донашивать». Это он очень зря сказал, страшно разозлил ее родителей, а они были серьезные люди, я же говорил. Конечно, надо было сказать что-то мягкое, сочувственное, уклончиво-обнадеживающее типа «Ну что вы, давайте подождем, обойдется как-нибудь, само пройдет, время – лучший лекарь, и не такие истории в итоге все-таки заканчивались». А он вот так резко и отчасти даже пренебрежительно: «Донашивать!» Терпите, мол, ничего вам не светит. В общем, через пару месяцев нашли нашего Славика на даче в лесу. Гулял, поскользнулся, упал в овраг, напоролся горлом на сук. Наташенька об этом узнала.
– Как? – глупо спросила Юля.
– Как все, – объяснил Игнат. – В институте, на доске объявлений. «Дирекция с глубоким прискорбием… о трагической гибели в результате несчастного случая». Ее родители, конечно, тоже ошиблись. Как Славик ошибся, когда ляпнул лишнее. Они тоже что-то не то ляпнули. Надо было вместе с ней плакать, проклинать судьбу, долго и ласково ее жалеть, а они выказали некоторое даже злорадство. Ну не злорадство, а облегчение: дескать, все пройдет, туман рассеется. Наташенька носиком похлюпала, сперла у папы ключи от домашнего сейфа, взяла там папины наградные пистолеты и в упор застрелила папу и маму, они как раз телевизор смотрели. В затылок. В затылки, точнее. С двух рук, синхронно. Дых-дых! Даже вот так: «д-дых!» Чтоб они не испугались. Так она рассказала следователю.
– А потом, конечно застрелилась сама?
– Как же она застрелилась сама, если она давала показания следователю? Ты прямо как блондинка из анекдота: «Я сперва сама застрелюсь, чтоб тебе было стыдно, а потом, если ты не раскаешься, застрелю тебя!» Нет, не застрелилась. Получила сколько-то лет, сидит в колонии, переписывается с Танюшей.
– С кем?
– С женой Славика. То есть со вдовой. Думаю, они подружатся. Хотя возможно, что она потом убьет Танюшу. Или Танюша ее. В единоборстве. Наташенька внезапно набросится на Танюшу с ножом, но та извернется, швырнет ее на пол и стукнет утюгом по голове. Насмерть. На глазах у дочери. Ужас, правда? Но это в будущем. И необязательно.
– Бред! – закричала Юля.
– Да уж не сказка про Золушку. Не «Три поросенка», куда там.
– Бред, выдумки! Ты это сам сочинил?
– Это все было на моих глазах, – пожал плечами Игнат. – Хочешь фамилии? Могу сказать, если, конечно, не разболтаешь.
– Бред! – в третий раз крикнула Юля. – Все равно не поверю. Фамилии он скажет! Тоже мне, доказательство. Для дурачков. Как я проверю эти фамилии? Ты все это сам выдумал. Это твои подростковые фантазии. Чтоб красивая женщина была в тебя насмерть влюблена, а ты бы кобенился и потрахивал ее раз в квартал, да?
– Почему ты так волнуешься? Во-первых, это чистая правда. Во-вторых – ну, допустим, сказка. Ну и что?
– Я не волнуюсь.
– Еще как! Я же вижу. Эта история тебе что-то объясняет. В тебе самой. Ну, если совсем просто – кто-то тебя сделал красавицей, и ты его за это преданно любишь. На поверхности лежит – твои отношения с мужем. С Бубновым Борисом Аркадьевичем. Он тебя некоторым образом сделал красавицей: что бы ты была без этих брендовых тряпочек, сумочек, стилистов? это же куча денег! – и ты ему за это верна.
– Уходи, – сказала Юля. – Видеть тебя больше не желаю. Всё. Посочиняли роман.
– Погоди.
– Чего годить! Я сказала – уходи! Вон!
– Почему это я должен уходить? – засмеялся Игнат. – Мы же у меня, а не у тебя… Поняла? У меня. В квартире, снятой специально для нашей работы. Но это я ее снимал, это моя квартира, съемная, но моя, на мои деньги, эй! Эй, эй! Не смотри в одну точку! – И он похлопал в ладоши перед ее лицом.
– Господи! – Юля откинулась на спинку дивана. – Ужас какой. Спасибо, что разбудил. Это мне все приснилось, да?
– Да, конечно…
На второй день после похорон Ярослава Диомидовича в кабинет Алексея постучался особист.
– Алексей Сергеевич, с вами хочет поговорить генерал Хлудов.
– Роман Валерьянович? – усмехнулся Алексей. Он вспомнил фильм «Бег» по Булгакову, там был белогвардейский генерал Роман Валерьянович Хлудов. Страшный, с безумными глазами. Играл Дворжецкий.
– Нет, Николай Петрович, – удивленно ответил особист.
Алексей махнул рукой, не желая объяснять про кино, и спросил:
– Откуда этот Хлудов, из какого отдела? Что ему надо?
– Генерал КГБ. Очень пожилой. Можно сказать, легендарный. Ученик Слуцкого.
– Бориса Слуцкого? – не понял Алексей.
– А кто такой Борис Слуцкий? – Особист тоже не понял.
– Советский поэт.
– Извините, не слышал. Нет, Слуцкого Абрама Ароновича.
– А это кто?
– В свое время – начальник всей нашей разведки.
– А про него я не слышал. Что же, меня вызывают на допрос в КГБ?
– Ну что вы, Алексей Сергеевич! Товарищ Хлудов хотел бы сам к вам приехать.
– Так бывает? – спросил Игнат.
– Всяко бывает, – ответила Юля.
Генерал Хлудов был в штатском. Он был стар. У него в руках был большой портфель. Алексей встретил его крепким рукопожатием, пригласил сесть в кресло у круглого столика.
– Или на диван, вот, пожалуйста! – сказал он.
Но генерал Хлудов сказал, что у него не в порядке спина, поэтому он предпочел бы жесткий стул с прямой спинкой.
– Выбирайте сами, – сказал Алексей.
Хлудов сел на стул у небольшого стола-приставки, который, подобно ножке буквы «Т», был приделан к столу Алексея. Поставил рядом свой портфель. Наверное, там был магнитофон.
– Спасибо, что нашли время, – сказал Хлудов. – Позвольте задать вам ряд вопросов.
– Постараюсь быть максимально искренним, – вежливо улыбнулся Алексей.
– Необязательно, – сказал Хлудов. – Не надо стараться. Говорите все, что в голову придет. Все, что нам нужно, мы и так узнаем из ваших ответов, да и вообще. Хорошо. Вопрос у меня простой и отчасти личный. Итак, Алексей Сергеевич, зачем вы звонили в приемную генерал-полковника Смоляка из телефона-автомата?
– Шофер доложил?
Хлудов кивнул и спросил:
– Но ведь вы же могли прямо к нему прийти? У вас, кстати, есть пропуск на вход в Управление?
– Да, разумеется. Но, видите ли, я очень волновался.
– А почему вы так волновались?
– Я волновался оттого, – сказал Алексей, – оттого я так волновался, что мне показалось, что один коллега… что один мой коллега хочет выпихнуть мое устройство. Слава богу, я ошибся.
– Выпихнуть? А что за устройство, кстати?
– В подробностях рассказывать не могу, не имею права. Это вы к нашим секретчикам, они вам все изложат. В общем и целом – БРЭО. Бортовое радиоэлектронное оборудование. Специально для вас, по большому секрету – очень новая и очень хорошая система. Выпихнуть – то есть представить дело так, что она работает плохо. И что ее надо заменить на подобное устройство, но которое делают в другом КБ.
– А это вообще можно? Допускается? Так бывает?
– Да.
– Хм, – сказал Хлудов. – Я почему-то думал, что это все уже заранее согласовано на стадии проекта, так? У нас в СССР вроде плановое хозяйство, ведь так?
– Так, да не совсем. В случае чего всегда есть возможность привлечь другое КБ. Есть варианты. Своего рода конкуренция, если хотите, – объяснил Алексей. – Конкуренция как двигатель прогресса и качества. Ведь, в конце-то концов, если хозяйство у нас уж такое до последнего винтика плановое, отчего же тогда у нас одно и то же по сути задание выполняют одновременно несколько КБ? Почти что наперегонки. Потому что нужна здоровая конкуренция. – Он специально подчеркнул слово «здоровая», даже палец поднял.
– Да? – протянул Хлудов. – Вы можете привести примеры?
– Конечно, – сказал Алексей. – Примеры у всех перед глазами. КБ Сухого, КБ Микояна, КБ Ильюшина, Антонова, Туполева, Лавочкина, Яковлева. Наверное, в принципе их можно было бы слить, укрупнить, хотя бы попарно как минимум. Из шести сделать три, а то и два. По функциональным типам, например. Но, однако… – Он развел руками. – Вон их сколько. И это мудро. Конкуренция нужна.
– То есть вы, когда поехали к Смоляку, испугались конкуренции? – улыбнулся Хлудов.
– Я испугался… – Алексей хотел сказать «фальсификации данных», но решил, что это будет уже слишком. – Я даже сам не знаю, чего испугался. Испугался, что выпихнут. Что во имя каких-то связей и амбиций нашу систему снимут и поставят другую, возможно, худшую. Мне позвонили и сказали, что Бажанов неизвестно почему стал сам все обсчитывать… Конечно, вы понимаете, не лично сам сел за машину, а в смысле – силами своих сотрудников.
– А он не имел права?
– Имел. Но это неправильно. Это не принято. Есть же какая-то этика…
На этом слове Алексей смутился и чуть не покраснел, особенно оттого, что увидел, что Хлудов это видит и, наверное, в уме над ним смеется. Тоже мне, этика! Хорош моралист. Интриган и доносчик, на самом-то деле. Кошмар, особенно если всё вдруг назвать своим именем.
– А что вы хотели сказать Смоляку? – словно услышал его мысли Хлудов. – Просто пожаловаться?
– Ага, – засмеялся Алексей. – Именно так. Наябедничать.
– И только?
– А что еще? – Алексей поднял брови.
Хлудов пододвинул к себе портфель, повозился там («наверное, с магнитофоном что-то делает», – подумал Алексей) и вытащил папку. Оранжевую, с ботиночными тесемками. К углу был приклеен прямоугольник бумаги, на нем – какие-то цифры и буквы. Алексей с несколько легкомысленным интересом вгляделся, нет ли там легендарных пасхальных буковок «ХВ», но не «Христос воскресе», разумеется, а рокового «Хранить вечно». Нет, вроде бы ничего такого. Хлудов закрыл портфель, положил папку перед собой, вздохнул, погладил ее рукой.
Алексею вдруг захотелось, чтобы всего этого не было.
Ничего чтоб не было.
Ни этого опасного и бессмысленного звонка Ярославу, который к тому моменту уже умер, вдруг скоропостижно скончался, утром зачем-то на пять минут заехав к его матери, к матери Алексея, но и к матери своего сына, как выяснилось. Зачем мать ему это рассказала? Чтоб развести его с Лизой и свести с Олечкой Карасевич? Развести с неизвестно почему ненавистной Лизой и женить на хорошей девочке из нашего круга,