сы намочим, и коробка отяжелеет, решили парни, – скушал и Петрика. И что? И ничего! Поезд несся. Люди смеялись.
Даже сын глядел на очкарика с презрением.
ххх
Ночью купе разбудили русские пограничники. В спящих тыкали фонариками, трепали за плечи, бегло просматривали документы.
– Эдуард Ильченко… – узнал из уст пограничника фамилию очкарика Петрика
– С какой целью едем? – спросили очкарика.
– Визит к родственникам, – сказал убитый вечерним фиаско очкарик, и Петрика радостно понял, что ботаник не спал всю ночь.
– Поделом тебе, – подумал он. – Сука блядь ученая.
Сел, протянул паспорт служивому. Дверь была распахнута, так что Петрика видел, как проверяют документы в коридоре у крепыша с фигурой боксера и очередной бутылкой коньяку. Какая по счету, интересно, подумал Петрика. Из тех, что он видел, четвертая. Словно в песок уходит, с уважением подумал Петрика.
– Цель визита? – спросил пограничник.
– Сугубо личная, – сказал крепыш, не отрывая лба от окна.
О том, что он выпил, можно было судить лишь по тому, как медленно и четко произносил крепыш слова. Настоящий молдаванин, умеет пить, подумал Петрика. Эх, если бы еще не думал столько, подумал Петрика.
– А поконкретней? – спросил пограничник.
– Поконкретнее? – спросил задумчиво крепыш.
– Поконкретнее, – с усмешкой сказал пограничник.
– Поездка в северную столицу России, город Санкт-Петербург на церемонию вручения литературной премии «Национальный бестселлер» в качестве лауреата, коим я и являюсь по результатам голосования высокого жюри, – проговорил умеющий пить, но чересчур задумчивый молдаванин, глядя в окно
– Ни разу не запнулся, – подумал восхищенно Петрика.
– Гм, – сказал пограничник.
Молча протянул документы, и ушел, оглядываясь.
Крепыш сунул паспорт в карман, не глядя, и хлебнул.
Поезд тронулся.
ххх
Утром, когда остывшие тела умерших от цианида Петрики и Толика вынесли из поезда, а проводники, трясущиеся после допроса, отпаивали друг друга валерианой, очкарика Ильченко с сыном перевели в другой вагон. С очкарика еще взяли расписку о невыезде по приезду.
– Придется дать показания еще, – сказали хмуро два следователя.
Очкарик покивал судорожно, и утащил мальчишку в соседний вагон, где им выделили отдельное купе. Без соседей, от греха подальше…
Вагон мрачно молчал. Смеялся только лауреат премии «Национальный бестселлер», открывавший девятую бутылку. Он называл это «уважить Роспотребнадзор». В проклятое купе, опечатывать которое не было смысла, уселись два следователя, которым все равно нужно было ехать до Москвы. Вздохнули. Покачали головами.
– Долбанные молдаване, – сказал один.
– Долбанные идиоты, – сказал другой.
– Нет, ну блядь… – сказал один.
– Да нет слов, – сказал другой.
– Да я с детства видел, как старое варенье с косточкой выбрасывают… – сказал один.
– Да это же блядь азы, – сказал другой.
– Кретины, – сказал один.
– Идиоты, – сказал другой.
– И вот семеро сирот блядь, – сказал один.
– … – сказал другой.
Помолчали. Огляделись. На верхней полке лежало несколько раздавленных абрикосов. В углу у окна на нижней – рыбные косточки. Пачка папирос «Жок». Один следователь вытащил папиросу, понюхал, брезгливо бросил на пол. Положил ноги в обуви на полку напротив. Почувствовал что-то твердое. Под скомканным полотенцем была книжка.
«Мир живой планеты».
Скучая, раскрыл наугад. Прочитал вслух:
– В очень малых количествах наш организм вырабатывает и такое вещество, как этиловый спирт…
– Да, читал, – вяло откликнулся второй.
– Тот самый, который в больших количествах бывает смертельным веще… – читал первый.
– Ну ясен пень, – сказал второй.
– Смертельная же доза этилового спирта составляет 400 миллилитров на человека…
– А? – сказал второй.
– Четыреста, – сказал первый.
– Что-то они не то, – сказал второй.
– Ну да, – сказал первый.
– Эвон, мне дед говорил, в деревне у них парень выпил два литра самогона, – вспомнил он.
– Убивает за полчаса… – недоуменно прочитал второй.
– Чушь блядь какая-то, – сказал первый.
За окном мелькал подмосковный пейзаж. Мужчины посидели еще полчасика. Книга бросалась в глаза…
– Да прям, – нарушил молчание один
– Чего-то не верится… – сказал другой.
– Херню какую-то пишут, – сказал один второй.
– Детей пугают, – сказал первый.
– Ну да, те же не проверят, – ответил второй.
– Нет, ну напишут же! – усмехнулся первый.
– Свистят как Троцкий! – сказал второй второй.
– А как проверишь? – спросил первый.
– Думаешь, у проводников спирта нет? – спросил второй.
– Есть, – сказал первый.
– Четыреста граммов за полчаса насмерть, вранье, – сказал первый.
– Ну так, – сказал второй.
– А знаешь… – сказал первый…
Мужчины поглядели друг на друга пару секунд.
За окном начинались предместья Москвы. Поезд, медленно покачиваясь, ехал мимо бетонных блоков с граффити и надписями «Бей пидарасов, черных и ментов», «Путин, уходи! НБП», «Русская литература умерла, а я нет», «Русские, Москва это город ночхов!» и «Добро пожаловать в столицу Хачистана, чурки. Русский Союз».
До вокзала оставалось как раз полчаса.
КРОВАВЫЙ СПОРТ
На чемпионат мира меня пригласили внезапно.
Я думал, мне еще лет пять нужно для того, чтобы туда попасть. Но они решили, что я уже готов. Ну, что же. Я как раз бегал в парке.
– Фух, фух, фух, фух, – говорил я.
И уже сбегая с горки:
– Хуф, хуф, хуф, хуф.
Старички, выгуливающие в парке собачонок, глядели на меня с интересом. Им, вероятно, казалось весьма необычным то, что молодой еще – а как же, в их-то сто двадцать лет, – мужик бегает не молча, или страдальчески сопя, а резко говорит на каждом шагу «хуф». Ну, или «фух». Наконец, на моем пятом кругу – в наушниках как раз заиграла «Безответная любовь» отвратительной с виду и по замашкам, но очень голосистой и талантливой певички Мары, – один из стариков не выдержал. Я как раз остановился, чтобы прилечь на лавку и покачать пресс.
– Молодой человек, – сказал он, – я могу спросить вас почему вы так дышите?
– Дедушка, – сказал я, – а почему нет?
– Так и что это вы так дышите? – он глядел на меня все-так же доброжелательно-заинтересованно своими выцветшими, а когда-то голубыми, глазами.
– Как это я так дышу? – спросил я, не останавливаясь в упражнениях.
– Сначала «фух», а потом «хуф», – сказал он.
К нему подошла жена. Такой же Божий одуванчик, как и он. Расслышала в моем голосе что-то неприятное, и инстинктивно прикрывает мужа, подумал я. Выглядело это ужасно трогательно. По качеству спортивных костюмов и по их манере держаться – не постояно-раздраженной, как у всех здесь, а очень мирной и безмятежной – я сразу понял, что они не из Молдавии. Значит, или русские или евреи. В Молдавии было полно евреев, покуда их всех отсюда не выгнали молдаване. Ну, и русских выгнали молдаване. Ну, а потом молдаване повыгоняли и самих молдаван. Никого здесь не осталось. Только такие злоебуче-упрямые придурки, как я…
Но старость нужно уважать. Я постарался сказать максимально дружелюбно:
– «Фух» я говорю, когда бегу НА горку, и это высвобождает энергию чи.
– А «хуф» я говорю, когда бегу С горы, и это высвобождает энергию ци, – сказал я.
– Так просто… – сказал он.
– Ага, – сказал я.
И не стал добавлять, что это я только что придумал. Просто бежать пятнадцать километров, после каждого шага делая одинаковые выдохи, просто-напросто скучно. Я встал, чувствуя, как болит пресс – это сладкая боль, она возвещает о квадратиках на твоем животе, сын мой, – и потянулся.
– Какой приятный молодой человек, – сказал старичок.
– Его лицо мне знакомо, – сказала старушка мужу.
– Он, кажется, пишет книжки, – добавила она.
Я приосанился и с отличным настроением начал было убегать.
– Он?! – удивился старичок.
– Вот этот вот засранец?! – спросил старичок громко.
– Эй, – сказал я.
И остановился, потому что старость нужно уважать до определенного момента. Пока она не села тебе на шею и не сжала костлявыми ногами Смерти. Старичок, отбросив палочку, резво подошел ко мне и схватил за правую руку. Дернул на себя. Я оторопело смотрел на него. Дедулька поменялся на глазах. Сейчас это был пусть не совсем молодой, но крепкий еще МУЖЧИНА. Он подмигнул. Я машинально подмигнул в ответ. Бабулька подлетела ко мне, и я по походке определил, что она не один год занималась боевыми искусствами. К тому же, бабулька сняла на ходу парик, и я увидел, что это бритый наголо мужик лет пятидесяти. Вполне еще в форме.
– Что за херня?! – спросил я, принимая на всякий случай оборонительную стойку.
– Спокойно, – сказал «бабуля» и махнул удостоверением.
– Держи пять, – сказал «дедок», снова взявшись за мою правую руку.
И пока я пытался понять, что происходит, «бабуля» с размаху сунул мне в руку конверт.
Мгновение, и пара уже уходила от меня по боковой аллее. Единственное, что я разглядел, это слово «Моссад» на удостоверении… Над парком завис маленький вертолет и мосадовцы залезли в него по веревочной лестнице. Вертолет покружил надо мной и полетел в сторону района Чеканы.
– Эй, – крикнул я напоследок, махнул рукой и вертолет снова завис.
– Иерусалим-то в ту сторону, – показал я.
– Знаем, дурья башка, – ответили они.
– Но нам-то в Тель-Авив! – крикнули они.
Я помахал рукой на прощание, но парни этого уже не увидели. Вертолет рассыпался на горящие куски. Я оглянулся. Справа от меня какой-то смуглый мужчина в арафатке прятал в футляр от контрабаса металлическую трубу. Гранатомет, понял я. Мужчина снял арафатку и сунул ее в карман. Помахал мне рукой и подхватил на руки футляр. Я помахал ему в ответ и на всякий случай побежал дальше. Как можно дальше от их долбаных разборок.