– Ребята, сюда. Все в порядке, – поднял голову и громко сказал, адресуясь к Алексею: – До свидания, товарищ подполковник!
– Всего наилучшего! – ответил Алексей. – Хорошей службы!
– Господи! Ты еще и подполковник? – спросила Оля.
– Понятия не имею. Мне очередные звания присваиваются по ходу дела. Два года назад я был майор, я точно помню… Ну, им лучше знать.
Какое везение, какое ненормальное везение! Бажанов принял его систему, официально Госкомиссия еще не заседала, из-за этих двух смертей, самого Бажанова и Смоляка Ярослава Диомидовича, но все уже, наверное, решено. Уже Бажанов успел доложить Романову (скорее всего, лично звонил в Отдел), люди из Отдела просигналили в Управление, а оттуда в Лабораторию Восемь, бывшее КБ Ланского. Оля согласна стать его женой. А Лиза согласна с ним развестись. Сплошная цепь удач. Что потом? Зам начальника Управления? Вместо Бажанова? Но Бажанов не был замом, был членом коллегии Управления. Тоже неплохо. Хотя не обязательно. Но вообще чудеса. Поликратов перстень.
– Какой перстень? – спросил Игнат.
– Поликратов, – повторила Юля. – Греческая легенда. Поликрат, тиран Самосский, то есть царь острова Самос, был такой удачливый, что даже боялся такой везухи. Боялся, что потом обязательно случится какой-то жуткий облом. И вот он нарочно снял с пальца драгоценный перстень и бросил в море. Вот тебе, судьба, уплата за мою удачу. А через пару дней у него был пир и там подали какую-то редкостную рыбу. Он ее взрезал, а в животе у нее кольцо. Этот самый перстень.
– И что?
– И то, что потом на остров напали персы и убили его жуткой смертью. Распяли вниз головой. Баллада Шиллера в переводе Жуковского.
– А что, он такой образованный? – удивился Игнат.
– Представь себе, да. Дома огромная библиотека. Мама, то есть Римма Александровна, с историческим образованием. Мамин папа – искусствовед, хранитель отдела русского искусства в Третьяковской галерее. Вывозил картины в эвакуацию в Новосибирск, потом привозил обратно. Мама много читала Алеше вслух. А про Поликратов перстень он вообще знал наизусть. Ну не весь, а кусочки: «Судьба и в милостях мздоимец: какой, какой ее любимец свой век не бедственно кончал?»
– Кажется, это не в характере.
– Что ты понимаешь в характерах! – разозлилась Юля. – Дальше, дальше!
Алексей вошел в квартиру, кинул портфель на столик под зеркалом. «Привет!» – раздалось из комнаты. Дверь была распахнута. На двух составленных стульях стоял чемодан. Лиза как раз складывала туда рубашки. Она дружески помахала рукой и сказала:
– Ты мне сказал, что я должна подумать, как жить дальше. Вот, я все решила. Мы разводимся, ты уезжаешь.
– Может быть, не сегодня? – Он вдруг растерялся.
Он много раз мечтал о разводе, особенно в последний год. Да что там последний год! Он полчаса назад, целуясь с Олей, сказал, что буквально на днях он подаст на развод и они с ней будут предметно и конкретно решать, где жить. А сейчас вдруг испугался.
– Нет. Именно сегодня, – сказала она. – Вот прямо через час. Соберемся, вызовешь такси и поедешь… Я тебе собрала основное. Сейчас ты мне поможешь, что еще надо. Посмотри в шкафах. А по мелочи потом. Завтра или в следующую субботу, ну или когда тебе удобно. Давай я объясню, почему сейчас. Хочешь?
– Не хочу.
– Странно. Ты же ученый. Ты же должен стремиться познать существо вещей. Или ты на самом деле никакой не ученый, а просто сын министра Перегудова? И протеже генерала Смоляка? И всё?
– Хорошо, – сказал он. – Хочу.
Она посмотрела на него прямо, и вдруг он увидел, что она на самом деле очень красивая. Красного пятнышка под носом не было видно, оно исчезло совсем. Прекрасные глаза, гладко зачесанные волосы, тургеневский пробор и пучок.
– Почему я ухожу, я уже объяснила четырнадцатого сентября, – говорила она. – Повторять не надо, надеюсь. Но почему именно сейчас? Вот почему. Ты сам говорил, что вопрос с самолетом, с результатами испытаний решится буквально на днях, так?
– Не совсем, – сказал Алексей. – Бажанов внезапно скончался. Позавчера. Госкомиссия соберется после похорон. Туда кого-то добавят. В общем, недели через две-три.
– Господи, – сказала Лиза и перекрестилась, отшагнула от него. – Господи, твоя воля, что ж это такое? Ланской, потом Смоляк, потом вот Бажанов. Где ты, там и смерть…
– Ты что, деревенская бабка? – Он поморщился. – Что за чепуха?
Но Лиза не обратила внимания на его слова. Она сказала:
– В общем, если я от тебя уйду на твоем провале, это будет пошло. Как будто я меркантильная сволочь. Если я уйду на твоем успехе – это будет еще пошлее. Какая-то мелодрама.
Он хотел ей сказать, что все уже в порядке, провала не будет и, кажется, его повысят в должности, но вместо этого сказал:
– А если останешься?
– Та же история, – сказала она. – Если будет провал, то выйдет, что я осталась с тобой из сочувствия. Нельзя бросать человека в тяжелый момент. А если успех, то получится, что я осталась из расчета. Куда ни кинь, все пошлость. Так что вот. Поблагодарим друг друга за все хорошее. И простим друг друга. Прости меня, Леша мой дорогой. Давай, помоги мне сложить чемодан и сматывайся. Прямо вот сейчас.
– Мне не за что тебя прощать.
– Ну как же? Я на тебя орала, я тебя обзывала. Наверное, несправедливо ругала. Прости.
– Ничего страшного. Но если тебе так надо, прощаю. Да, и вот. Ведь это ты меня выгоняешь, то есть это я ухожу из нашего дома. А ты говоришь: «я уйду», «я не останусь».
– Какой ты буквальный! Потому что я так решила, – объясняла она, быстро перетаскивая его одежду из шкафа в чемодан. – Это ж не ты собрал вещички и сказал: «Я ухожу». Это я тебе сказала: «Всё, хватит». Значит, это я от тебя ушла.
– Скажи, у тебя кто-то есть?
– Господи! Я думала, что ты, хоть эгоист и индюк, но все-таки умный. По-человечески умный, не только в смысле этих, паразитарных антенн или как их там…
– Ух ты! Запомнила!
– Десять лет все-таки. С хвостиком…
– Но ты меня прощаешь?
– Конечно! – бодро сказала Лиза, упихивая его носки в туфли. – Вот, смотри. Чтоб не заминались, и место экономится, – объяснила она
Надо было что-то делать с пропиской. В паспортном столе ему сказали, что к матери его не перепропишут. «Да, да, – вспомнил он рассказ матери. – Квартиру мы держим на вымирание». Идти в министерство не хотелось. Потому что там могут дать двухкомнатную квартирку, и привет. И мамины хоромы окончательно плакали. Позвонил Лизе. Она перезвонила назавтра, сказала, чтоб он зашел ней на работу к такому-то часу, ехать к знаменитому адвокату. Лучший жилищник Москвы, Рауль Эмильевич Верже. «Из французов?» – спросил Алексей. «Ага, – грубо ответила Лиза. – Д’Артаньян из Жмеринки». «Что за антисемитские штучки? Ты же еврейка по бабушке!» – «Мне можно». Адвокат Верже сказал, что дело только кажется безнадежным. На самом деле все довольно просто. Сначала развод. Потом Алексей должен год не жить в их старой квартире. Потом Лиза подает в суд и выписывает его, как потерявшего право на жилплощадь. Приводит подруг-свидетельниц и все такое. Всё по закону. А потом, по другому закону, человека можно прописать к близкому родственнику, который согласен его, так сказать, приютить. Кто это? Это ваша мама! Паспортный стол, скорее всего, откажет. Но тут уж мы подаем в суд и выигрываем. «Сколько это будет стоить?» «Финф хиндерт», – сказал Верже, чудесный старичок с серебряной сединой и в отличном костюме. Он весело посмотрел на Лизу, но Алексей понял без перевода. Почти по-немецки. И вообще даром. Всего пять сотен? Алексей хотел предложить больше, но сдержался.
Жили с Олей сначала у Генриетты Михайловны на Фрунзенской, совсем недолго, пока не сняли квартиру, потом формальный развод, потом пошли в ЗАГС, устроили свадьбу в ресторане «Прага» – свадьбу с генералами, как много лет спустя рассказывала Оля, а потом все сделали, как велел адвокат Верже, и прописались к маме.
Незадолго до этого умерла Любовь Семеновна, мамина смешная подруга и компаньонка. Алексей никогда не видел маму в таком горе. Да, она рыдала над гробом мужа, у нее подкашивались ноги, два человека ее под руки держали. Да, она тихо и обильно плакала на похоронах Ярослава Диомидовича, стоя рядом с Тоней и вцепившись в ее руку, – странная пара на самом-то деле: две любовницы, две матери его детей с разницей в тридцать три года – правда, один ребеночек еще не успел родиться – и при этом как бы мачеха и падчерица, совершенное безумие… А у Тонечки в животе то ли племянник Алеши, если по паспорту, то ли братик – если по крови. Так вот, Римма Александровна эту предпоследнюю горесть вынесла стойко – наверное, ей придала крепости весть о том, что Алеша ушел от Лизы, которую она в последние годы вслух называла ведьмой, – совершенно непонятно за что. За бархатную учтивость, за сладчайшее льдистое «да, да, конечно, дорогая Римма Александровна» – при полном нежелании общаться и вообще видеть, слышать, вспоминать, принимать в расчет.
Кстати, некролог Ярославу Диомидовичу подписали не только Устинов и Романов, но и Черненко с Тихоновым. И, соответственно, всё Политбюро и Секретариат ЦК. Но про Межведомственное Управление специальных разработок в некрологе не было ни слова. Написали, как Алексей и предполагал: выдающийся ученый, организатор науки и промышленности. Всем стало понятно, какой силой на самом деле был Ярослав Диомидович, и это давало надежду на то, что он и после смерти останется силой; во всяком случае, его людей отовсюду не погонят, как пророчила Генриетта Михайловна. Алексей в уме показал ей язык: ничего, мы еще в коллегию Управления войдем! Она, разумеется, была на похоронах, статная и сухая, в темно-синем пиджаке с золотой лауреатской медалью, и разные седовласые товарищи пожимали руку и Римме Александровне, и ей, и это было странно до какого-то черного английского юмора. Оля тоже была. Красиво причесанная, в строгом платье ниже колен и во вроде бы простых, но очень элегантных туфлях-лодочках. Маленькая бро