Вообще я собирался заказать меланж, но желание внезапно прошло, а я еще даже не снял пальто. Воды, пожалуйста. Без газа, чтобы не бурлила.
Во мне тоже ничего не бурлило, лежало камнем. Было нелегко переварить представление о плавающей в мутной жидкости голове. Взгляд в пропасть – какую? А если честно, меня не заинтересовала бы и голова императрицы. Чтобы хоть что-то сказать, я спросил его, как умер тот, кто убил.
Повесился. И последнее напряжение смерти заметно в лице до сих пор. Рот, исказившийся в борьбе со смертью. Ужас в выпученных от удушения глазах. Так он на нас и смотрит. Точнее, смотрел, увы. Однако по порядку.
Человек невозмутимо продолжил свой рассказ. По ходатайству Австрии в 1985 году объект в строжайшем секрете в сопровождении военного атташе австрийского посольства в Берне прибыл в Вену. Не предполагались ни публичная его демонстрация, ни какое-либо публицистическое использование. Экземпляр исчез в хранилище Патологоанатомического федерального музея. Но он вызвал интерес, о нем пошли слухи. Сосуд с головой убийцы бессмертной Сиси, понимаете? Напильник, которым Лукени заколол императрицу, кстати, тоже в Вене, в Музее судебной медицины, однако из страха перед охотниками за артефактами хранится в сейфе.
Человек попробовал свой кофе и размешал в нем три ложки сахара с горкой.
Кроме нездорового потребления сахара, в нем не было ничего, что могло бы меня оттолкнуть. Светлые радостные глаза, приятный голос. Кто бы не передал ему на передержку, или, как он выражался, «для индивидуального ухода», свою собаку? Ваша собака отправляется в отпуск, написал он в буклете.
Однако вернемся к черепу, продолжил мой визави. Не хочу бесцельно злоупотреблять вашим временем. Чтобы окончательно решить вопрос по всем правилам, в феврале 2000 года от объекта, то есть от головы, решили избавиться. И захоронили ее на Центральном венском кладбище в так называемых анатомических могилах, куда зарывают и трупы из Института анатомии.
Он расслабленно откинулся. Вот, собственно, и вся история несчастной императрицы, путешествующей инкогнито, история убийства, самоубийства, история страха, как бы голова убийцы, в известном смысле трофей, не попала в руки безумца, не была украдена, выкрадена, скрадена. Для такого существует рынок. Коллекционеры всего, что связано с Сиси. Красавица и смерть. Сказка с присущими ей кошмарами. И кошмар имеет лицо! Вот оно, материя, между прочим. У него есть имя. И кроме того, не забудьте, дата. Мы знаем и время с точностью до минуты – 13.38.
Он положил руку на стеклянный столик, как будто там лежал важный документ. Это история, новейшая история. Как видите, сказал он, я осведомлен. Дело прекрасно мне знакомо.
Я не испытывал особого желания выведывать его цель, хотя понимал: он неспроста попросил меня о встрече. А что вы делали, прежде чем стать отельером собачьей гостиницы?
О, все возможное и, признаться, невозможное. Работал поваром в Канаде, администратором гостиницы на юге Франции, потом свободным фотографом на Ривьере, а в зимние месяцы провернул пару афер. Ну, там, знакомство с богатыми вдовами и прочими одинокими дамами. Не фунт изюма, доложу я вам.
Чего он, видимо, не предполагал, из всех его занятий аферы заинтересовали меня более всего, что я ему и сказал. К аферистам, особенно в романах и кинофильмах, я испытывал и до сих пор испытываю глубокое уважение. Которые с размахом, естественно. К тем, множеству способностей которых я завидую. Это не мастера на все руки, скорее узкие специалисты. Мужчины, обладающие памятью и несколькими биографиями, – те всегда наготове. Мужчины, наделенные воображением прямо-таки с математическим уклоном. Не износившиеся, дешевые брачные аферисты, скорее воры, лжецы, вруны и мелкие жулики. Аферисты высокого полета из другого теста. Чтобы снискать успех, они должны отвечать целому ряду требований. Прежде всего, конечно, иметь привлекательную наружность, уметь одеваться, двигаться, держаться. Обязаны быть очаровательными, ненавязчиво бойкими на язык, остроумными и – крайне важно – понимать в алкоголе. Уметь не пьянеть. Получать удовольствие от солнечного заката, без этого никак. С женщинами иметь терпение. Само собой разумеется, никакого надувательства, никаких дешевых трюков. Что еще? Должны говорить минимум на четырех языках. Отличать подлинные жемчужины от поддельных. Уметь с первого взгляда определить чистоту золота. Вдобавок водить машину, причем как слишком быстро, так и слишком медленно. У хвастунов на том уровне, о котором я говорю, шансов нет, ни единого. У тех, кто с плохими зубами, кстати, тоже. Остались ли они еще на свете, аферисты?
Скоро я вернулся к поваренному искусству, моей настоящей страсти. Если вы меня, на что я надеюсь, навестите, я для вас приготовлю. Я даже прошу вас меня навестить. У меня кое-что есть, теперь, когда вы знаете историю, вам будет интересно. В этом я сомневался. Не люблю собак.
Как человеку без особого рода занятий, большой успех мне на Ривьере не сопутствовал, за одним исключением – дама из Вены, живущая в разводе, по профессии врач и – какой случай! – с отличными, можно сказать профессиональными, связями в сфере судебной медицины. Стало быть, остаток моих и ее дней был распланирован, поскольку моя задача состояла лишь в том, чтобы со временем заставить ее поверить, будто она обязана мне услугой. Как я с облегчением выяснил в тот же вечер, вечер в буквальном смысле слова под пальмами, моя избранница вряд ли усложнила бы мне эту задачу. Благодарная, поскольку нуждающаяся в понимании и участии жертва. Скромность за скромность. Сделка мимо любви.
В музыке сейчас полагался бы туш. Я ждал.
Я владею более чем десятком негативов. У меня получилось. Я его сфотографировал. У меня одного имеются снимки головы убийцы! Я бежал наперегонки со временем, поскольку день был известен, день его исчезновения из поля зрения всех, из поля зрения истории монархии, исчезновения навечно.
Он, надо думать, полагал, что даже услугу оказывает своему отечеству, а то и человечеству.
А при чем тут, простите, я? Почему вы мне все это рассказываете?
Я хочу, чтобы вы написали. Как я уже говорил, есть коллекционеры. Их необходимо найти. Известить. Мы могли бы договориться?
Да я ему кишки выпущу, с удовлетворением подумал я. Хватит! Не просто хватит. Никакой притворной доверительности, только не это.
Тем временем рядом с нашим столиком уселась небольшая компания – несколько очень красивых, по-молодому оживленных азиаток (у каждой на плече футляр для скрипки), тихо, почтительно сгруппировавшихся вокруг центра, где безраздельно господствовало живописное существо, словно… как лучше сказать… напыленное пульверизатором, более похожее на персонаж комедий Гольдони, чем на человека нашего века. Расточительство уж точно. Восклицательный знак, перешедший все границы хорошего вкуса!
Диснейленд на венецианском причале! И портрет человека, кого Суворин с довольно нетипичной для него интонацией всегда называл «эта Шварцберг», готов. Когда-то он торжественно преподнес ей веер, подходящий к ее очкам, веер, валявшийся много лет, подарок посетителя музея, восторгающегося картиной, перед которой стоит, добавившего к портрету последнюю недостающую деталь.
Он оказался недалек от истины со своим отчасти кубистским замечанием про спичку и пузатую головку курительной трубки. Правда, мог еще посоветовать мне поискать человека в очках, «каких не видел ни один человеческий нос». Он полагал, такими очками у нее забиты все ящики, если не шкафы. Они валяются везде, воистину музей очков, причем она упорно отказывается видеть в них больше, чем настроение, воспоминания о незабываемых детских днях рождения, желание надеть маскарадный костюм, а косметики ее кожа не переносит. Действительно ли тот парень, чтобы получить преимущество перед соперниками в борьбе за внимание юной одесситки, вырезал нечто из цветной бумаги, оригинально сложил и не-удачный, как пришлось признаться, результат поместил на не успевший сформироваться носик? Пока остальные смеялись, вняла ли она его мольбе? Были ли и остались ли с тех пор каждые очки символом, эхом первого, безобидного, веселого объяснения в любви?
Сегодня она выбрала экземпляр с зелеными стеклами в золотой оправе, гнутый по краям, как сухой лист.
Закутав всю свою мягкую круглость в еще более мягкую желтую шаль, она позволила предложить себе сигарету.
Даже не думай, призвал я себя, даже не думай верить в то, что видишь.
Но поверил. Я видел именно то, о чем рассказывал мне Суворин, он нисколько не преувеличил, ни на йоту. Видел не одни очки, но и серьги, кольца на руках и похожие на резиновые туфли, один черный, другой красный.
Вот и все. Возможно, если постараться, в один прекрасный день я наконец поверю и в силу того, что мы, не найдя ничего лучше, называем случаем.
XIXИ что дальше?
После примерно полугода отсутствия я вернулся в Вену и позвонил Суворину, безуспешно. Поскольку мои запасы красного вина исчерпались, я по пути к своему магазину сделал небольшой крюк мимо «Гондолы» – кто знает, возможно, он там.
Нет, мимо. Жаль.
Только тут до меня дошло. Старой «Гондолы» больше не было. Хозяйничали теперь хорваты. Они все перестроили, перекрасили, соединили два зала тремя ступеньками, установили современное освещение. Простились со знакомыми мне официантами, по крайней мере я не увидел ни одного. Тем не менее я поинтересовался, знают ли здесь пожилого господина, он частенько сюда заходил, – замечательная в своем роде личность, невысокий, но крепкий, коренастый, с бородкой, как у Ленина.
Наверно, лучше бы я ничего не говорил. А интересно, поняли бы они меня, опиши я того, кого искал, человеком, который может снять, разобрать и снова установить коробку передач на любой предложенной ему машине?
Ленина?
Не было больше и мазни маслом, призванной изображать приморский город. Увековеченного черной кисточкой Паваротти, висевшего в конце зала, тоже убрали в сундук. Пиццу еще подавали, в чем я убедился, когда с кухни вынесли очередной заказ. Осталась и вывеска – герб с носом гондолы, вздымающимся в изгибе лебединой шеи.