агент, сам понимаешь, все это реклама.
– Ну, в общем, да, – согласился он, – а ты чего ожидал?
– Ну не знаю, – сказал я задумчиво, – может, чего-то этакого…
– Чего этакого? – спросил он, чуя неладное.
– Ну там, – пробубнил, опустив голову я, – Жанну Д Арк или там…
ххх
Бедняга и правда оказался очень терпеливым.
Я оприходовал Жанну Д Арк. Потешился с той девчонкой, которая позировала для Венеры Милосской. Побывал с царицей Савской, поласкал Зенобию, отдохнул с половиной натурщиц Рембрандта, Ван Гона, и, эксперимента ради, Кустодиева. Кустодивевские, кстати, мне не понравились, потому что все понимали по-русски. Неприятно было услышать:
– Девчонки, опять какой-то озабоченный от Гавриила прилетел трахаться…
Поэтому я переключился на иностранок. Императрицу Екатерину тоже навестил, конечно, она ведь была немка. Гаврюша перебросил меня к ней, еще только когда девчонка заезжала на территорию этой ужасной заснеженной России. Прямо в карету, укутанную мехами. Я скрасил ей путь до столицы. Потом отогрелся с Моной Лизой. Ну и так далее. Я только и делал, что прыгал из одной знаменитой постели в другую.
В общем, карусель получилась недурной. Под конец я едва на ногах стоял. И, когда очутился на скамейке в парке с Гавриилом в виде проповедника, даже был ему благодарен. Хватит уже.
– Ну как? – спросил он, глядя в дешевенькую Библию.
– Супер, – сказал я, отдуваясь, и добавил для него, – ВЕРУЮ.
Хлебнул еще пивка, а потом сказал:
– Ну, я пойду?
– Ага, – сказал он.
– Ну, давай, – сказал я, и пошел.
Ноги двигались, но, почему-то, я стоял на месте.
– Что за фокусы? – спросил я.
– А? – спросил он, отложил книжку, и пояснил, – так тебе ТУДА.
«Туда» оказалось лазом под люком на аллее. Я заглянул. Никаких огней, ничего такого. Я увидел дорожку, которая шла, сужаясь, и конец ее терялся за приятным, в общем-то, горизонтом.
– Почему туда? – спросил я.
– Живу-то я там, – показал я рукой в сторону дома.
– Да ты же умер, – сказал он осторожно.
– Ясно, – сказал я, – предполагал я, что тут дело нечисто…
– Все чисто, – сказал он грустно.
– Ты испил свою чашу и выбрал свою меру, – пояснил он, – умер от удара.
– Еще часа три назад, – уточнил он.
– Какие же вы с Ним… обманщики, – сказал я.
– Наебщики, хотел ты сказать? – спросил он.
– Ага, – сказал я, ведь и правда хотел, но перетрухал, зачем нарываться, я ведь теперь в их власти, подумал я…
– Дурачок, – сказал он ласково, – ты и живой был в нашей власти…
– Это неправедливо, – сказал я.
– Чувак, – спросил он, – неужели ты думал, что живой мужик может и Клеопатру трахнуть и Жанну Д Арк, и царицу Савскую?
– Ну да, – сказал я.
– Они же давно уже УМЕРЛИ, а мертвого трахнуть может только мертвый, – сказал он.
– В глобальном смысле, конечно, – добавил он.
Но мне уже было неинтересно. Туда так туда. Я приподнял люк, спустился и ступил на свою последнюю дорогу. Я подумал, что сказать миру напоследок. Гавриил терпеливо ждал. Я покряхтел и полез. Ничего не придумывалось.
– Да пошли вы бля все – сказал я.
ххх
Идти было приятно. Трава под ногами пружинила. Интересно, подумал я, Бог он как Санта Клаус или как Джигарханян? Сбоку кто-то задышал. Я не поворачивал голову из принципа.
– Чувак, – сказал архангел. – Слушай…
– Слушаю, – сказал я.
– Нам жутко неудобно, – сказал он.
– А почему так рано-то? – спросил я.
– Мне же еще и сорока нет, – сказал я.
– Вернее, не было, – поправился я, – так за какие такие грехи?!
Он только посмотрел скептически. И я заткнулся.
– Дело не в грехах, которых у тебя немеренно, – сказал он.
– Если бы мы каждого мудака брали за жопу за его грехи, вас бы пришлось всех убивать с семи лет, – сказал он.
– Дело в ПРЕДНАЗНАЧЕНИИ, – сказал он.
– Ты свое предназначение исполнил, – сказал он.
– ДА?! – удивился я.
– Помнишь тот рассказ свой, ну, про детей ленинградских, – спросил он, – ты его лет шесть назад написал?
– Смутно, – соврал я, потому что не помнил.
– Ну так это и было твое предназначение, – сказал он.
– А, – сказал я.
– Еще раз прости, – сказал он, – и ОН тоже просил передать, что извиняется.
– Я разочарован, – сказал я.
– Все разочаровываются, – сказал он грустно.
– Да ладно, – сказал я.
– Я вас прощаю, – простил их я.
– Правда? – обрадовался он. – Ну тогда спасибо!
– Прощаемся без обид, – сказал он.
– Прощаемся без обид, – сказал я.
Он пропал, а дорога все длилась. Я прикинул на глаз, получалось, идти несколько дней. Это только то, что видно. А может, у них здесь все так устроено, чтобы идти надо было всегда? В таком случае, надо искать выпить и попутчика.
Хорошо бы это была женщина, подумал я.
ПОЗАВТРАКАТЬ С ТИФФАНИ
Натянутый ветром шарф трепыхался, как флаг. Да это и был флаг. Часом раньше Лоринков купил его в книжном магазине у здания городского КГБ. Не самое лучшее место, подумал Лоринков. Выбирая книги, все время приходится делать вид, что не замечаешь знакомых, которые с незаинтересованным видом выходят из здания напротив. С другой стороны, почему это ему должно быть неловко, ведь это они оттуда выходят. С третьей стороны, лучшего, – чем этот, – книжного магазина в городе нет. Самый крупный специалист по книжным магазинам города, подумал с иронией Лоринков.
– Самый крупный специалист по книжным магазинам города, – сказал Лоринков.
Тиффани лишь улыбнулась сладко, и повела – умопомрачительно, словно ее знаменитая тезка, – ресницами. Короткие, не первый раз заметил он. Но из-за туши, глицерина, воды, – и что там они еще добавляют в смеси для ресниц еще со времен первой Тиффани всех времен и народов, Клеопатры, – ресницы ее выглядели длинными. Но его-то не обманешь. У него самого ресницы длинные. Из-за этого, вспомнил Лоринков, ему никогда не подходили плавательные очки. Ресницы мешали. Приходилось открывать глаза в бассейне. Вспомнив утренние тренировки, и прикосновение холодной воды к коже, он поежился. Машинально потер руки. Тиффани глянула на него вопросительно, и улыбнулась. Прибавила газу. Ну, что за девушка, подумал он. А шарф, сделанный ей из флага Молдавии, все развевался и развевался. Попади он в колесо, подумал Лоринков, никакой трагедии не случится. Ткань слишком тонкая. Порвется. Нынче все рвется. Мы живем в эпоху постмодерна, подумал он. От прежних времен мы оставили лишь открытые автомобили, подумал он. И девушек.
– Красивых, как Тиффани, – сказал он.
Та снова ничего не сказала, картинно лишь поморгала, – ах, как умиляет меня эта ее наивная уверенность в том, что продуманность жеста незаметна, подумал Лоринков, – и переключила рычаг скоростей. Это тоже была примета старого времени. Сам Лоринков, и все его знакомые, и знакомые знакомых, не говоря уж о дамах… все они ездили на автомобилях с автоматической коробкой передач. Дорога пошла под уклон. Начинался самый красивый отрезок пути. В сорока километрах от Кишинева высадили много лет назад тополиные аллеи. Коридор из тополей, окаймленный снаружи орехами и кленами, длился почти полсотни километров. Машины словно играли с деревьями в «ручеек». По обеим сторонам от него опускались – плавно, как крылья самолета, – гладкие зеленые холмы, то и дело расчерченные узорами виноградников. Сейчас, в октябре, это походило на гигантский готический собор, возвездённый природой и «СовзелетрестМССР», посреди огромного версальского сада, разбитого самим господом Богом. Невероятно, как я люблю, подумал Лоринков. Кого только, подумал он. Себя, Тиффани, Молдавию? Из-за вина мысли играли и неслись, но из-за того, что вино было хорошее и его было много, неслись легко и играючи. Словно открытый автомобиль по отличной д