Игнату не нравился этот разговор, хотя Юля нравилась очень. Но он в самом деле робел. Смелости ее боялся, раскованности, силы и свободы, которыми был наполнен каждый ее жест, каждое слово. И еще он отдельно боялся, что в случае секса или, боже упаси, романа у них вся работа пойдет наперекосяк, она его бросит, и кончится этот фантастический заработок. Восемьсот евро в неделю, а иногда больше. Он уже, если по секрету, взял эту квартиру, где они занимались, в ипотеку.
– А может быть, я просто тебе не нравлюсь, ведь так бывает? – Юля продолжала говорить, глядя не на Игната, а куда-то вбок. У нее была такая странная привычка: говорить, не глядя на собеседника. – Или ты, боже упаси, обещался какой-нибудь девушке? Может, ты помолвлен? Может, ты со мной работаешь, чтоб заработать на свадьбу? Тогда желаю счастья. Тогда скажи прямо, и мы закроем эту тему и больше не вернемся к этому, я уж вижу, неприятному для тебя разговору…
– Сейчас, – сказал Игнат. – Минутку.
Он повернулся к компьютеру, нашел нужный файл.
– Цитата. Слушай: «Фредерик подумал, не пришла ли госпожа Арну с тем, чтобы отдаться ему, и в нем снова пробудилось вожделение, но более неистовое, более страстное, чем прежде. А между тем он чувствовал что-то невыразимое, какое-то отвращение, как бы боязнь стать кровосмесителем. Остановило его и другое – страх, что потом ему будет противно. К тому же это было бы так неловко. И вот, из осторожности и, вместе с тем, чтобы не осквернить свой идеал, он повернулся на каблуках и стал вертеть папиросу».
– Флобер? – спросила Юля. – «Воспитание чувств»? Ближе к финалу?
– Я тебя люблю, – сказал Игнат, подойдя к ней. – Ты просто черт знает что. Я тебя правда люблю.
Они обнялись и стали раздевать друг друга. Он вытащил из комода простынку. Она улыбнулась и помогла ему постелить постель. Был светлый день. Юля была гладкая, вкусная, ловкая; ему было прекрасно.
– Сделай мне больно! – вдруг прошептала она через пять минут. – Хочу больно!
Не дожидаясь ответа, она послюнила свои пальцы, подсунула руку вниз и перенаправила его. Игнат внезапно почувствовал что-то вроде отвращения. Какое-то яркое нежелание. Протест, отказ, невозможность. У него примерно так уже было один раз, давным-давно, с одной девочкой, которая его страшно оскорбила, унизила, просто изничтожила злыми и, увы, справедливыми словами, чуть морду не набила, а потом вдруг резко отдалась. Вдруг быстро сняла свитер и джинсы, схватила его за руку и потянула на кровать. Он тогда себя переборол, пересилил, заставил.
Заставил и сейчас. Но, слава богу, это ужасное чувство нежелания быстро исчезло и вместо него возникло чувство мягкое, нежное и доброе. Хотелось шептать нежные слова. Но он помнил про «маленькую», «кроху», «девочку». Поэтому сказал:
– Ты прекрасна. Ты просто чудо.
– Ты тоже ничего, – улыбнулась она.
Полежали тихонько, но потом он спросил:
– А зачем тебе надо, чтоб было больно?
– Doleo, ergo sum.
– Что?
– Учи латынь, – сказала Юля. – Ну или в гугле посмотри.
Игнат встал, голый подошел к столу. Поискал в компьютере.
– Ого! – сказал он. – «Я страдаю, значит, я существую». Почему?
– Ладно, – сказала она. – Потом. Иди сюда. Полежи со мной рядышком.
Когда Алексей ехал домой, было совсем поздно, третий час ночи. Он надеялся, что Лиза уже спит, что он тихо разденется в прихожей, быстро сполоснется и ляжет, стараясь не задеть спящую жену. Он так явственно и сонно это себе представил, что даже, показалось ему, почувствовал щекой прохладную подушку. Но нет. Вылезши из такси и пройдя через арку, он увидел, что свет горит, и даже увидел, как Лиза ходит по комнате: они жили в третьем этаже, и с двадцати шагов – а от арки, к которой снаружи дома причалило такси, до подъезда было шагов двадцать-тридцать, не более. Он не хотел заезжать во двор. Не хотел, чтоб Лиза его увидела вылезающим из машины, потому что непременно будет какое-то недовольство. Почему на такси и что-то про деньги, хотя вот в чем она никак не нуждалась, так это в деньгах. Алексей получал по тем временам какие-то ну совсем громадные деньги – четыреста пятьдесят рублей у него был оклад и еще две приплаты, одна за спецпроект, а вторая не скажу за что, в общем, на руки выходило шестьсот семьдесят рублей, но Лиза все равно придиралась – как сначала к показательной чуточку ханжеской бедности, когда Алеша был аспирантом, так потом к транжирству. Хотя транжирства никакого не было: он был скорее скуповат.
И еще почему он остановил такси у арки – потому что на счетчике выскочило один рубль восемьдесят копеек. Говорят, за границей на чай дают десять процентов. Вот и славно. Дать два рубля и пробормотать очевидное – «сдачи не надо».
– Стоп. Вот здесь. Ага. Сколько там?
Водитель крутанул ручку счетчика, счетчик у него был старого фасона, пружинный. Выскочило два рубля ноль-ноль. Мелочи у Алексея не было совсем. Подумав, он протянул водителю пятерку и сказал: с вас два семьдесят.
– Чего? – спросил водитель, старик-армянин в кепке. Там на бардачке была написана его фамилия: Мурадян Артур Иванович. Артур Иванович, прямо как академик Ланской. Черт знает что.
– Ну, на счетчике два плюс вам тридцать копеек.
– Извини, мелких нет, – и водитель сунул Алексею трешку. – Всего хорошего.
– Цтесутюн! – «До свидания» сказал Алексей по-армянски, но водитель не обратил внимания.
Алексей вышел, немного стыдясь перед водителем и ненавидя себя за свой стыд. Стыдно было, что он, с такими заработками, все еще не научился «швыряться деньгами». А еще сильнее он презирал себя за то, что обращает внимание на всю эту чухню – в свете, так сказать, недавно открывшейся информации. Его отец – не его отец. Его настоящий, по крови отец – Ярослав Диомидович Смоляк. Очевидно, и сам Ярослав, и покойный папа Сергей Васильевич Перегудов это знали. И мама знала, что они знали. Тонька не знала? Черт ее знает. Ну вот теперь зато узнала! Сестричка-мачеха, беременная племянником-братом. Или сестричкой. Кошмар. Да, и еще вдобавок к всему Ярослав Диомидович умер сегодня днем. То есть уже вчера. Примерно двенадцать-четырнадцать часов назад.
Итак, он вышел из арки, поднял глаза на окна своей квартиры и увидел, как по комнате расхаживает Лиза и что-то делает.
Стало не то чтобы страшно – он же ни в чем не виноват! – не то чтобы тошно – она тоже ни в чем не виновата! – а вот так как-то без радости, без удовольствия смотрел он в окно – понял, что она собирает посуду со стола, скорее всего.
И в самом деле. Одетая в домашнее, но нарядное платье, она составляла кофейные чашки на поднос.
– Привет, – она поцеловала его в щеку. – Устал?
– Что ты, что ты… Гости были?
– Да ну, какие это гости, Света с Игорем и Танька.
– Ох и курите же вы, братцы. – Он ладонью разогнал табачный дым. – Тебе помочь?
– Да нет, ничего.
Однако он вытряхнул пепельницу в салфетку и спросил:
– Звонил кто-нибудь?
– Это был самый частый вопрос, – сказала Юля. – Когда человек приходил домой. Мобильников тогда не было, и первый вопрос: «Мне кто-нибудь звонил?»
– Типа признак времени?
– Да, именно. Бывает couleur local, местный колорит. А это тебе couleur du temps, колорит времени. Вот будешь писать повесть из семидесятых или даже девяностых, не забудь. «Иван Иваныч отпер дверь и с порога спросил Марью Петровну: “Звонил кто-нибудь?”»
– Спасибо.
– Ради бога. Дальше пошли.
– Звонил кто-нибудь?
– Шибаев Андрей Константинович, – сказала Лиза.
– Шибаев? – довольно улыбнулся Алексей. – Это очень хорошо! Большой человек, между прочим.
– Ты все никак не привыкнешь, что ты сам – уже давно не маленький, – тут же хмыкнула Лиза. – Ты – начальник Лаборатории Восемь. То есть начальник КБ Ланского. Ты хоть сам понимаешь, кто ты такой? А разговариваешь, будто аспирантик. «Большой человек!» – передразнила его Лиза. – И рот до ушей. – Она отобрала у него салфетку с окурками, кинула на поднос. – Ну и кто же он такой?
– О, это действительно большой человек. И затевает этот человек один великолепный проект. Зачем он мне звонил? Что ему от меня надо? Наверное, будет меня приглашать.
– Куда?!
– В свой проект. У него сейчас огромные полномочия, людей набирает сотнями, практически откуда хочет.
– И что ты про это думаешь?
– А чего тут думать, когда Шибаев приглашает! Хо-хо! – Тут Алексей наткнулся на взгляд Лизы, осекся и продолжал уже по-другому: – Нет, конечно, тут надо разузнать подробнее. Что, как и вообще. Но проект у него мощнейший.
– Ин-те-рес-но, – сказала Лиза.
Алексей переставил поднос на телевизор, снял со стола скатерть, подошел к окну, вытряхнул туда крошки, а потом вдруг завернулся в нее и продекламировал:
– Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме!
– Браво, – сказала Лиза. – Еще, пожалуйста. Бис.
Алексей сдернул скатерть с плеч, скомкал и кинул в сторону. Лиза ее подхватила.
– Как повеселились? – спросила она.
– Не заговаривайся, – обиделся он. – Это были, некоторым образом, поминки. Вечер памяти. Десятая годовщина.
– Спасибо, я помню! – Она села в кресло. – Ну скажи, что-нибудь говорили о Сергее Васильевиче? Кто-то рассказал какой-то случай, что-то вспомнил? А? Что молчишь? Тоже мне, вечер памяти. Лучше расскажи, кто был.
– Я был. Тонечка наша, она не в счет… Генриетта с Ольгой. Бергман Альфред Адольфович, старый папин друг, академик, с супругой Тамарой Суреновной Манасаровой, она, кстати, тоже академик, но медицинских наук. Что-то типа проводимость нервных импульсов в мозгу. – Он провел пальцем по голове, от виска к виску через макушку и обратно. – Я ее расспрашивал, как это там устроено, ни черта не понял… То есть она акамедик. Знаешь, как говорят, есть академики, акамедики и акапедики, то есть члены Академии педагогических наук. Есть еще и акахудики, но это уже совсем не наша компания, это уже, можно сказать, богема…