Тиффани была очень красивой – пожалуй, только короткие ресницы ее слегка портили – очень смешливой и со вкусом одетой. Действительно, очень богатой. И ничуть не задавакой, как показалось вначале Лоринкову. И вовсе не жеманной. Просто он, как все актеры, постоянно ищет в других признаки актерства, а кто же виноват, что Тиффани – такая на самом деле.
Есть люди, которые говорят, что думают, делают, что хотят, и хотят то, чего нельзя. Но, как только они этого захотят, сразу становится можно.
И Тиффани из их числа.
Так что, когда Тиффани увидала этого Лоринкова, сидевшего в углу кафе с таким видом, будто он мстит кому-то, она захотела подойти. Постояла немного перед столиком, пока мужчина, словно иезуит какой, не поднимал глаз, покрутилась, как перед зеркалом, и спросила:
– Хотите позавтракать с Тиффани?
Он, конечно, не хотел.
ххх
Конечно, спустя несколько часов он втянулся. Эффект сцены, думал Лоринков. Когда к тебе обращаются со сцены, то, рано или поздно, ты начинаешь отвечать. Как-то такое случилось с ним в цирке. Клоун, мельтешащий, словно цветное пятно, где-то внизу, визгливым голосом предположил, будто «ребята плохо учатся».
– Неправда, – закричал, неожиданно для себя, он, совсем еще мальчишка.
Потом был абсурдистский экспериментальный спектакль, куда он пришел с первой женой. Тоже молодым. Актеры по очереди обращались со сцены к зрителям. Выбирали произвольно. Главное было сделать вид, что тебе все равно, а про себя надеяться, что пронесет. Не пронесло. Лоринкову доставались всегда не только последние мячи, но и разрывы гранат, казавшихся камуфляжными. С другой стороны, за все надо платить, знал практичный Лоринков.
– От чего ты плакал в детстве, – спросил актер, отчего Лоринков даже вздрогнул.
И, помолчав минуту, лишь слегка пожал плечами. Зал, приняв это за оригинальность писателя-эксцентрика, разразился рукоплесканиями. Актеры продолжили. Очередная балканская пьеса. Актеры перекидываются гранатой, рассказывают истории, последний должен выбросить. Лоринков не любил Балканы. Паяцев. Актеров. Манерничанье. Нарочитую небрежность к жизни. Позы. Картины. Румын проклятых. Югославов долбанных. Всю эту сентиментальность сраную. Восточную Европу. Пафос. Патриотизм. Рефлексию.
Во всем этом он и барахтался всю сознательную жизнь.
ххх
Помолчать и пожать плечами.
Хороший способ ответить на вопросы. Но Тиффани такой номер не проходил. Девушка задавала прямые ответы и хотела услышать прямые ответы. Она была откровенна до простодушия и простодушна до откровенности. Совсем как Лоринков, который, как писала русская пресса, откровенно до простодушия метил в писатели мира номер один. Но Тиффани была простодушна без умысла. С первых же минут знакомства, когда он, пусть нехотя, но все-таки придвинул ей стул к своему столику.
– Поедемте ко мне, я накормлю вас завтраком, – сказала она.
Он слегка пожал плечами. Нимфоманка? Ну, или лицеистка, которая думает, что талант и нарочитое презрение к жизни передаются половым путем. Лет пять назад он бы согласился. Тем более, что нарочитое презрение к жизни и высокомерие только так и передаются. Но сейчас ему нечем было крыть. Лоринков вздохнул. Поглядел на часы в мобильном телефоне. Проще было откупиться.
– Давайте позавтракаем здесь, – сказал он.
Тиффани улыбнулась, помотала головой, и взяла его за руку.
– Почему вы себя так ведете? – сказал он.
– Вы мне нравитесь, – сказала она.
– Чем именно? – сказал он, еще не веря, но уже зная, что мяч взят.
– Вы обращаетесь ко мне на вы, – сказала она.
– Но нам придется перейти на ты, – сказала она.
– После того, как мы все-таки позавтракаем у меня, – сказала она.
– Как вас зовут? – сказал он.
– Сегодня Тиффани, – сказала она.
– А вы знаете, что книгу про завтрак у Тиффани написал гомосексуалист? – сказал он.
– Я не знаю, что есть книга про завтрак у Тиффани, – сказала она.
– Хотите шампанского? – сказал он.
По дороге к ней домой он научил ее пить шампанское из горлышка, а она купила ему часы.
ххх
Со временем он втянулся.
Оказалось, что если вести себя так, как на самом деле хочется, ты не только заслужишь репутацию эксцентрика, но и освободишь демонов. Выгонишь их куда-то. Главное, как сказала Тиффани, чтобы рядом в нужный момент оказалось стадо свиней, куда бы эти демоны могли вселиться. Уже эта одна фраза изменило его мнение о ней, как о глупенькой лицеистке-нимфоманке. Тем более, что ничего такого между ними в то утро не случилось. Они просто зашли в ее дом – рядом с парком, и окна глядели туда же, – и в лифте он думал было поцеловать ее. Но Тиффани со смехом уклонилась.
Дома она открыла холодильник, и позволила ему готовить. Он закатал рукава. Тиффани улыбнулась кротко, села у стола, – нога на ногу, – и стала глядеть, как он готовит.
– Вы пишете книги? – сказала она, закурив тонкую, длинную сигарету.
– Мне говорили, – сказала она.
– Могу себе представить, – сказал Лоринков.
Стаи девиц и щебет в театральных кафе. Недобрые взгляды постаревших, молодящихся, коллег. Могу представить, представил Лоринков.
– Вы правда гений? – сказала она.
– Я не знаю, – сказал он.
– Я просто много работаю, – сказал он.
– Зачем? – сказала он, выдохнув дым, заставивший Лоринкова пожалеть, что он когда-то бросил курить.
– Только честно, – сказала она.
– Потому же, почему и готовлю, – сказал он честно.
– Это успокаивает, – сказал он.
– И это нравится женщинам, – сказал он.
И постепенно успокоился. Сервировали стол вместе. Омлет, апельсиновый сок, тосты, бекон. Повар специально старался блюсти англо-саксонский стиль. Рубашку пришлось поменять, потому что сок не отмывался. Тиффани лишь позабавилась. Ее это не раздражало.
– Всех не раздражает, – сказал он.
– Но на определенном этапе брака раздражает, – сказал он.
– Причем всех, – сказал он.
Тиффани улыбнулась и положила ему еще омлет. Разрезала на тарелке.
Он, наконец, заметил, что она за ним ухаживает.
ххх
Секс, конечно, тоже был.
Она просто позвонила, когда он работал. Стояла за дверью в сером юбочном костюме, который выглядит так, будто его можно купить за углом, и который привозят раз в год из Лондона. И в легком пальто.
– А еще у меня вуаль, – сказала она то, что он и так видел.
– Фр, – сказала она.
И, дернув углом рта, дунула на вуаль, отчего та приподнялась на мгновение. Стало видно, что Тиффани смеялась. Он взял ее за руку, ввел в дом, и закрыл дверь. Помог снять пальто. Тиффани прошла в большой зал, который Лоринков сделал из трех комнат, отчего дом стал похож то ли на студию, то ли
Прошлась вдоль стены, ведя пальцем. В перчатке, конечно, в перчатке.
– Поедемте со мной в горы, в Румынию, – сказала она.
– Сейчас не сезон, Тиффани, – сказал Лоринков.
– Так это же и чудесно, – сказала она и похлопала в ладони.
– Только представьте себе, мы – одни на весь курорт! – сказала она.
– А какой? – сказал Лоринков.
– Мы найдем что-то, – сказала она.
– Я на машине, – сказала она.
– Все самое необходимое уже там, – сказала она.
– Ящик шампанского, несколько платьев и темные очки, – сказала она.
– Одевайтесь, берите эту свою печатную машинку, если хотите, и поедемте, – сказала она.
– Прямо сейчас? – сказал Лоринков, уже не удивляясь.
– Да, сейчас – сказала она.
Помялась немного, словно что-то забыла.
– Что-то забыла, – сказала она.
– Ах, да, – сказала она.
Сняла шляпку, и расстегнула пуговицу рубашки. Поглядела на него, улыбаясь. Он поглядел на ее лицо, грудь, бедра. Опустил взгляд. Так и не разулась. Лоринкова это лишь забавляло. Но придет час, – знал он, – и это начнет раздражать.
– Придет час и вы станете раздражать меня, – сказал он.
– Придет час и я буду раздражать вас, – сказал он.
– То, что сейчас кажется мне утонченным изыском, станет выглядеть манерничаньем, – сказал он.
– Иногда уже кажется, – сказал он.
Она поставила одну ногу на диван и приподняла юбку. Конечно, это были чулки с подвязками. Тифани положила кисть на подвязку. Тонкие пальцы дрожали, подумал Лоринков. После с раздражением поправил себя – и вовсе не тонкие. Руки у нее были крупноватые. Вот и еще один недостаток, подумал он. И скользнул взглядом по руке вдоль ноги.
– Почему вы так смотрите? – спросила она.
– Стараюсь запомнить, – сказал он.
– Зачем? Я же здесь, – сказала она.
Он подошел. Она положила голову ему на грудь.
– Тиффани, – сказал он шепотом, раздевая ее.
– Что? – шепотом сказала она.
– Научите меня… – сказал он.
– Научите меня жить настоящим, – сказал он.
– Ладно, – сказала она еле слышно.
За окном впервые в этом году осыпались тополя.
ххх
Флаг, купленный по пути, кончился. Так что Лоринков даже уже и не знал, из чего сделать шарф для Тиффани. Несколько раз она останавливала машину и он покупал у неразговорчивых крестьян – уже началась Румыния, – свитера из овечьей шерсти, забивая ими зачем-то машину. Свитера были очень дешевыми, пахли овечьей отарой, и с них сыпалась солома. Один Тиффани надела прямо поверх платья, и ужасно хохотала, увидев себя в зеркало заднего вида. Несколько раз Лоринков садился за руль, но так и не смог толком вести, приходилось снова меняться. Постепенно молдавские тополя сменились румынскими утесами, на дне которых их – Лоринков надеялся, что в отношении них уже можно употреблять слова «их» «нас», – красная машина плыла, как лодка по асфальтовой реке. Вернее, водовороту. Начались серпантины.
Тиффани, не сбавляя скорости, перегнулась и открыла бардачок. Взяла карту. Сверилась. Потом отобрала шампанское и тоже выпила. Вытерла рот – морячкой ухваткой, едва ли не крякнув, – и с очаровательной улыбкой вернула. Лоринков понял, что ему необходимо купить ей моряцкую шапочку. Как для женщина на плакатах Второй Мировой в Америке.