– Ну, прости меня, если можешь.
– Могу. Я все могу, как выяснилось. Но почему? Любила или нет?
Она попыталась вырвать руку. Он ее обнял, прижал к себе. Она перестала сопротивляться и сказала:
– Да. Любила. Тебя любила, а вами всеми восхищалась, мальчики мои золотые, светлые, легкие, беззаботные. Но вы – художники, а я ведь просто женщина, Петя, пойми, мне дом был нужен, а не одна кастрюля и три вилки на четверых, не могла я больше с тобой по мастерским кочевать. Вы художники, люди будущего, а я кто? Кто?! И спасибо Антону, что он увел меня с этого проклятого, с этого прекрасного чердака. Я его люблю, мужа своего, только его! Всё! Точка! Число и подпись! – Попыталась высвободиться из его объятий, он не отпускал. Сказала спокойно: – И вообще дурацкий разговор затеяли. Уже пять лет прошло, ты же сам говоришь. Разве ты не понимаешь, что такое пять лет?
– Светлый, легкий, беззаботный мальчик? – Алабин все еще продолжал обнимать ее обеими руками, но скорее символически, чем любовно. – Наивный мечтатель? Прожектер без копейки? Правда, правда, был грех. Но теперь всё. Пять лет не зря прошли. «Желаю славы я, чтоб именем моим твой слух был поражен всечасно, чтоб ты мною окружена была!»
Он насильно поцеловал ее, опустился перед ней на колени, не размыкая рук, так что оказалось, что он обнимает ее ноги.
– Мои картины во всех журналах!
– О да, прекрасные картины.
– Люди их вырезают и на стены вешают! – обиделся Алабин.
– На стены разные картины вешают, Петенька.
– Мне квартиру дали в этом доме, в особом доме, в доме для… – и замолчал, подбирая слово.
– Для избранных? – спросила Марина.
– Для видных деятелей науки и культуры. Да. Если хочешь, то да! Да!
– Не хочу, – сказала она.
– Один портрет приобрела Третьяковская галерея!
Он сел на пол, но продолжал держать руки бубликом вокруг ее ног.
Марина вышагнула из кольца его рук.
– Ты совсем не умеешь соблазнять женщин.
– И учиться не желаю! – Он вскочил с пола, отряхнул брюки.
– А ты действительно смешной, – сказала она. – Пять лет скрывался, даже общих компаний избегал, и на́ тебе – вывалил к ногам. Дом на Большой Калужской… «Снова берет Его дьявол на весьма высокую гору…» Смешно.
– Что-что?
– Так. Вспомнилось. Ерунда, не обращай внимания.
– Ну скажи что-нибудь! – Он снова приблизился к ней. – По-человечески. Ошибка, пять лет, судьба. Мало ли…
– Я вот что тебе сказать хочу. – Она взяла его за руку и говорила, постукивая другой рукой по его ладони. – Я рада, что ты объявился. Мы будем общаться. Дружить домами. Приходи к нам в гости. И мы тоже. Мы должны дружить, понимаешь? Ты теперь на виду. Антон Вадимович тоже не последний человек, а то люди смеяться будут – Алабин и Капустин носы воротят друг от друга. Так нельзя. Мы должны дружить.
– Просто обязаны, – сказал Алабин, отняв руку. – Пойдем, я тебя провожу. Стул донесу.
– Не надо, – сказала Марина. – Он тебе нужнее. Гораздо нужнее!
– В каком смысле?
– Пока! – Она быстро пошла, почти побежала, к двери. – Приходи к нам! Прямо завтра!
И ушла. Входная дверь хлопнула.
Алабин взял стул, то есть этот самодельный табурет со спинкой, размахнулся и уже было собрался треснуть им об пол, но потом расхохотался:
– Саул Маркович Гиткин, конечно, гений. Но зачем же стулья ломать?
Поставил стул в уголок. Постоял, подумал, потом отнес поднос с вином и пирожными обратно на кухню.
– Хорошо, – сказал Игнат. – Пока у меня один вопрос. Кто эта Марина? Не в смысле его любовница как будто жена, а в смысле вот она говорит «вы художники, а я просто женщина». То есть как?
– Марина на самом деле просто женщина, – объяснила Юля. – Чуть младше Алабина, года на два. Окончила школу. В вуз не пошла. Почему? Туча причин. Неправильное происхождение – из духовенства. И никаких особых интересов. Была кассиршей в Музее изящных искусств, ей было двадцать или вокруг того. Там ее обаял Саул Гиткин, который при музее вел что-то вроде детской студии. Поэтому, кстати, он сам себя называл учителем рисования. Вот. Потом к Гиткину прибились Алабин, Колдунов и Шидловский. Устроили ХКФК, «Хлыновскую коммуну формальных колористов», на чердаке. Жили вчетвером, Шидловский просто к ним приходил заниматься, потому что был москвич, а все они, включая Гиткина, приехали из разных краев. Алабин – из Нижегородской губернии, Колдунов и Марина – из Ярославля, кажется, они были знакомы до того, еще на родине были знакомы совсем в детские годы. А Гиткин – из Витебска. Который, как ты знаешь, короткое время был столицей российской живописи. Шагал, Малевич, Фальк… Гиткин там тоже играл какую-то роль. Потом их прогнали с чердака, ну и вообще надо было начинать нормальную жизнь, потому что советская жизнь с каждым годом все меньше и меньше располагала к богемности. Колдунов поступил в университет на исторический, Алабин и Шидловский – во ВХУТЕИН, бывший ВХУТЕМАС, будущий МГХИ. Саул Маркович Гиткин растворился в неизвестности. Кажется, на самом деле снова стал учителем рисования. А Марина так и осталась красивой женщиной рядом с художниками. Она была красивая. Во вкусе «бель эпок». То есть Серебряного века. Но в начале тридцатых познакомилась с Антоном Капустиным и быстро вышла за него замуж. Он был архитектор с профессурой и должностью одновременно. Хорошая партия для богемной девушки. Хотя он был сильно старше. Ну как сильно? Лет на двадцать максимум. У него была дочка Таня четырнадцати лет, от первого брака.
– Погоди. Так у Марины с Гиткиным все-таки что-то было?
– Не знаю. Может быть. Что-то совсем мимолетное, в первый вечер. Говорят, он был такой. Быстро очаровывал женщин, но они в нем так же быстро разочаровывались. Но про Марину у меня уверенности нет. Хотя в принципе возможно. В любом случае она все время, буквально с первых дней, была с Алабиным. Они очень быстро сошлись, и Гиткин с Колдуновым построили им фанерную загородочку, как бы комнатку для них выгородили на этом большом просторном чердаке. Такой им сделали подарок и даже отпраздновали что-то вроде свадьбы. Это была идея Гиткина. Если в мужской компании есть одна женщина, то должно быть точно известно, с кем она. Чтоб не было лишних эмоций. Он так считал. По-моему, правильно. Так вот и спали Марина с Петей Алабиным в закуточке без окна, с проемом у потолка, чтоб воздух шел. Кстати, сортир там был этажом ниже, общий для всех квартир на лестничной клетке… Там масса смешных деталей. Например, про ночные горшки. Интересно ведь спать в крохотной каморке с любимым человеком и ночью писать в ночной горшок. А иногда даже какать. Вытираться мятой газеткой. Бросать ее в горшок, накрывать его фанеркой, а потом самое интересное – а потом возвращаться в постель, в объятия любимого. Но не будем про это, ладно? Или ты думаешь, надо? Нужны фекальные подробности?
– Не надо, – сказал Игнат. – Ну его.
– Хорошо, – кивнула Юля. – Хотя жаль. Но ты у нас коуч, я тебе в данном случае доверяю. Обойдемся без выноса горшка в сортир на лестничной клетке и без подмывания над старой супницей. Из единственной чайной чашки, что особенно мило и интимно.
– Хватит! – закричал Игнат.
– Все-все-все! – засмеялась Юля. – Эк тебя корячит, мистер коуч. У тебя непроработанная анальная травма. Люди не только пикают и какают, они еще пукают, мой милый молодой друг! И в семье пукают, и любовники пукают!
– А также потеют, сморкаются, икают, рыгают, – кивнул Игнат. – Ковыряют в ушах, в носу, суют пальцы подмышку и потом нюхают. И приклеивают козявки к сиськам, снизу. – Он обнял Юлю, сжал ее грудь и зашептал: – А потом любовники вдруг нащупывают на нежнейшей коже своих прекрасных женщин что-то, не пойми что – то ли родинка, то ли прыщик, а это присохшая козявка…
Юля ласково засмеялась, поцеловала его.
– Ну всё, хватит, – сказала она. – Итак. Марина. Всего интереснее другое. Она – старшая сестра Ярослава Диомидовича Смоляка, помнишь такого? Из первой части. От первого брака сестра, по отцу. Марина Диомидовна. Поповское отчество. Или, для простоты и народности, Демидовна. А так, в разговоре – Марина Дмитриевна. Хотя папа ее был вовсе не поп, о чем ты уже, конечно, догадался. Потому что если бы она была поповна, то у ее отца не могло быть ребенка от второго брака. Ее отец был чиновник в Ярославле, секретарь духовной консистории. Коллежский советник Диомид Амвросиевич Смоляк. Но вот он как раз был попович.
– Слушай, – сказал Игнат. – Может, не надо все так запутывать? Зачем она его сестра? Это как-то отразится в сюжете, вот именно этот факт, что она его сестра?
– Низачем, – серьезно сказала Юля. – Факт не отразится, насколько мне известно. Ну разве что чуточку. Седьмая вода на киселе иногда срабатывает. Но это не я запутываю. Это на самом деле так. В смысле, в романе.
Дальше пошли.
Меж тем наступил вечер. Алабину стало скучно. Телефона в квартире не было, это он уже выяснил. Хотя в квартире такого ранга телефон должен был быть обязательно – наверное, он и был когда-то, но его сняли. Вот следы от телефонной проводки в коридоре.
Конечно, он мог спуститься вниз и позвонить кому-нибудь из телефона-автомата, тому же Шидловскому. Колдунову звонить не хотелось, они уже давно не виделись, лет пять, наверное. Те самые пять лет, о которых он говорил Марине. Но Шидловскому тоже не надо. Очень семейный человек. Вот так, с бухты-барахты, звать на новоселье? Во-первых, не придет. Во-вторых, поймет, что у Алабина в жизни что-то сильно не так, иначе зачем он вдруг приглашает выпить старого приятеля, первый раз за полгода или больше? А в-третьих, если Федя вдруг придет, то воспримет это как нелепое хвастовство этакой квартирищей. Потому что Федька с женой и двумя девочками живет в тесноте родительского дома, вместе с тещей, тестем и, кажется, до сих пор с древней бабушкой,